Во время снегопада
Меня зовут Нима и я прочая третьего класса аномальности. То есть: почти, что полноценный человек. Мама говорила, что очень радовалась, когда узнала. Она сама – второго класса, папа – тоже. За несколько переходов до моего рождения - они не могли даже найти постоянной работы. Но произошел государственный переворот и появились новые законы. Хотя полноценные люди так же ненавидели прочих, но уже не имели права отказывать им только из-за внешности. Родители смогли получить ту квартирку, где жила еще мамина прабабушка и больше не боялись, что их выгонят вон. Им удалось найти неплохую работу и они надеялись, что моя жизнь будет много лучше, чем их.
Наша страна превращалась в нечто новое и там я бы смогла жить, как человек, а не как прочая. У меня было бы образование, любимая работа и дети, которых не нужно прятать.
Мама говорила, что в день моего рождения шел снег. Она была в палате с другими женщинами-прочими и поражалась тому, что это не сон: рожать не дома, тайком, самой или с помощью знахарки, а в самом настоящем роддоме, как делала бы полноценная женщина.
Когда мама лежала на каталке в коридоре – она мельком услышала разговор двух врачей и слова одного поразили ее до глубины души:
— По-моему – вполне они нормальные, - говорил он, - все лучше, чем какие-то бродяги, пьяницы или наркоманки, которые у нас обычно. Эти чистые, аккуратные и такие вежливые… Никогда ко мне так вежливо и уважительно не обращались! Ей-богу им же помогать приятно!
Этот человек, полноценный мужчина с высшим образованием, так восторгался ими – женщинами-прочими, которые, в основном, и в школу-то не ходили!
А мои данные и вовсе стали счастьем: единственное, что отличало меня от полноценных детей внешне – вертикально-вытянутые зрачки. Было еще шесть круглых темных пятен на правом боку, но они напоминали обычные родинки. А внутри: те же органы, что и у людей, немного смещенные, немного сбоящие, но те же самые. А еще много возможностей в генах: никто не обещал, что мои дети окажутся второго-третьего класса, а не ниже. Но это все означало, что я могу жить почти, как полноценный ребенок и мне даже не надо будет бывать на медицинских проверках каждые два перехода, как моим родителям.
Мама говорила, что я была чудесной крошкой и, со своими темно-каштановыми кудряшками и оттопыренными ушами, напоминала ей пуделя. Она так меня и называла: «Мой маленький пуделек».
Я плохо помню свое раннее детство, только то, что тогда считала, будто «правительство», о котором говорили родители и их друзья, это что-то вроде молоденького Бога. Вроде и доброе, пытается всех сделать счастливыми, но постоянно ошибается и раскаивается в этом.
А потом я встретила Тау и Камау – мне тогда было двенадцать переходов, я уже ходила в школу и страшно этим гордилась. Тот день я помню очень хорошо.
Пошел снег и учительница отпустила нас с последнего урока, чтоб мы попали домой до того, как дороги засыплет. Раньше меня всегда встречала мама – она уходила с работы на полдвадцатки, чтоб проводить меня, а потом возвращалась на службу. А в тот день я решила пойти сама.
Снег казался мне волшебным. Дороги, парки, люди, собаки и кошки… Тогда еще не было крисбов. Все смешалось, я бродила долго и вышла к какому-то скверу. Посреди него стояли двое мальчиков немного старше меня. Они были одеты в одинаковые куртки, но у одного кожа была белой-белой, почти прозрачной, а волосы черными, а у второго наоборот: кожа – черная, а волосы – белые. Снег падал на них, лежал на плечах небольшими горками, но мальчики не двигались. Я подошла ближе и они повернулись ко мне совершенно одинаковыми движениями.
— Привет, - хорошо помню, что мой голос тогда дрожал, - я Нима.
— Привет, - ответили они хором.
А потом мальчик с черной кожей сказал:
— Меня зовут Камау.
А мальчик с белой кожей:
— Меня зовут Тау.
— Ты потерялась? – спросили они снова вдвоем.
— Немного. И проголодалась.
— Тогда, идем к нам домой.
И я пошла с ними.
Идти было недолго, мальчики жили в этом районе, хорошо помню, что удивилась опрятному подъезду с кодовым замком и тому, что на лестничную площадку выходит всего одна дверь.
— Вы тоже прочие? – спросила тогда я.
— Да, - ответил Тау.
— Первого класса, - продолжил Камау.
— А ты какого? – спросили они вместе
— Мама говорит, что третьего…
У них была просторная красивая квартира, в одной из комнат на диване лежала почти взрослая девушка с короткими темными волосами, она слушала музыку, но я тогда еще не знала, как выглядят наушники и подумала, что это такое украшение для волос.
— Ионис, наша сестра, - представили ее Тау и Камау, она махнула рукой и мельком глянула на меня.
Помню, что мальчики дали мне конфеты и пирожные, родители тоже иногда покупали сладости, но эти были совсем другими. А потом мы втроем пошли в комнату Тау с Камау и играли: у них на полу был целый город с улицами, домами, деревьями, машинами и троллями.
Время прошло быстро - за окном стало уже темно. Помню, из коридора послышались голоса:
— Ионис, - сказали басом, - ты погуляла с братьями?
— Они и сами погуляли, - ответил ему другой голос, я поняла, что это сестра моих новых друзей, - даже девочку какую-то привели.
— Какую девочку? – третий голос тоже был женским, я поняла, что это мама Тау и Камау.
Мне показалось, что женщина злится, но мои друзья объяснили, что это просто беспокойство.
В комнату заглянул мужчина: на нем была белая рубашка и черные брюки, его лицо показалось мне очень строгим, как у директора моей школы.
— И кто здесь у нас? – спросил он.
— Здрасте, - сказала я и вскочила с пола, - я – Нима.
— Она заблудилась, - ответил Тау.
— И проголодалась, - добавил Камау.
— Надо же, - ответил их папа, - где же ты живешь, Нима?
Я назвала свой адрес и мужчина сказал:
— Далеко же ты забрела! Давай я тебя отвезу домой, а то, наверное, твои мама и папа сильно волнуются.
В комнате, рядом с сестрой Тау и Камау, я увидела рыжеволосую женщину в длинном черном платье, она беспокойно глянула на меня, увидела что-то важное для себя и успокоилась. Только потом я поняла, что именно она искала: аномальность. Мои вытянутые зрачки успокоили ее.
У папы Тау и Камау была своя машина, красивая и очень уютная, не то, что тролли, в которых мы с родителями тогда изредка ездили.
Мы быстро добрались до моего дома.
Когда поднялись на третий этаж нашего подъезда - я указала на потертую дверь квартиры родителей и почувствовала себя немного неловко: звонка не было и папе Тау и Камау нужно было стучаться. Моя мама открыла почти сразу. Она была растрепана и напугана, к тому же, казалось, разнервничалась еще больше, когда увидела меня.
Она сбивчиво и нервно поблагодарила мужчину, втащила меня в квартиру и закрыла дверь. Мама смотрела в глазок, пока не убедилась, что папа Тау и Камау ушел, а потом вздохнула и сказала:
— Надо было ждать меня в школе. Мы с папой с ног сбились. Папа до сих пор где-то на улице тебя ищет!
— Надо сказать – пусть вернется, - ответила я.
— Как? – спросила она и села на пол там, где стояла.
— Он не потеряется, как я?
— Не думаю, - сказала мама, а потом значительно громче и резче: - где ты вообще была?
— Я заблудилась и встретила двух мальчиков, мы пошли к ним домой, а потом их папа привез меня.
— Что за мальчики?
— Тау и Камау, они хорошие, еще у них есть сестра Ионис, но я с ней не говорила и красивая мама! У нее волосы того же цвета, что и у тебя, мам, а у тебя есть длинные платья? Думаю, тебе бы тоже было красиво!
Моя мама тяжело вздохнула и поднялась с пола. Я почувствовала себя виноватой и прекратила рассказывать о прошедшем дне.
Папа вернулся домой утром, мама сказала, что меня привели под вечер – я заблудилась в каком-то парке. Хотя это была не вся правда, но мне и тогда было понятно, что папе иногда лучше не знать обо всем.
Снег шел каждый раз, когда в моей жизни случалось что-то важное или необычное. Так одним летом мама сказала, что скоро у меня появится младшая сестренка или братик. И в тот день похолодало и просыпался мелкий снежок. Он растаял к вечеру. А через переход оказалось, что наша семья не станет больше: мама никогда не сможет родить еще одного ребенка. В одну ночь ее живот исчез, а утром папа повез ее в больницу. Когда они вернулись – мама плакала не переставая.
Мне было тяжело рядом с ней и я ушла гулять: бродила по улицам и снова оказалась в том сквере, где встретила Тау и Камау. Я села на скамейку и тогда пошел снег, первый раз в ту зиму. Я, девочка четырнадцати переходов отроду, не знала: плакать мне или радоваться. Подруга-одноклассница Абиона говорила, что когда в их семье появились младшие дети – родители перестали ее любить. Но я вспомнила свою плачущую маму и растерянного папу, который бесцельно ходил по квартире и переставлял горшки с цветами – и мне тоже стало печально.
— Привет, ты снова потерялась?
Я не удивилась, когда увидела Тау и Камау, хотя прошло уже почти два перехода – я помнила их, как и они меня. На братьях были темно-красные куртки с черными полосками, помню, что потом просила купить мне такую же, но папа сказал, что за те деньги, которые она стоит, мы можем жить полперехода.
— Нет. Грустно, просто.
Они сели с двух сторон от меня и спросили:
— Что же случилось, Нима?
И тогда я рассказала им все, что было у меня на душе: про не родившегося ребенка и о том, что после слов Абионы я на удар-два подумала: «Только бы у меня не было братика или сестренки, а родители меня любили бы дальше!». А еще я рассказала, хотя и не собиралась, что взрослые полноценные люди, если я у них что-то спрашиваю, относятся ко мне по-доброму, а если это же делают мои родители – могут сказать грубость или не ответить. Я спрашивала у мамы: отчего она не носит шляпы и перчаток, а у папы – отчего он не закрашивает пудрой цвет своей кожи, но они отвечали, что сейчас свободное время и не нужно скрываться. А мне было тяжело видеть, что к ним плохо относятся.
Тау и Камау выслушали меня, а потом тихо ответили:
— Твои родители правы.
Они продолжали слова и мысли друг друга, будто один и мне казалось, что я не слышу двоих, просто кто-то ходит вокруг скамейки и говорит то с одной, то с другой стороны.
Они утешали меня, что часто, когда должен родиться ребенок – старшие его братья и сестры злятся. Так Ионис – их сестра, не хотела, чтоб Тау и Камау появились, а еще ей не нравилась их мама.
— Разве у вас разные родители? – спросила я.
— Да, - ответили они. - Ионис – дочь двоих полноценных людей: у нас общий папа – Леви, но мамы разные.
— Ваша мама тоже похожа на человека, - сказала я.
— Она четвертого класса.
Тогда – такой ответ меня устроил. Хотя, переходов через пять, я спросила у своих друзей: «Как такое может быть?». Все знали, что дети прочих четвертого класса и людей – должны быть людьми, «испорченные» гены от них не передаются, именно потому такие браки Управление Общения разрешает. Мне объяснили: есть мизерный шанс, который редко учитывают и Тау с Камау – именно такой случай. На самом деле, как они признались потом, их собирались признать нежизнеспособными – «нулевыми», но их папа помешал. Хорошо, если твой отец раньше занимал высший пост в Управлении Общения.
— Не вини себя, - так сказали мне Тау и Камау. – Такие вещи решают духи судьбы.
— Духи судьбы? – не поняла я.
— Ты не слышала о них?
На самом деле – папа иногда говорил о каких-то духах, но мама всегда его обрывала. В тот день, под сыплющимся снегом, я услышала о вере прочих.
Тау и Камау рассказали то, что говорила их мама: наш мир наполнен иными сущностями. Мы не видим их, но чувствуем, они отвечают за все, что есть в природе: деревья, животных, облака, дожди, моря и солнечный свет... Есть среди духов особые, которые управляют чувствами и ощущениями: страхом, привязанностью, радостью, болью. Есть духи надежды и любви, а есть духи судьбы. Единственное, что может помешать им – идолы полноценных людей. Раньше они стояли повсюду в городах и на дорогах, до сих пор длину меряют в идолах. В наше время – веры меньше, что у прочих, что у людей, потому никто не мешает духам делать их работу.
Эта история успокоила меня. Я поняла, что многое решено раньше меня и моих родителей. Только много переходов спустя, когда нам в школе читали основы религии, мне стало понятно основное различие веры людей и прочих: фатализм. Одни принимали свою жизнь, такой, какой она была, а другие – нет.
«Не будет на твоем пути света, кроме того, что создашь ты сам», – говорила вера полноценных людей. «Природа знает лучше, все решено за тебя», - говорила наша вера. Люди все время воюют: с миром, с прочими, друг с другом, со своим разумом, а мы… Мы просто живем.
Когда в тот день я ушла из сквера – на душе у меня было спокойно и тепло. Ноги сами принесли меня домой. Папа попросил меня не гулять под вечер, потому что два оборота назад на Зубери из соседнего подъезда напали крисбы, а я у них одна-единственная… Я пообещала быть осторожнее, но подумала, что, если меня должны загрызть, то это случится, даже если я никогда не буду выходить на улицу.
Прошло почти два перехода: родители со временем успокоились, папу повысили, а мама ушла с работы, чтоб чаще бывать со мной. Иногда она плакала без причины, обнимала меня и называла «пудельком, моим маленьким пудельком». Я не знала, как ее утешить. Один раз попыталась сказать о духах судьбы, но тогда мама разозлилась и накричала на меня. А потом, когда папа пришел с работы, закрыла дверь на кухню и очень долго ругалась с ним. Они старались не шуметь, но я все равно слышала их крики.
Тогда по соседству жила тетя Айеторо, она, когда ссорилась с мужем, всегда била чашки и тарелки. Мама такого не делала – посуды у нас было мало, столовый сервиз и вовсе достался от папиной тети и то, не полный. Она просто кричала и потом не разговаривала с папой.
После того случая они не обращались друг к другу почти полперехода. Все что хотели сказать – передавали через меня. Папа тихонько сказал, что я – молодец, но попросил больше никогда не говорить маме о духах. А еще подарил коробку конфет бабушкам Хасанати и Телезе – он думал, что это они рассказали мне о нашей вере.
В одно утро пошел снег и в школе сказали, что десятерых детей из разных школы для прочих отвезут на экскурсию в настоящую гимназию для полноценных людей: мы проведем целый день с одним их классом, посидим на уроках и посмотрим, как они себя ведут на переменах. Выбирали среди тех, кто учились лучше всего – я оказалась среди них.
На душе было радостно и солнечно, хотелось прыгать и танцевать – меня признали одной из самых достойных. Мама тоже порадовалась и разрешила мне взять несколько кусочков зачерствевшего хлеба и пойти покормить крисбов: рядом с нашим домом жила целая стая. Мы, дети, их прикармливали, а они стали почти ручными и всегда радовались, когда нас видели.
Чтоб не опоздать на экскурсию – я пришла как можно раньше и целую двадцатку стояла возле школы под мокрым снегом. Меня пришли проводить все, кого я знала и даже те, кто просто услышал обо мне. Моя подружка Абиона болтала без умолку и виляла своим пушистым рыжим хвостом, как довольный крисб. Наша учительница и директор очень удивились, когда увидела всех, но открыли двери и пустили внутрь школы. Потом подъехал специальный тролль, в котором уже сидели остальные девять детей-прочих вместе с учителями и директорами своих школ. И нас всех повезли в гимназию для полноценных людей. В дороге я попробовала поговорить с другими детьми, но они отвечали невпопад – нервничали.
На месте нас встретили несколько человек из той школы и люди с камерами и микрофонами – потом отснятое показывали на проекции в новостях. Все из нашего двора сбежались к дяде Туако, чтоб посмотреть на меня. Я стала местной знаменитостью.
Гимназия поразила меня: огромные коридоры, высокие потолки и чистота. Ни облупленной штукатурки на стенах, ни горок мусора по углам… И совсем никакого шума.
Первым уроком была музыка. В нашей школе это означало, что мы все сидим за партами и поем хором с учительницей, которая играет на клавикорде. Здесь же, как я поняла сразу, все должно быть по-другому.
Парты стояли полукругом и на разной высоте, будто на широких ступенях. А внизу был маленький стол учительницы и два красивых резных стула, к одному прислонен рабанстр. Конечно, тогда я не знала – что это такое, он для меня был непонятной штукой, вроде смеси барабана и плоской палки, на которую натянули две нитки.
Кабинет – поразил всех нас, но еще больше удивили ученики: каждому не меньше тридцати переходов и все в одинаковой одежде. В школах для прочих, вроде нашей, никто никогда не говорил о форме: далеко не все родители могли ее купить, у одного моего одноклассника с братом и вовсе была одна теплая куртка на двоих и они в холодное время ходили на занятия по очереди.
А на полноценных людях в этой гимназии были одинаковые серые брючные костюмы и белые рубашки, единственное отличие: у мальчиков были черные галстуки, а у девочек черные же банты. Их учительница была в такой же одежде, только на несколько тонов темнее. Она стояла возле своего стола и недовольно хмурилась.
Нас рассадили за пять свободных парт, наши учителя и директора хотели устроиться рядом с нами, но проекционщики попросили их уйти из кадра и, лучше всего, в коридор. Помню – мне стало очень неуютно, когда вокруг меня не осталось ни одного знакомого лица.
Звонки в этой школе подавали тоже не так, как у нас. Это была мелодия из нескольких нот. В тот день я не сильно обращала на нее внимание и даже не сразу поняла, что она означает, но потом три перехода подряд не могла выкинуть ее из головы. Даже сейчас: стоит задуматься – и эта мелодия всплывает из подсознания.
— Доброе утро, - сказала учительница.
— Доброе утро! – слажено ответили ученики.
Но они не поднялись с мест, как это делали мы. Потом завуч их гимназии, который вел экскурсию, объяснял нам, что так они показывают равенство. Учитель - не выше ученика, они одинаковы в своих правах и ни одному не нужно унижаться.
— Ионис, вы не могли бы выйти и сыграть нам «Стеклянные листья»? – спросила учительница.
— Разумеется, Бетель, - ответила одна из учениц.
Она поднялась со своего места и пошла вниз, у нее были короткие черные волосы и изящная, даже болезненно-худая фигура. В ней я узнала сестру Тау и Камау.
Ионис взяла смычок и, придерживая рабанастр, опустилась на стул. Она удобно поставила его, проверила колышки, прикрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула и заиграла.
Это была потрясающая мелодия. Сколько раз я потом слушала «Стеклянные листья» в записи – ни разу не было тех ощущений. Всегда музыка казалась мне дешевой подделкой.
Когда сестра моих друзей закончила – все, кто был в кабинете, ударов десять не могли пошевелиться. Потом ее учительница прокашлялась и сказала:
— Вы поняли свою ошибку, Ионис?
— Да, Бетель, поняла, - спокойно ответила она, хотя я заметила, что это далось ей с трудом.
Все знали, что Ионис сыграла идеально, но нам показали проекционную запись, где был показан момент неверного положения смычка. Я сразу же поняла, что это подделка. И все одноклассники, это тоже знали, я видела злорадство в их глазах. Ионис оклеветали и она обязана была это принять. Цена за право называть учительницу просто по имени показалась мне тогда неправомерно высокой.
Урок закончился и мы вышли в коридор. Здесь уже стояли и бродили другие ученики гимназии. Ионис с одноклассниками разошлись. Мне кажется – она тогда меня не узнала.
— В нашей школе, - прокомментировал завуч, - очень высокий дух товарищества, не имеет значения кто из какого класса, все ученики здесь – друзья!
Нас сторонились, кто-то смотрел с сочувствием, кто-то - равнодушно, а кто-то и вовсе с отвращением.
Я глянула на компанию, где стояла Ионис: ее обступили со всех сторон и что-то спрашивали. Один парень просмотрел в нашу сторону и произнес несколько слов, все в их группе замолчали, он спохватился и громко, что услышали даже мы, сказал:
— Ионис, прости, я забыл!
Тут я поняла, что произошло: парень плохо высказался о нас, а потом вспомнил, что братья его подруги – тоже прочие. Это было чувство вины перед Ионис. Не перед нами. Я вспомнила слова братьев Ионис: «Их класс постоянно готовят». В этой прекрасной гимназии все было ложью и обманом. Остаток дня запомнился смутно.
Ночью была метель. Потом я узнала от Тау и Камау, что их сестра ушла вечером и не вернулась. Ее нашли утром: она лежала на дороге без сознания. Врачи сказали, что Ионис полностью здорова, но та, когда пришла в себя, не могла вспомнить ни родителей, ни братьев, ни даже собственного имени.
Время шло, но люди оставались теми же. Я закончила школу и решила на лето уехать в тихие места – поближе к природе. Тау и Камау, вместе с семьей, отдыхали в одном из своих дачных домов, другие мои друзья были слишком заняты в городе: кто-то устраивался на работу, а кто-то пытался поступить в институт, родители заявили, что уже слишком стары для путешествий.
Так случилось, что я провела полперехода вдали от людей и прочих: природа была милостива, а я – неприхотлива. К тому же дали о себе знать те ненужные в городе умения, которым меня научил мамин папа – дедушка Адебен. Наверное – он чувствовал, что хорошее для нас время продлится недолго.
Когда я вернулась – во всю шли чистки. О былом равенстве людей и прочих все забыли. Даже о сдерживаемом раздражении переходов до моего рождения говорить не приходилось. Нас просто уничтожали.
Все те мои близкие и друзья, которые остались в городе, уже были в тюрьмах или мертвы. Дома в нашем квартале встретили меня разбитыми окнами, а на их стенах красовались неприятные рисунки и надписи вроде: «Смерть уродам!» и «Мутантов – в клетки!».
Я вошла в наш подъезд: двери квартир были сорваны с петель, на полу кучами лежал мусор, осколки битого стекла и коричневато-белое месиво с неприятным запахом, по-моему, его оставили крисбы. А может быть и люди. Самые настоящие полноценные люди.
В нашей квартире все вещи были сдвинуты со своих мест, любимый мамин сервиз, который она так берегла, горкой мелких черепков устилал пол коридора. Из моей комнаты выскочил крупный крисб, ощерился, а потом завилял хвостом – он помнил, что я его когда-то кормила.
Из тайника за плинтусом я достала маленькую коробочку, в которой хранила подарок бабушки Хасанати. Из-за него – моя мама кричала на старушку, пока не сорвала голос, а потом пыталась найти его и сжечь, но не смогла обнаружить тайник и кричала уже на папу. А все потому что на мой тридцать второй переход от рождения – мудрая бабушка Хасанати подарила контактные линзы, которые делали вытянутый зрачок по-человечески круглым.
Странно, но вода из крана на кухне тогда шла. Я умылась, безуспешно попыталась найти в доме что-то, что могло пригодиться, вставила контактные линзы в глаза и навсегда ушла квартиры, в которой наша семья жила многие поколения.
Квартира Тау и Камау была наглухо запечатана и словоохотливая соседка пообещала «обязательно позвонить, когда эти уроды вернутся», она подумала, что я из молодежной организации борьбы с прочими.
Ночь я бесцельно бродила по улицам под ранним снегом: спокойствие, которое владело мной до этого – ушло, остались страх и пустота. Жизнь рассыпалась на множество мелких осколков. Я не умела жить, скрываясь. Никто из нашего поколения не умел. Наверное, это и было целью: вырастить прочих, которые бы не знали, как прятаться от властей и не были бы слишком хитрой дичью.
Начиналось утро. Я брела по улице и не смотрела по сторонам. Помню, как натолкнулась на кого-то и в первый удар решила, что это человек, сказала: «Простите меня пожа…» - дальше слова застряли у меня в горле. Передо мной стоял неживой с распухшим носом и слепыми глазами, один из тех, что наводили порядок на улицах в глухие предутренние часы. И я узнала его. Раньше это был дядя Туако – первый, у кого во всем дворе появился проектор. Он тоже, казалось, узнал меня. Толкнул в грудь, и, будто прошептал: «Уходи!». Я отступила на шаг, а потом развернулась и побежала.
Глупо с моей стороны было оставаться в городе – слишком много полноценных людей знали мое лицо и мои глаза. Скоро меня раскрыли.
Я сидела в подвале Управления Правосудия. Одна в маленькой темной комнате. И ждала, когда придут люди, чтоб убить меня. Единственным звуком здесь был частый стук моего собственного сердца, а единственным запахом – запах моего пота.
Дверь открылась внезапно и яркий свет ослепил меня на несколько ударов. В проеме стояла полноценная женщина в форме защитницы Правосудия. Я не сразу узнала ее: короткие раньше волосы теперь были заплетены в косу длиной до пояса, но фигура оставалась все той же худощавой и почти мальчишечкой. Это была Ионис – сестра Тау и Камау.
— Уходи, - сказала она мне. – Я проведу тебя.
Я вышла на свет и увидела еще с десяток прочих. Ионис вывела нас всех из подвала и открыла неприметную калитку в ограде Управления. Конечно же, она не узнала меня, просто сделала то, что считала правильным.
Стояла ночь и мы припустили по улицам, будто за нами уже была погоня. Я быстро отделилась от остальных и поспешила выбраться из города.
Сейчас я в одичавшем саду. Мне посчастливилось найти чью-то старую нору, в которую я влезла полностью. Не знаю, есть за мной и остальными погоня или нет, но, духи милостивы, снова пошел снег – он засыплет следы. У меня нет ни еды, ни одежды, кроме той, что сейчас на мне.
Я прожила счастливую жизнь и, если мне суждено скоро ее закончить – пусть будет так. Но, духи судьбы, прошу вас об одном: не дайте мне умереть мучительно.
Собралась аж дюжина текстов, и все замечательные, один лучше другого! Читайте и наслаждайтесь, но не забывайте, что за удовольствия надо платить. 
В данном случае - вашими отзывами.
Собственно я разобрала пока только два текста(но в планах разобрать все рассказы, так как люди много трудились и, наверное, каждому хочется услышать отзыв о своей работе. Так что давайте пошевелимся и прочитаем всех)))))
. Туда же и выпрыгивающие ноги. Ну, зачем частям тела давать такую самостоятельность?
