Henry Nihilis
Постоялец
Наконец-то решил подвеси итог, выложить свой недописанный цикл, который еще допишу. Итак... мир каналов. Серый мир. в котором постоянно идет дождь, в котором каждый находится в вечном поиске, не замечая, как серый мир высасывает из него все краски, лишая собственного "я". Те, кто пришел, не помнят, что есть что-то еще. Те, кто уходят, забывают, где побывали. Имена и названия - немецкие или созвучные. Стиль - мистика с уклоном в готику и психоделику.
***
За последние сто лет в мире многое изменилось. Вернее, не совсем так - изменилось многое, невидимое глазу. Серый и тусклый мир остался серым и тусклым. Люди остались людьми. В городских каналах, покрытых рябью измороси, по-прежнему плавали кряквы.
Шнайде стоял на самом краю канала, натянув воротник куртенки до ушей, и бросал в воду кусочки промокшего хлеба, не заботясь о том, интересуют они кого-нибудь или нет. Его взгляд был устремлен на другую сторону, в скопление сгрудившихся пятиэтажек, словно прячущихся друг за другом от мелкого дождя. Где-то там, среди этих старых домов, облупленных тесных квартир, жила она. Шнайде никогда не видел ее, и даже в мечтах ее внешность представлял очень смутно. Но то, что она есть, что она непременно там и непременно ждет - это он знал наверняка, потому что у каждого в этом мире должен быть кто-то, кто ждет. Иначе нельзя. И он совсем было собрался перейти на другую сторону, как вдруг понял, что батон кончился, и кряквы потеряли к нему интерес, уплыв на другое место, и надо идти домой, чтобы кормить кота. Так они никогда и не встретились.
Вечером Шнайде лег на диван и включил радио на любимой частоте, закрыв глаза и прислушиваясь к тихим гудениям и потрескиваниям. Иногда сквозь все это пробивались какие-то голоса. Они его не интересовали, но это было забавно.
А черный лопоухий кот Катце, сидя на окне, размышлял о том, что если так пойдет и дальше, то даже мыши скоро научатся летать. У Катце тоже была своя она, но в этот серый дождливый вечер никто из них не осмелился бы показаться на улице.
За последние сто лет в городе окончательно исчез вид примусоедов, потому что люди, следуя прогрессу, стали готовить на электрических плитах, а среди городских модниц окончательно вошли в моду наряды из шкурок нетопырей, не отражающиеся в зеркале. Мир продолжал меняться, вне зависимости от чьих-то предпочтений.
***
Weigerung (Противление)
Закон природы решил остаться собой. И согласно ему, закону природы, все в мире сопротивлялось друг другу. Катце мяукал, когда Шнайде его мыл. Сам Шнайде ругался, когда мать по телефону уговаривала его уехать из "этого города" и вернуться домой. Он говорил, что ему надо кормить кота.
Примусоеды тоже сначала пытались грызть проводку и красть бензин на колонках, прежде чем совсем исчезли. Даже нетопыри, и те сопротивлялись, когда с них снимали шкурки, но - в конце-концов начинали отражаться в зеркале.
Мокрый Катце сидел на подоконнике и думал о том, что смерти здесь нет - смерть решила, что здесь для нее нет места, и пожрала сама себя. Согласно закону природы жизни тоже не стало.
Шнайде лежал на диване, заложив руку за голову, слушая по радио помехи и засыпая под звуки ветра и дождя за окном...
***
Парень и его кот
Шнайде и Катце не были друзьями. Они даже не здоровались. Катце все понимал и о многом думал, но не говорил. Он никогда не давал Шнайде советов и не посвящал его в свои тайны. Как и у всех котов, у Катце было много разных тайн, но он не хотел ни с кем ими делиться. Как и все коты, Катце делился только ненужным.
Шнайде, наоборот, делился с Катце своими тайнами, которых у него было не так уж много. Но он открывал их, а Катце на это лишь улыбался и ничего не говорил. Все коты могут улыбаться, для этого нужен лишь подходящий момент. Шнайде обижался на него за это, ругался и снова уходил в дождь, спрятав за пазухой старое радио, в надежде, что дождь выслушает его. Катце выслушивал его, прижав уши, а потом снова смотрел в окно на удаляющуюся фигурку в серой куртке. Снаружи были дождь и ветер, и Катце не знал, зачем Шнайде ходит туда, в дождь, каждый день и возвращается лишь под вечер.
Шнайде мучился от одиночества. Однажды он хотел подружиться с солнцем, воображал, какое оно большое и теплое, ждал, когда же оно взойдет. Но солнце все не всходило и не всходило. А один раз взошло. И тогда оно показалось Шнайде совсем не таким добрым и теплым, каким он представлял его все это время. Они поссорились в первую же встречу. Тогда Шнайде пришел домой и заперся в ванной, чтобы побыть в темноте.
А Катце понравилось солнце. Он сидел на подоконнике, жмурясь от непривычного света, улыбался и думал: "глупый... оно же такое теплое... и такое большое... оно согревает..." А потом солнце ушло, и Шнайде снова отправился в дождь, спрятав за пазухой старое радио.
***
Маленькая
Город не был живым, но не был и мертвым. В нем не рождались и не умирали, не смеялись, не горевали.
Тоска, безразличие, забвение. Дождь. Люди, которые приходили и уходили. Об уходящих никто не помнил. За пределами города была пустота, и те, кто уходил, становились ничем.
Луч фонаря маятником раскачивался от сильного ветра, то вспыхивая, то затухая. Кляйне присела на корточки перед лужей, глядя сквозь воду. Платье на ней промокло, но ей было все равно. Это не имело значения. Кляйне протянула руку и взяла из лужи осколок стекла. Из осколка на нее смотрело ее собственное лицо, ее выцветшие глаза. Кляйне показалось удивительным, что осколок отражает ее с обеих сторон. Она выпрямилась, вытянув вперед руку, встречаясь взглядом с самой собой, зажимая осколок в ладони. Темная струйка лениво проползла вниз по запястью и затерялась в рукаве. Кляйне улыбнулась.
Голландец - черный грач - присел на фонарь, взглянул на нее одним внимательным глазом, затем другим, взмахнул крыльями и улетел.
Вечером Кляйне наобум набрала на телефоне его номер. Шнайде не ответил.
***
Erbarmen (Милосердие)
Шнайде вздрогнул, когда серое изогнутое щупальце протянулось из водостока к его ноге. Встав на колени на мокрый асфальт, он медленно перегнулся через край канала и заглянул в водосток. Внутри было темно, пахло сыростью, что-то гудело. Из темноты на Шнайде смотрела, слегка двигая выпуклыми глазами-окулярами и шевеля длинным хоботком, резиновая голова последнего примусоеда, на первый взгляд напоминающая противогаз. Грузное многоугольное тело было почти скрыто в темноте водостока, Шнайде почти не смог его разглядеть. Он протянул руку. Существо выдвинуло навстречу свой морщинистый хоботок. На секунду они соприкоснулись - парень, изнывающий от одиночества в этом неменяющемся городе, и последний примусоед - одинокий среди своего вида. Резиновый хоботок на секунду коснулся протянутой руки - и отстранился. Примусоед грузно развернулся в пространстве водостока и стал удаляться, тяжело и неторопливо шлепая пятью короткими ногами по воде. Шнайде проводил его взглядом, лежа на животе на краю канала. Сверху на него падали крупные капли дождя.
Поздним вечером он вернулся на то же место и поставил возле водостока мисочку керосина. Он прождал у водостока до утра, слушая, как вода с неба падает на мутную речную гладь.
***
Последний полет Голландца
Это была первая драка Катце. Они с соперником катались по мокрой мостовой, навечно прибитая дождем пыль застревала в их всклокоченных шкурах. Катце бился молча. Он боялся, что оглохнет от собственного вскрика, хотя когти соперника нестерпимо больно врезались в бока. Он думал о том, что сверху капает дождь, и из его боков скоро прорастут семена. Он уже почти чувствовал, как они прорастают.
Голландец присел на провода, склонив черную голову и глядя на дерущихся. Голландец никогда ни о чем не думал, он только наблюдал. Он делал то, что должен и никогда не делал ничего лишнего. По-своему, он был прав.
Этим утром в мире впервые появился Враг. Этим утром Враг высунул голову из подвального окошка серой пятиэтажки. Была яркая белая вспышка, и Голландец стал падать вниз, медленно, как осенний лист, распластав черные крылья. Соперник Катце подхватил его и скрылся в дожде. Катце поднялся с земли и сел, начав умываться и думая о том, что смерти все еще нет – по крайней мере, он ее так и не видел. Он не знал, как дойти домой, но знал, что за ним идут - вдалеке уже слышались гудения и потрескивания, сквозь который иногда едва различимо пробивались неясные голоса.
***
Первое разочарование
Ночью дождь перестал. Без него город будто спал - ни единого звука. Ни шороха, ни голоса. Даже вода в каналах текла бесшумно, как медленно и бесшумно течет густой сироп. Шнайде шел по кромке канала, держа в вытянутой руке масляную лампу. Лампа освещала ему дорогу в темноте. Враг высунул голову из подвального окошка пятиэтажки, а после выбрался сам - узловатый и длинный. В темноте он казался почти бесформенным. Шнайде попробовал осветить его лампой, но он каждый раз ускользал от света - длинный, узловатый, юркий. Он увернулся и от ладони, когда Шнайде протянул руку, чтобы погладить его. Он ходил вокруг, не давая ни разглядеть, ни дотронуться, и ткнулся тяжелой головой в ноги, заставляя Шнайде пошатнуться. Шнайде вскрикнул, когда его старое радио вывалилось из-за пазухи и погрузилось в мутную воду канала. В ответ запоздало зазвенели стекла в одном из окон на третьем этаже. Эха не было.
Шнайде долго лежал на краю канала, глядя на воду и не моргая. Он думал, что умрет, но смерти не было - так решил Катце. Когда на воду, на асфальт, на куртку и волосы Шнайде упали новые капли дождя, он медленно поднялся и побрел домой.
***
За последние сто лет в мире многое изменилось. Вернее, не совсем так - изменилось многое, невидимое глазу. Серый и тусклый мир остался серым и тусклым. Люди остались людьми. В городских каналах, покрытых рябью измороси, по-прежнему плавали кряквы.
Шнайде стоял на самом краю канала, натянув воротник куртенки до ушей, и бросал в воду кусочки промокшего хлеба, не заботясь о том, интересуют они кого-нибудь или нет. Его взгляд был устремлен на другую сторону, в скопление сгрудившихся пятиэтажек, словно прячущихся друг за другом от мелкого дождя. Где-то там, среди этих старых домов, облупленных тесных квартир, жила она. Шнайде никогда не видел ее, и даже в мечтах ее внешность представлял очень смутно. Но то, что она есть, что она непременно там и непременно ждет - это он знал наверняка, потому что у каждого в этом мире должен быть кто-то, кто ждет. Иначе нельзя. И он совсем было собрался перейти на другую сторону, как вдруг понял, что батон кончился, и кряквы потеряли к нему интерес, уплыв на другое место, и надо идти домой, чтобы кормить кота. Так они никогда и не встретились.
Вечером Шнайде лег на диван и включил радио на любимой частоте, закрыв глаза и прислушиваясь к тихим гудениям и потрескиваниям. Иногда сквозь все это пробивались какие-то голоса. Они его не интересовали, но это было забавно.
А черный лопоухий кот Катце, сидя на окне, размышлял о том, что если так пойдет и дальше, то даже мыши скоро научатся летать. У Катце тоже была своя она, но в этот серый дождливый вечер никто из них не осмелился бы показаться на улице.
За последние сто лет в городе окончательно исчез вид примусоедов, потому что люди, следуя прогрессу, стали готовить на электрических плитах, а среди городских модниц окончательно вошли в моду наряды из шкурок нетопырей, не отражающиеся в зеркале. Мир продолжал меняться, вне зависимости от чьих-то предпочтений.
***
Weigerung (Противление)
Закон природы решил остаться собой. И согласно ему, закону природы, все в мире сопротивлялось друг другу. Катце мяукал, когда Шнайде его мыл. Сам Шнайде ругался, когда мать по телефону уговаривала его уехать из "этого города" и вернуться домой. Он говорил, что ему надо кормить кота.
Примусоеды тоже сначала пытались грызть проводку и красть бензин на колонках, прежде чем совсем исчезли. Даже нетопыри, и те сопротивлялись, когда с них снимали шкурки, но - в конце-концов начинали отражаться в зеркале.
Мокрый Катце сидел на подоконнике и думал о том, что смерти здесь нет - смерть решила, что здесь для нее нет места, и пожрала сама себя. Согласно закону природы жизни тоже не стало.
Шнайде лежал на диване, заложив руку за голову, слушая по радио помехи и засыпая под звуки ветра и дождя за окном...
***
Парень и его кот
Шнайде и Катце не были друзьями. Они даже не здоровались. Катце все понимал и о многом думал, но не говорил. Он никогда не давал Шнайде советов и не посвящал его в свои тайны. Как и у всех котов, у Катце было много разных тайн, но он не хотел ни с кем ими делиться. Как и все коты, Катце делился только ненужным.
Шнайде, наоборот, делился с Катце своими тайнами, которых у него было не так уж много. Но он открывал их, а Катце на это лишь улыбался и ничего не говорил. Все коты могут улыбаться, для этого нужен лишь подходящий момент. Шнайде обижался на него за это, ругался и снова уходил в дождь, спрятав за пазухой старое радио, в надежде, что дождь выслушает его. Катце выслушивал его, прижав уши, а потом снова смотрел в окно на удаляющуюся фигурку в серой куртке. Снаружи были дождь и ветер, и Катце не знал, зачем Шнайде ходит туда, в дождь, каждый день и возвращается лишь под вечер.
Шнайде мучился от одиночества. Однажды он хотел подружиться с солнцем, воображал, какое оно большое и теплое, ждал, когда же оно взойдет. Но солнце все не всходило и не всходило. А один раз взошло. И тогда оно показалось Шнайде совсем не таким добрым и теплым, каким он представлял его все это время. Они поссорились в первую же встречу. Тогда Шнайде пришел домой и заперся в ванной, чтобы побыть в темноте.
А Катце понравилось солнце. Он сидел на подоконнике, жмурясь от непривычного света, улыбался и думал: "глупый... оно же такое теплое... и такое большое... оно согревает..." А потом солнце ушло, и Шнайде снова отправился в дождь, спрятав за пазухой старое радио.
***
Маленькая
Город не был живым, но не был и мертвым. В нем не рождались и не умирали, не смеялись, не горевали.
Тоска, безразличие, забвение. Дождь. Люди, которые приходили и уходили. Об уходящих никто не помнил. За пределами города была пустота, и те, кто уходил, становились ничем.
Луч фонаря маятником раскачивался от сильного ветра, то вспыхивая, то затухая. Кляйне присела на корточки перед лужей, глядя сквозь воду. Платье на ней промокло, но ей было все равно. Это не имело значения. Кляйне протянула руку и взяла из лужи осколок стекла. Из осколка на нее смотрело ее собственное лицо, ее выцветшие глаза. Кляйне показалось удивительным, что осколок отражает ее с обеих сторон. Она выпрямилась, вытянув вперед руку, встречаясь взглядом с самой собой, зажимая осколок в ладони. Темная струйка лениво проползла вниз по запястью и затерялась в рукаве. Кляйне улыбнулась.
Голландец - черный грач - присел на фонарь, взглянул на нее одним внимательным глазом, затем другим, взмахнул крыльями и улетел.
Вечером Кляйне наобум набрала на телефоне его номер. Шнайде не ответил.
***
Erbarmen (Милосердие)
Шнайде вздрогнул, когда серое изогнутое щупальце протянулось из водостока к его ноге. Встав на колени на мокрый асфальт, он медленно перегнулся через край канала и заглянул в водосток. Внутри было темно, пахло сыростью, что-то гудело. Из темноты на Шнайде смотрела, слегка двигая выпуклыми глазами-окулярами и шевеля длинным хоботком, резиновая голова последнего примусоеда, на первый взгляд напоминающая противогаз. Грузное многоугольное тело было почти скрыто в темноте водостока, Шнайде почти не смог его разглядеть. Он протянул руку. Существо выдвинуло навстречу свой морщинистый хоботок. На секунду они соприкоснулись - парень, изнывающий от одиночества в этом неменяющемся городе, и последний примусоед - одинокий среди своего вида. Резиновый хоботок на секунду коснулся протянутой руки - и отстранился. Примусоед грузно развернулся в пространстве водостока и стал удаляться, тяжело и неторопливо шлепая пятью короткими ногами по воде. Шнайде проводил его взглядом, лежа на животе на краю канала. Сверху на него падали крупные капли дождя.
Поздним вечером он вернулся на то же место и поставил возле водостока мисочку керосина. Он прождал у водостока до утра, слушая, как вода с неба падает на мутную речную гладь.
***
Последний полет Голландца
Это была первая драка Катце. Они с соперником катались по мокрой мостовой, навечно прибитая дождем пыль застревала в их всклокоченных шкурах. Катце бился молча. Он боялся, что оглохнет от собственного вскрика, хотя когти соперника нестерпимо больно врезались в бока. Он думал о том, что сверху капает дождь, и из его боков скоро прорастут семена. Он уже почти чувствовал, как они прорастают.
Голландец присел на провода, склонив черную голову и глядя на дерущихся. Голландец никогда ни о чем не думал, он только наблюдал. Он делал то, что должен и никогда не делал ничего лишнего. По-своему, он был прав.
Этим утром в мире впервые появился Враг. Этим утром Враг высунул голову из подвального окошка серой пятиэтажки. Была яркая белая вспышка, и Голландец стал падать вниз, медленно, как осенний лист, распластав черные крылья. Соперник Катце подхватил его и скрылся в дожде. Катце поднялся с земли и сел, начав умываться и думая о том, что смерти все еще нет – по крайней мере, он ее так и не видел. Он не знал, как дойти домой, но знал, что за ним идут - вдалеке уже слышались гудения и потрескивания, сквозь который иногда едва различимо пробивались неясные голоса.
***
Первое разочарование
Ночью дождь перестал. Без него город будто спал - ни единого звука. Ни шороха, ни голоса. Даже вода в каналах текла бесшумно, как медленно и бесшумно течет густой сироп. Шнайде шел по кромке канала, держа в вытянутой руке масляную лампу. Лампа освещала ему дорогу в темноте. Враг высунул голову из подвального окошка пятиэтажки, а после выбрался сам - узловатый и длинный. В темноте он казался почти бесформенным. Шнайде попробовал осветить его лампой, но он каждый раз ускользал от света - длинный, узловатый, юркий. Он увернулся и от ладони, когда Шнайде протянул руку, чтобы погладить его. Он ходил вокруг, не давая ни разглядеть, ни дотронуться, и ткнулся тяжелой головой в ноги, заставляя Шнайде пошатнуться. Шнайде вскрикнул, когда его старое радио вывалилось из-за пазухи и погрузилось в мутную воду канала. В ответ запоздало зазвенели стекла в одном из окон на третьем этаже. Эха не было.
Шнайде долго лежал на краю канала, глядя на воду и не моргая. Он думал, что умрет, но смерти не было - так решил Катце. Когда на воду, на асфальт, на куртку и волосы Шнайде упали новые капли дождя, он медленно поднялся и побрел домой.
