Ходзе
– Шабадда гиней, – сказала тёмнокожая старуха, которая видела перед собой только смерть. – Шабадда гиней.
Она умирала на ложе посреди джунглей, и воздух вокруг колыхался от биения крыл белых цапель. Её сестра, её дочери и её внучки сидели, поджав ноги, вокруг на плетёных ковриках. Джунгли дышали сыростью.
Слова умирающей – знак движения государства, потому манесы тоже прислали своего человека. Ашдаде ловил на себе гневные взгляды темалей. Они ненавидели его за то, что он манес, а разве может манес понять весь трепет души темалей?.. И разве станет темаля даже на пороге смерти что-то подсказывать врагу народа?..
– Шабадда гиней, – сказала старая темаля в третий раз и опустила голову набок, успокоившись навсегда.
– Всё понял? – ехидно спросил кто-то...
Разве может манес понять всю прелесть языка темалей?
– Ио деммле, – подхватили остальные в унисон. – Уходи, манес. Эта плоть наша, а не твоя.
Ашдаде заложил за уши прядки маслено-тёмных волос и нахально улыбнулся.
– Са-а мивитт у-у-уры, – пропел он. – Са-а-ами…
Темали удивленно переглядывались и лопотали по-своему:
– Что он сказал?
– Что за язык?..
– Он наслал на нас проклятье.
– Он наслал на нас болезнь…
– Его надо принести в жертву…
– Дайте мне нож! – вскричала темаля с горящими глазами…
Темали стали искать нож. Искали, пока не узрели его на поясе старшей внучки, и полтора десятка пар глаз ожидающе посмотрели на нее. Молодая женщина развела руками...
– Манес носят в себе зерно злого дерева, – нараспев сказала она.
– Ва-а-а… – подтянули остальные, несколько оживляясь.
– Манес не понимают сакрального языка темалей и не говорят на нем…
– Ей-ей! – подхватывали остальные. – Не понимают и не говорят!
– Темаль-праматерь завещала нам: какойшеду рактыма не-ес…
– Не-ес…
– Тавайкао тсутта шишасда вай-й!
– Вай-й! – темали возводили очи горе.
– Тебего ворятне стойкаакде ре-е-ево!..
– Ре-ево… – пели остальные, сливаясь в молитвенном экстазе…
– Ааа! – крикнула темаля с горящими глазами. – Манес исчез!
Со всех сторон понеслось:
– Сбежал!
– Трус!
– Гад!
– Как догадался-то?..
– Голодный, может… – пробормотала себе под нос мать старшей внучки. – Еду учуял…
Двести полных лун назад она была деей и кормила своего манеса корнями баобаба, пока он не отдал праотцу помаленьку свою белую душу.
Возражать ей, как и любой матери, боялись.
– А где Ходзе? – недоуменно спросила темаля с горящими глазами. – Только что здесь была…
– …мир, в котором ты не найдешь себя, потеряешь все идеалы и ценности и умрешь, окруженная манесами, которых так ненавидишь, но там все еще хуже, потому что женщин там нет, они не рассматриваются, не котируются, не имеют права наследования…
– Ты за этим пришел сюда? – презрительно спросила Ходзе, потуже затягивая кожаный пояс. – Меня учить? Тебя только что чуть не скушали мои родичи, да и все равно я тебя не понимаю, Аш–тегере, здесь толмач нужен… Ты похож на хромого ягуара, который скоро грохнется со своей ветки, но предварительно заставит всех восхититься своей мудростью и красотой…
– Вот как! – сказал Ашдаде, несколько обидевшись. – Ягуар, хромой или отравленный, ничего не боится. А ты будешь похожа на эгрету, которая застряла между балок и кричит «хэо, хэо», и просит о помощи, только никто, кроме враждебного народа, ее не слышит!
Ходзе, казалось, тоже не слушала, она задумчиво смотрела на нож, который был у нее в руках. Несколько раз глубоко вздохнула и подняла его на уровень груди.
– Ты чего? – испугался Ашдаде.
Она подняла глаза на него, улыбаясь. И эта улыбка, совершенно ей не свойственная, произвела на манеса гнетущее впечатление.
– Аш-тегере, – сказала она, протягивая ему нож, – обрежь мои волосы, если ты ничего не боишься и пока ты не упал со своей ветки.
Ходзе подняла свободную руку, ловко выдернула закрепляющую волосы щепку, и тут же всю её, до колен, обняла грязноватая, дурно пахнущая волна спутанных волос.
Ашдаде удержался и ничего не сказал. Темали, конечно, дикари. Даже если лазаешь по деревьям, как пучеглазый ай-ай, можно найти время вымыть голову…
– Давай скорей, тегере, – сказала Ходзе. – И рот закрой – стегомия залетит, пожелтеешь и умрешь…
Ашдаде взял нож, с некоторой брезгливостью собрал густые волосы темали в руку… Резка волос молодым манесом, который едва умеет держать в руке нож, не стоит даже части дерева, пущенного на эту бумагу. Через некоторое время Ходзе обернулась и улыбнулась сухими губами.
– Вот спасибо, Аш-тегере, теперь собери мою жизнь и храни до скончания века. Быть может, найдёшь в этом счастье и… как вы это говорите… предр… прендазачение. А я пойду.
Наступив на собственные волосы, она нагнулась и подхватила мешочек из кожи дикобраза, который Ашдаде сперва не заметил.
– Ходзе, ты глупа, как кора пробкового дерева! – возопил он, хватая ее за руку. – Чего ты хочешь найти там, за проклятой пещерой?
– Ишинду, – сказала она, – единство с кем-то... – она подумала и добавила: – Сильнее меня телом и душой. Там живут манесы, которые не боятся ни зубастого окзи-тачи, ни стегомии, ни грязных волос на голове любимой темали…
– Ходзе! Но там живут о д н и манесы, ты им там даром не нужна! Я слышал об их чудовищных обычаях…
– Не усердствуй, Аш-тегере, я тоже все прекрасно слышала и называю все это кваканьем бурой жабы. У них д о л ж н ы быть темали, иначе они бы все давно стали землёй. Ты всегда сначала говоришь, а потом..
– Ну хорошо! – Он крепче сжал ее руку. – Может, там есть несколько темалей. Они не суются в дела манесов, и только раз в год… Да ты же с а м а знаешь, какие у нас порядки! А праотец говорил, что остальной мир, словно змеиные кишки, вывернут наизнанку…
– Он-то говорил, а правильно ли ты его понимаешь?
– Ходзе, ты-то что говоришь? Опомнись! Ты собираешься идти на землю, где манесы любят манесов, попирая законы предков!
– А темалей там нет, ага?
– Ну, есть… несколько. Руководство. Отдельно живут. Манесы их ненавидят. Отец слышал… нет, видел! Они их за людей не считают…
Ашдаде вдруг увидел, что девушка слушает его с особенным вниманием.
– Не считают? – спросила она.
– Не считают! – воодушевлённо повторил он.
Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.
– Отлично, – сказала она, вырывая свою руку из его. – Я так и знала. Хуже не будет… – Ходзе поправила мешок на плече и провела рукой по коротко стриженным волосам. – Ну как, – спросила она оцепеневшего Ашдаде, – похожа я на манеса?..
В некоторые дни по джунлям можно сделать не более шести тысяч шагов за сутки: спутанные лианы норовят схватить за шею, пот заливает глаза, и куда идешь, непонятно: джунгли темны, как подмышка у черта, и только верхушки деревьев освещены солнцем.
Ходзе была одета так, как, по ее представлениям, должны одеваться потусторонние манесы – в кожаные штаны и кожаную куртку, которые украдкой шила два месяца до этого. Закинув на плечо мешок и крепко сжимая в руке копье, шагала она по земле и насвистывала веселую песенку. Внезапно дерево перед ней хрустнуло и на землю упала ветка.
– Ягуар? – подняв голову, звонко крикнула она.
Дерево захрустело сильнее, обвалилось уже несколько веток. Кто-то весьма неловко начал спускаться по нему. Ходзе усмехнулась и пошла вперёд.
– Я подумал, – сказал Ашдаде, догнав её, – подумал, что одну тебя отпускать…
Ходзе что-то лихорадочно шептала себе под нос, затем её лицо озарилось улыбкой.
– Ты карабкаешься по деревьям, словно настоящий ягуар. Я и не подозревала в тебе такой ловкости!
Ашдаде подавил свою озадаченность в корне.
– Да, я такой, – скромно сказал он. – Рад, что ты…
– Я тоже рада, – с какой-то странной интонацией сказала она. – Дай мне свою руку.
Он немедленно протянул ей руку. Ходзе смотрела на нее с холодным любопытством исследователя.
– Вы чем-то мажете руку, чтобы она была такая светлая?
– Не совсем. Она отражает солнце. Сама по себе. Это особенность нашего…
– Я могу как-то добиться подобного?
– Ты?! Не знаю. Зачем?
– О глупый ягуар, – раздраженно сказала Ходзе, отпуская его руку, – глупый ягуар, который только и умеет карабкаться по деревьям, за стеной пещеры живут б е л ы е манесы, которые любят б е л ы х... хм-м-м… в общем, б е л ы х.
– Я найду там себе дею по душе, да, Ходзе? Именно поэтому я иду с такой вредной особой…
– Не знаю, – сказала Ходзе, отодвигая лиану, – не знаю, зачем ты со мной идёшь. Наверное, хочешь доказать мне, что вы, манесы, стоите хотя бы ногтя вшивой темали. Например, убить ягуара на моих глазах или пересечь речку, полную окзи-тачи, чтобы достать мне цветок с того берега. Я угадала, Аш-тегере?
Она прошла, и лиана хлопнула по лицу ее спутника.
– Угадала, – сквозь зубы ответил он.
Ходзе вдруг остановилась. Ашдаде подумал, что, может быть… Но она резко сказала:
– Я изображаю из себя манеса. Говори обо мне теперь только так, как говорил бы о брате. Говори – угадал!
– Угадал, – сквозь зубы ответил он…
С детства манесы воспитываются обособленно. Воспитывают их деи – темали, которые живут с манесами. Их очень мало, впрочем, как и манесов. Остальным темалям приходится развлекаться самостоятельно.
Манесы живут в больших просторных хижинах, запирают за собой двери и называют себя гихта – цари. Темали в большинстве своем живут в шалашах, разбрызгивая вокруг них страшный яд коладо, чтобы никто маленький не мог к ним подползти. А если подползает большой – на этот случай есть копьё.
Манесы надменны, язвительны и прагматичны. Их царствование заключается не в том, что они выше темалей, а в том, что темали не желают быть гихта ни в коей мере. Им этого не надо – иначе давно уже задавили бы числом.
Для полноценной жизни надо кого-то ненавидеть. Темали ненавидят манесов. Манесы презирают темалей, хотя те обеспечивают их съестными припасами. Раз в год манесы спускаются в долину к шалашам и выбирают себе дей, которые продолжают род тех и других. Отказываться нельзя.
Ходзе, впервые увидев красавца Ашдаде, сплюнула на землю и сказала:
– Джага ве.
Что в переводе значило – «слишком красив для меня».
А он был потрясен ее смелостью и мечтал только об ишинде с ней – пожизненной и посмертной. И сказал:
– Я могу стать уродливее, если она этого хочет. Могу пролить на лицо сок таманго или изрезать его ножом.
Темаль-толмач фыркнула и перевела – «шотте ясо, темаль да, шотте ведзе».
Ходзе внимательно выслушала перевод и обратила взор немигающих глаз на Ашдаде.
– Ведзе темаль дея, – четко и раздельно сказала она ему в лицо и скрылась в шалаше.
– Она говорит – изрежь её ножом, выпусти душу, тогда тело может стать твоей деей.
«Какой звучный язык», – подумал Ашдаде…
С тех пор прошло сорок полных лун.
Ашдаде шёл по джунглям и сжимал в руке рукоятку кинжала, висевшего у него на поясе, а Ходзе шла впереди, уверенно исследуя босыми ногами почву, когда перед ними раздвинулись кусты и прямо на них вышел молодой белый манес в штанах, пятнистых, как больной папоротник, и широкой жесткой куртке, зрительно увеличивающей плечи.
– Айе-йе, – сказал манес, потряхивая короткими светлыми волосами, – я вижу будущих спутников в этом таинственном лесу! Двое храбрых мужчин – вы, несомненно, сможете мне помочь. Дело в том, что я заблудился, я жестоко заблудился и ищу пещеру, за которой находится мой мир, я изголодался и устал, и одежда моя порвалась, на моем теле – раны от зубов диких зверей, мне жарко и плохо, я только хочу, чтобы вы помогли мне найти пещеру, за которой находится мой мир!
Ходзе внимательно взглянула на него. Ашдаде угрюмо смотрел в сторону. Он искренне боялся, что манесы ведут себя так, как об этом говорил праотец. Иначе какой стегомии он стал бы так упрямо напрашиваться им в спутники?..
– А ты, манес, – медленно сказала Ходзе, – ты, манес, сам не можешь выбраться из этого леса?
– Могу, – сказал манес с улыбкой и тронул чёрную блестящую палку за своей спиной. – Я здесь все могу.
– А почему ты, манес, – с возрастающим беспокойством спросила Ходзе, – говоришь на языке, который понимаю я?
– О бог мой! – вскричал манес. – Я изучал этот язык четыре года и неделю искал тех, с кем можно на нём поговорить, но никого не нашёл. Говорят, здесь находится племя воинственных женщин, которыми правят немногочисленные изнеженные мужчины… но, глядя на вас, друзья, я думаю, что эта теория ошибочна!
– Что он говорит? – сквозь зубы сказала Ходзе. – Язык наш, но я не всё понимаю.
– Я тоже, – признался Ашдаде и нервно добавил: – Он называет нас «друзья»…
Ходзе впилась взглядом в лицо нового знакомого.
– Что такое «друзья»? – требовательно спросила она.
А манес не смотрел на нее, манес смотрел на мрачного Ашдаде и только ему ответил:
– «Друзья» – это люди, которые помогут мне найти пещеру, за которой находится мой мир.
Пещера, что лежала тяжким грузом на сердце Ашдаде, находилась в тридцати тысячах шагах от темальских шалашей. Определение расстояния очень условно. Ни воинственные темали, ни умничающие манесы к ней близко не подходили – исключая тех, которых мать Ходзе называла ёмким старинным словом «шушера» – те, кому на месте не сидится.
Один из ходов этой пещеры выводил как раз в мир манесов, куда страстно желала попасть Ходзе. Откуда это было известно? Так сообщила праматерь. Если темали чего не понимали и не могли обосновать – значит, всё было словами праматери… Ходзе была достаточно умна, чтобы это осознавать, и в поиске потустороннего мира больше рассчитывала на собственные силы, однако появление нового спутника заставило её проверить в старые сказки. Появление белокожего, светлоглазого, стройного и обаятельного спутника, который, как и праотец, умел уничтожать всё живое мановением руки, заставило её усомниться в том, что пещеру искать вообще стоит.
– Меня зовут Лагма, – сказал манес в самом начале их знакомства. Ходзе почувствовала в этом имени основательность. Ей сразу представился фундамент их будущего дома в глубине джунглей.
Лагма со странной чёрной палкой уходил и возвращался, всегда принося с собой мёртвую живность. Ходзе ласково ему улыбалась, почитая его великим охотником. Если Ашдаде и мог иногда говорить с ней наедине – то лишь в достаточно немногочисленные минуты отсутствия их нового «друга».
– Здесь нельзя разводить костёр, – утверждал Ашдаде. – Эти листья горят слишком быстро.
– Нет, здесь можно разводить костёр, – спорила Ходзе. – Ничего они не горят, Лагма сделает так, чтоб они не горели.
– Здесь нельзя разводить костёр!
– А я говорю, можно!
Лагма, возвратившись с очередной охоты, остался за деревом послушать конец этого познавательного диалога. Сегодня он был необычайно задумчив. Ему тоже не хотелось уже никакой пещеры… Только вздорный туземец с короткими волосами что-то слишком много орал. Лагма уже подумывал, не пристрелить ли его вконец...
– Он тебя обманет, – утверждал Ашдаде, – у него глаза злые.
– Ага, Аш-тегере, – говорила Ходзе, – что еще ты мне скажешь?
– Скажу, что тебе надо вспомнить одну твою же фразу.
– Это какую же?
– Джага ве.
Ходзе нахмурилась. Затем лицо ее разгладилось, и она сказала с необоримой радостью:
– Он не просто джага. Он храбр и могуч. Он отбирает жизни у кого хочет. Он великий охотник. Он – то, что я так долго искала… искал, то есть... Ашдаде! Разве не рад ты моему счастью?
Ходзе никогда не говорила вслух о том, что имела. Поступать так заставили её именно сомнения в обладании этим счастьем. А Лагма задумался ещё крепче. И решил впредь держаться от коротковолосого туземца подальше – это было совсем не то, что было ему нужно.
– Он тебя обманет, – хмуро твердил Ашдаде.
– Если обманет – я его убью, – спокойно сказала Ходзе. Немного помолчала и решительно добавила: – Тебя тоже! Чтобы ты не смел радоваться моему несчастью!
Лагма, задумавшись ещё сильнее, бросил мёртвых икоридзо под дерево и ушёл стрелять новых – дальше, чем прежде.
– Чего ты на меня так смотришь? – мрачно спросил Ашдаде у Лагмы, когда Ходзе ушла в джунгли собирать вкусные корешки для похлёбки.
– Простите, как именно смотрю? – тихо спросил Лагма.
– Как чук-чук на чук-чукумбу, вот как!
Лагма отвернулся. И сказал:
– Вы мне просто очень нравитесь.
– Мы? – восхитился Ашдаде. – Как здорово. Нас тут много? Ты, наверно, никогда не бываешь в одиночестве, всегда есть, с кем поговорить… – Неожиданно Ашдаде пришла в голову потрясающая мысль. – Слушай, – уверенно сказал он, – чего тебе от меня надо?
Лагма повернулся.
– Ты хочешь это услышать?
– Не думаю, – честно сказал Ашдаде. – Но если бы ты достал… хмм… цветок с того берега реки – ага, вот этой реки – тогда я мог бы пообещать…
– С того берега реки? Тебе? Цветок?!
– Можешь камень, – сказал Ашдаде. И, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, добавил: – Но обязательно с того берега. Если ты не умеешь плавать…
– Я умею плавать, – заверил его Лагма. – Сплаваю после еды. И… – он быстро вынул из кармана белый прямоугольничек, – вот это я тебе сейчас подарю.
Ашдаде с некоторой брезгливостью, но и с любопытством оглядел иноземную штучку со странными буквами на ней и чуть не укололся об острую булавку.
– Вот, – сказал Лагма неожиданно тонким голосом. – Я давно хотел тебе сказать, но немного боялся того чокнутого парня…
Ходзе медленно вышла на поляну рядом с ними, испугав обоих. Но она ничего не слышала – считала ниже своего достоинства подслушивать чужие разговоры. Тем не менее, вид у неё был немного нерешительный… Но когда она разливала похлебку на три жестяные пиалы, подарок Лагмы, её движения были уже и резки, и уверенны.
– Очень вкусно, – сказал Лагма, глядя в пол. И вспомнил, что ещё утром поставил силок с расчётом на человека. Значит, этот Ходзе сумел его обойти… Ну что же, ещё раз попробуем.
– А ты чего не ешь? – тревожно спросила Ходзе у Ашдаде. Голос её немного дрогнул. Она вспомнила, зачем он нужен был ей в этом путешествии, отчего она так радовалась, когда его увидела… Не быть одинокой. Не бояться. А затем, когда она найдёт того, кого искала, тогда уже…
– Я ем, – сказал Ашдаде, неуклюже зачерпывая металлической ложкой нежно-зеленую похлебку. Он был почти счастлив: ещё праотец говорил, что речные окзи-тачи всегда голодны. – Слушай, Ходзе, – неожиданно сказал он. – Ты тогда сидела… сидел у тела темали, помнишь?
Ходзе избегала смотреть на него.
– Да.
– Значит, помнишь? Темали еще тогда на меня огрызались. И спрашивали, понимаю ли я, что сказала твоя бабка.
– Да.
– Так мне почему-то интересно стало, – сказал Ашдаде, – почему-то интересно стало, что она сказала?
– «Шабадда гиней» она сказала.
– Что это значит?
– Это начало священной пословицы, Аш-тегере. Не умеем ценить. А конец уж никто не помнит. – Ходзе украдкой взглянула на руки Ашдаде – не дрожат еще? – Бабушка, может, и знала, но никогда не г-говорила... Она п-пещеру тоже т-так называла…
– Жарко сейчас в джунглях, – сказал Лагма. – Мне так хочется холодной воды из колена бамбука.
– Я сейчас схожу! – сказала Ходзе и встала.
– Он растёт там, я видел, – избегая смотреть на неё, показал направление Лагма.
Ходзе кивнула. И убежала.
Лагма повернулся к Ашдаде.
– Ладно, – сказал он и улыбнулся. – Я пойду. Ты прочитал и, наверно, удивлен… Я вернусь и все объясню.
С высокого пригорка, на котором они обедали, было отлично видно, как быстро Лагма добежал до реки, как бросился он в воду, не раздумывая ни секунды. Странная краснота застилала глаза Ашдаде, и горло жгло от ядовитых листьев, но он всё равно ясно видел, как вкусно пообедали окзи-тачи. А потом достал лагмин значок и кинул его так далеко, как мог. В сон клонило нещадно… Он решил поспать немного, дожидаясь возвращения Ходзе, и, уже проваливаясь в тёмную немую глубину, подумал, что не будет слушать более никаких её ответов, просто возьмёт и волоком оттащит обратно…
Ходзе бежала, спотыкаясь об узловатые корни деревьев, запутываясь в лианах, её рот кривился, как у ребенка, а по щекам стекали слёзы, и она боялась, боялась возвращаться, и даже почти не радовалась уже своему будущему дому в глубине джунглей, и думала, что, может быть, бабушка была права, и стоило стать деей Ашдаде еще сорок полных лун назад… Она остановилась, зажимая руками рот, чтобы не закричать от боли, пронзившей сердце, и наступила в странное верёвочное кольцо на земле, и сразу же взлетела почти к самым вершинам деревьев, увидев прямо перед собой жёлтые глаза ловкого, умеющего карабкаться по деревьям, настоящего ягуара.
В траве навсегда остались лежать уснувший Ашдаде и белый прямоугольник с надписью: «Lydia Amalia Gorskaya-Meshes, the member of South Africa Ethnographic Expedition, Cambridge University».
.
.
, желательно, конечно, поменьше, но не хочется сильно вас ограничивать.
