========>
Боялся сюда идти. Даже тогда, на кладбище, когда несся к ней и слышал, как в груди завывает ветер, – не настолько. Сейчас до оторопи и занемевших мышц, поэтому – почти бегом. Не зря. Или, наоборот, напрасно? Не было дома, не было ее. Знал уже. Не было тонких холодных пальцев, вздрагивающих в его ладони, ее голоса, шепчущего его имя, то, которое знала только она. Так, как умела говорить только она. И его голоса, в бреду или во сне, с яростью или захлебываясь в ее нежности, твердящего ее имя – как маленький колокольчик перекатывая на языке. С четким, небывало прозрачным и саднящим пониманием, что имя может быть только это, – помнил, даже когда себя забывал. И ночи, вымораживающие и одинокие, без нее, швыряющие из угла в угол – но хоть небо тогда было одно. И горячечные бессонные – с ней, сжигающие и душу из него вынимающие, и черт с ней, с душой, когда в одном ее слове – смысл всего.
Только ему, идиоту, ночи могли присниться. Понять бы, с чего тогда каждый шаг вниз, к воде, словно тысячу раз им прожит. Греза, но до чего ясная: шизанулся он на своих болотах. Морок, но до чего безысходный. Где так мало сбывшегося, но столько было мечтаний. Понять, когда обманулся, – это плохая цель, ненужная. Правду он знал. Никто не знал, а он – да. Они друг для друга, и никак иначе. Сжирала изнутри, эта правда, будь она неладна, все остальное – пройдет. Все, кроме нее. Что дальше? То, что делал всегда. Всегда искал. Как? И тоже не ново: чем хуже, тем лучше. В который раз – и все на этом. В одном ошибся. Вот теперь – финишная. И, кажется, прямая. Он знает, как должно, а стены – выбора не оставляли никогда, на то ему и лоб.
Уселся, отпихивая ногой брошенный кем-то плеер, стиснул в пальцах камыш, пошарил в кармане в поисках зажигалки, вытянул заплавленный в целлофан листок с надписью «Решишь уйти – стреляйся». Дельно, жаль из ружья неудобно. Но один-то раз, все знают, можно и потерпеть. Закурил, камыш поджег, смотрел перед собой – как бы хотелось смотреть в пустоту, все бы отдал. Видел ее, бегущую к нему, здесь, по этому берегу, или бросающуюся за ним в пропасть в Твинбруке, когда один миг глаза в глаза – больше чем жизнь. Больше чем жизнь – это то, что у них было. Видел очередную ее дурацкую шляпку, которой восхитился – и смахнул с головы, чтобы волосы по плечам темной волной и пальцами ямочки на щеке коснуться. Невольно, сам не замечая, руку на колено положил – вверх раскрытой ладонью, готовый в один удар пульса сжать, стиснуть до боли и навсегда. Чудеса бывают, он точно знал. Он видел – самое настоящее чудо. И даже «пожалуйста» готов сказать, в кои-то веки, в первый раз. Выть на всю округу, если надо, это «пожалуйста», всю жизнь и еще пару часов сверху – он и выл, беззвучно, не размыкая губ, но разве от этого тише. И отчаяние – это неправильное слово, это значит, что нет надежды. А когда нет даже пустоты – а как бы он хотел! Баобаб. Покосился на еле тлеющий «маяк» – ну кто так светит. Достал бутылку виски, пить не стал – облил камыши на берегу, поджег, поднял все же наушники, нажал кнопку на плеере.
Больше чем жизнь
