Летопись иных времён

[Кестя]

6 Миксей лежал на медвежьей шкуре, прикрытый легким одеялом, в самом глухом углу пещеры, уходящей лабиринтом в разные стороны. Две лучины, принесенные для большего света, почти прогорели, и смертное ложе тускло освещала лишь восковая свеча, которая горела ровным, чистым огнем, иногда подрагивавшем, ни с того, ни с сего. Седой сидел рядом с ложем, на низеньком табурете, и казалось, спал, опустив голову ниже плеч. Но когда Миксей открыл глаза, Седой распрямился, как пружина и склонился к изголовью.
- Как дела, Седой, брат мой, - еле слышно спросил Миксей. Рука его поднялась, ладонь приблизилась к лицу, и указательный палец почесал нос; со стороны казалось, что рука и не принадлежала уже Миксею…
- У нас все в порядке, брат. Тихоня наверху, ждет.
- Как младенец, хотел я знать…
- Младенец… - Седой замолчал, не зная, что и говорить: живой, не живой… - Да пока никак, брат. Между небом и землей, как ты, с той разницей, что у тебя это финиш, а у него – старт. – Седой улыбнулся краешками губ. Он положил свои ладони на ладони Миксея:
- Руки у тебя холодные, брат…
- Посмотреть на него… - голос, слабый и тихий, сходил на нет, переходя на еле слышный шепот. Седой поднял руку, и тотчас из темноты возникла фигура Грини. Посмотрев на Миксея, который и не шептал уже, а лишь открыв рот, шевелил губами, Гриня взял его руку за запястье, измерил пульс. Затем, прильнув ухом к самым губам, послушал дыхание. Выпрямившись, он хотел выйти, кивком головы увлекая Седого, но тот остановил его, крикнув в темноту: «Готовьте стрелы и принесите младенца»! Пещера вдруг ожила суетой, послышались голоса, замелькали тени. Одинокая свеча испуганно задрожала язычком пламени, но ей на помощь подоспели две ярко горящие лучины, которые принес Степан, воткнув их в стену. Осторожно, боясь стукнуть о неровные стены пещеры деревянную колыбельку, вошли Аким и Никола. Поставили перед ложем и отошли назад, скрывшись в полумраке.
Все братья, забросив свои нехитрые дела, собрались кучкой, перешептываясь между собой по поводу предстоящего события. Рядом с ложем находились Гриня и Седой. Гриня сидел на корточках перед Миксеем, который зашевелился вдруг, ожил, взглядом попросив помочь ему. Гриня осторожно, за плечи поддержал, и он приподнялся на ложе и посмотрел на братьев, силуэты которых угадывались во мраке. Миксей сухо прокашлялся и заговорил тихим, но уверенным голосом:
- Покидаю я вас, братья мои. Пора мне в путь отправляться. Спасибо вам за все,… что жил я с вами, как за каменной стеной,… что были мы вместе, всегда. Обещаю вам, что буду помнить о вас всегда, где бы я ни был.
Миксей повернул голову в сторону колыбельки и посмотрел на младенца, лежащего с закрытыми глазами, еле дышащего:
- Если выживет младенец, нареките брата Петром. Был у меня один товарищ, в миру, очень они похожи: тот китаец и этот тоже…
Миксей обвел глазами помещение, словно стараясь запомнить все здесь, до мельчайших подробностей, и собрав остатки сил, громко и ясно произнес:
- Все, братья, время вышло. Счастливо оставаться…
Закрыв глаза, он опустился на ложе, поддерживаемый Гриней. Чуть слышный вздох прошелестел над головами отшельников. Гриня, держа свои пальцы на запястье Миксея, окаменел от внимания… Все замерли…треснула искоркой догоревшая лучина, звук в тишине показался треснутой веткой…
Гриня выпрямился и, повернув голову к Седому, проговорил:
- Все. Освободилась душа.
Братья опустились на колени…

………………7………………………

Федот и Аким сидели на лавке у входа, вполголоса разговаривали. Аким внимательно рассматривал лук, проверяя тетиву, тихонько играя на ней пальцем, не забывая поддакивать Федоту, который с жаром рассказывал, как, собирая малину, он наткнулся на медведя, нос к носу. Судя по жестикуляции, медведю повезло, что малины было много, а то бы Федот и его притащил…
- Сигнал давай! – Окрик как ветром сдул братьев с лавки. Они схватили стрелы, обмакнули их в плошке с маслом и подожгли от факела, выходя из помещения. Отбежав десяток шагов, они встали на каменный выступ и натянули тетивы своих луков, подняв их вверх. Переглянувшись, они запустили стрелы, сначала Федот, мгновенье спустя – Аким. Ярко вспыхнув, со свистом взмыли стрелы в небо, и описав широкую дугу, скрылись в тумане, далеко от острова. Аким стремглав бросился назад, а Федор, повернувшись лицом к острову, поднял голову и посмотрел на вершину, скрывающуюся в темноте, где проводник человеческой души готовился запустить удивительную катапульту, для преодоления притяжения земного бытия…

 

[Кестя]

………………8…………………..

- Девять,… десять! – Тихон, тяжело дыша, с горящими от возбуждения глазами, весь напрягся, подаваясь всем телом вперед, ловко перехватил веревку, почти у узла, на мгновенье похолодев от мысли, что до узла не достал. Но времени не было, он одиннадцатый раз качнул язык, и в двенадцатый раз, налегая что есть мочи, подался назад, позабыв упереться ногой в камень, позабыв все на свете, в ожидании чуда. И колокол ожил: для Тихони это был удар обухом по голове, так тяжело и громко звук ударил. Веревка, привязанная к языку колокола невесть сколько лет назад, лопнула, и Тихоня , не удержав равновесия, взмахнув руками, охнув «мама», не осознав смысла нового слова, рухнул с обрыва, головой вниз. Он упал на острые валуны, лежащие у подножья гранитной стены, с глухим хрустом ломающихся костей. И остался лежать, так и не увидев, как звуковая волна, подобно цунами, побежала стремительно, вспенивая туман на озере причудливыми завитушками. Добежав до высоких скалистых берегов круглого озера, бывшего миллион лет назад жерлом огнедышащего вулкана, волна отразилась от них и помчалась обратно, к эпицентру возмущения спокойствия. Секунд через пятнадцать она достигла острова, сомкнулась над ним и выплеснулась вверх, заставив вздрогнуть все находящеюся на нем в единой, болезненной судороге…


Летопись. Отступление 2.

СТРАХ В ПУСТОТЕ.

Болезненная судорога прошла по телу, и Николай обрадовался: значит жив! До ушей не доносилось ни единого звука, и эта тишина была пуста, не была наполнена, ничем… Николай впитывал эту тишину, прислушиваясь, не спеша открывать глаза. Он не знал, где находится, и поэтому не торопясь, слушая, стал вспоминать. Такое случалось с ним, по пьянке, когда приходишь в себя - и не помнишь ничего. Поэтому надо послушать, а потом осмысливать реальность. Но почему-то ничего не приходило в голову. Странная тишина не давала никакой пищи сознанию, память не приходила, и он не мог вспомнить ничего. Не только, где он находится, но и просто, кто он такой. Николай лежал, слушал, пытался вспомнить хоть что нибудь, но все его усилия были напрасны. Тогда он решил открыть глаза. Открыл их медленно, боясь испугаться увиденного, но он испугался, не увидев ничего. Чернота. Закрыл глаза – чернота. Открыл глаза – чернота. Закрыл глаза. Открыл…ничего. Хотел открыть рот, чтобы произнести слова, но вдруг нахлынувший страх затолкал воздух обратно в легкие, и Николай только судорожно вздохнул. Ему стало страшно… неприятно заныло внизу живота, опять прошла по телу болезненная судорога, и он сжался в комочек, инстинктивно пытаясь защититься от темноты, тишины, пустоты…. Всё. Страх сделал свое дело, превратив его в кусочек плоти…, в ничто… Кому это надо, для чего!?? Ничего нет. Есть только страх. Страх в пустоте… время застыло...
Лицо готовилось сделать гримасу спасительного плача, увлажнились краешки глаз… слабый, еле различимый свет коснулся глаз, нос втянул запах, ухо уловило отголосок звука… рука зашевелилась, краешками пальцев, легкие выдохнули незнакомый звук…

……………9………….

Все закончилось обычно – буднично, как и тысячу лет назад. Придя в себя после пережитого звукового удара, от которого, казалось, расшатался сам остров – скала, отшельники поднялись с колен и приблизились к ложу, на котором с умиротворенной улыбкой лежал покойный Миксей. Все вздрогнули, когда услышали тоненький, писклявый голосок, доносящийся из колыбельки. Братья столпились над ней и увидели младенца, который, сжимая и разжимая крошечный кулачок, пытаясь заплакать своим беззубым ротиком… смотрел на всех внимательно, моргая своими голубыми глазами…