Донна Анна
Писатель
Вот там, в парке, и заметил их Ник. Точнее, сначала он услышал музыку, доносившуюся с разных концов парка, и не сразу понял, что эти барышни, такие взрослые, ему хорошо знакомы. Потрясенный, он застыл на месте, гадая, которая же из них дочь Мары, он помнил только, что вроде бы у нее были зеленые глаза... а звали ее... как же ее звали?
И как прекрасно они играли! Растроганный, он как будто впервые в жизни услышал эту простенькую песню о любви, которую все жители окрестных домов, да наверное, и всего города уже выучили наизусть – это была любимая песня Златы, и она готова была играть ее день и ночь напролет.
Ратори подошла к нему совсем неслышно, словно возникла из ниоткуда.
- Почему ты никогда к нам не заходишь? – спросила она. – Я думала, ты уехал куда-нибудь далеко, на кладбище или вообще в другую страну.
Пока Ник растерянно хлопал глазами, - тезис о кладбище несколько ошарашил его, - с другого конца парка донесся голос Мары. Она сказала только одно слово:
- Домой!
Но каким отвратительным, ледяным голосом... А он ведь уже решил было ответить дочери, что придет непременно, сегодня же придет...
- Не обращай внимания, она потом сама поймет, что плохо поступает, - шепнула Ратори, - главное, чтобы не слишком поздно.
У Ника мурашки побежали по спине – конечно, он должен был любить этого ребенка, как-никак, он ведь его отец, но впервые за долгое время ему пришло в голову, что возможно, это и к лучшему, что они с Марой расстались...
- Ну и подумаешь, - говорила Мара; в последнее время у нее появилась устойчивая привычка разговаривать вслух с мольбертом, стоящим перед ней, - можно подумать, я не могу завести себе ребенка, если захочу... Ха!
И розовый заяц по имени Одиночество, подчиняясь ее воле, корчил на холсте свои ужасные гримасы...
И как прекрасно они играли! Растроганный, он как будто впервые в жизни услышал эту простенькую песню о любви, которую все жители окрестных домов, да наверное, и всего города уже выучили наизусть – это была любимая песня Златы, и она готова была играть ее день и ночь напролет.
Ратори подошла к нему совсем неслышно, словно возникла из ниоткуда.
- Почему ты никогда к нам не заходишь? – спросила она. – Я думала, ты уехал куда-нибудь далеко, на кладбище или вообще в другую страну.
Пока Ник растерянно хлопал глазами, - тезис о кладбище несколько ошарашил его, - с другого конца парка донесся голос Мары. Она сказала только одно слово:
- Домой!
Но каким отвратительным, ледяным голосом... А он ведь уже решил было ответить дочери, что придет непременно, сегодня же придет...
- Не обращай внимания, она потом сама поймет, что плохо поступает, - шепнула Ратори, - главное, чтобы не слишком поздно.
У Ника мурашки побежали по спине – конечно, он должен был любить этого ребенка, как-никак, он ведь его отец, но впервые за долгое время ему пришло в голову, что возможно, это и к лучшему, что они с Марой расстались...
- Ну и подумаешь, - говорила Мара; в последнее время у нее появилась устойчивая привычка разговаривать вслух с мольбертом, стоящим перед ней, - можно подумать, я не могу завести себе ребенка, если захочу... Ха!
И розовый заяц по имени Одиночество, подчиняясь ее воле, корчил на холсте свои ужасные гримасы...
Какой кучерявенький...
Сама виноватая.... 
