-
Уважаемый посетитель!!!
Если Вы уже являетесь зарегистрированным участником проекта "миХей.ру - дискусcионный клуб",
пожалуйста, восстановите свой пароль самостоятельно, либо свяжитесь с администратором через Телеграм.
Рассказы Если
- Автор темы Если
- Дата начала
Если
Ассоциация критиков
Sirin, наша дискуссия вроде была позднее 
. А что до сцены - наверное, но все это было так переработано, что моего там оставалось мало. Идея-то, в общем, тоже была не моя. Да и в результате мне сказали - жюри-то юмор догонит, а зал, может, и нет . Но это на самом деле не слишком постановочная штука.
. А что до сцены - наверное, но все это было так переработано, что моего там оставалось мало. Идея-то, в общем, тоже была не моя. Да и в результате мне сказали - жюри-то юмор догонит, а зал, может, и нет . Но это на самом деле не слишком постановочная штука.
Если
Ассоциация критиков
Ну вот, дошла очередь и до "Стелля" .
Это эпическое произведение знакомо уже многим. Я написала его, чтобы поучаствовать в конкурсе "Нереалистическая проза - 2007", но мы с предноминаторами, видимо, разошлись либо во вкусах, либо в понимании правил, поэтому узнать, что думают их жюристы, уже не удастся.
Привести рассказ в более благородный вид мне помогали AsIs, Киса, Алесса, Мавка, Изменившаяся и ОлдНик. Большое им за это спасибо. Часть диалога с ОлдНиком идёт в конце рассказа под тэгом - он хотел, чтобы я это выложила. Большое тебе, ОлдНик, спасибо, за психоанализ этого героя и немало приятных минут, проведённых в беседах на эту тему.
Была августовская ночь. Только что закончилась речевая практика. Осенью будет много церемоний, много ожиданий, большие гости приезжают осенью по забитым грязью дорогам, и страна смотрит в пропасть общения, как в бездну смерти. В августе деклаты собираются вместе и говорят, как бы приспосабливая себя к этой бездне. А потом выходят и расходятся в разные стороны под перевёрнутой пропастью августовского ночного неба.
Как грозовое напряжение, опускается до самой земли тишина.
Сегодня она чередовалась с пустотой, как ветхая завесь, превратившаяся в лоскуты. В пустоте звучали голоса. Неделю назад Готфрид Стелль, спускаясь по горам, поскользнулся и упал на триста локтей вниз, летя, как метеор. Когда он долетел до земли, количество деклатов не изменилось, и сегодня деклат был уже полностью скомплектован, а речей было произнесено столько же, сколько произносилось обычно. Пустующее место Стелля занял его сын.
- Рад был видеть вас, Стелль.
- Взаимно.
Удивление пряталось за равнодушием.
- Отличные тезисы, Стелль.
- Спасибо.
Жалость тасовала эпитеты, как колоду карт. Никто еще ни разу не слышал, чтоб Сахвед Шере говорил кому-то "отлично" или хотя бы "неплохо". И никто не помнил, чтоб он был рад видеть кого-то. Впрочем, это были просто слова.
- Встретимся через неделю, Стелль.
- Да, конечно.
Старик-консул отвернулся и пошел своей дорогой, приземистый, но очень прямой, в такой белой шапке, что с высоты его путь казался бы падающей звездой. Стелль же шел прямо, по главной дороге, в середине затихшего потока, и отставал, как что-то, что движется медленнее воды, - на шаг, на два, на три. Скоро он оказался в конце. Последние деклаты обернулись, казалось, их лица - только отражения, колеблемые водой. Затем они сомкнули стену и продолжили путь. Стелль остался стоять, в середине дороги и собственного одиночества, в центре молчащей августовской ночи.
Он поднял голову и стал дышать в небо. Сквозь его клубящееся дыхание звезды выглядели тонущими в пустоте.
- Когда смотришь на такое небо, кажется, что отступают терзания совести.
Стелль опустил голову и обернулся. Сахвед Шере смотрел в небо, и морщины на его лице были заполнены темнотой.
- Все идущее и проходящее, все обладания и избавления, всё неважно, - негромко сказал он. - Когда смотришь вверх, остается только вечность. Я говорю с ней, но она мне не отвечает.
Стелль молчал.
- Полчаса назад я сказал: если вы говорите с чем-то и оно не отвечает вам, значит, оно не существует. Но когда я вышел и поднял голову, то понял, что эта сфера существует. Когда я говорю, меня слышат все. Но она меня не слышит. Я просто смотрю на неё, и мне не кажется, что я обманываю вас. На следующем сборе я снова скажу, что не ответившее не существует. Хотя сейчас мне хочется сказать: если оно не отвечает вам, значит, не существует вас.
Он смотрел на небо ещё некоторое время. Стелль думал о выразительных паузах, он не умел создавать выразительные паузы, но мог чувствовать их. В необходимый момент Сахвед смотрел уже прямо ему в лицо. Он улыбнулся так неправдоподобно быстро, что это показалось бы фарсом, если бы это сделал не он.
- А что, Стелль, приглянулась вам ваша работа? - неожиданно спросил он.
- Я люблю эффектные присутствия, - сказал Стелль.
Старик снова молниеносно улыбнулся.
- Чьё присутствие показалось вам наиболее эффектным?
- Ваше.
Сахвед кивнул. Потом сказал с непонятной иронией:
- Оно естественно и потому неэффектно...
Стелль промолчал. Консул смотрел некоторое время на него, затем снова улыбнулся, сверкнув бледными зубами между коричневых от старости губ. Стелль не мог понять, что означали эти странные улыбки.
- Я устал, - объявил консул и на этот раз улыбаться не стал. - Устал от жизни, устал от своего поста. Мне уже семьдесят девять. Иногда я слышу, как меня называют маразматическим стариком. Они думают, что я собираюсь жить вечно. Это заблуждение. Борьбу с обстоятельствами надо прекращать. Если не о чем думать, и не о чем сожалеть, и некому верить, и некого ждать, то надо просто завершить свои дела и пребывать в покое уже здесь. - Он сделал выразительную паузу. - Во всяком случае, я собираюсь заняться именно этим.
Стелль смотрел на него, скрывая удивление за равнодушием. Консул спокойно заглянул за равнодушие, прочитал удивление и сказал:
- Не могу же я, в самом деле, жить вечно...
Почувствовав, что нужно отвечать, Стелль сказал:
- Жаль.
- Очень, - согласился консул, - но вряд ли тебе. Не думаю, чтобы ты многое слышал обо мне, и ты определенно не имел времени, чтобы ко мне привыкнуть. Деклаты привыкли и ко мне, и друг к другу. Среди них нет лидера. Они не дадут ему появиться, так как отлично знают свои слабости. Некоторое время эта масса будет колебаться, затем политическая структура распадется. О государстве промолчу, - он пожал плечами, - я не отвечаю за него, и оно мне практически безразлично. Но деклатат, который я возглавляю почти шестьдесят лет, накладывает на меня последнее обязательство - выбора преемника. Чужака, ориентирующегося в наших потребностях. В довершение своей малоинтересной речи скажу, что я остановился на тебе.
- Потому, что я чужак?
- Да, и еще потому что я отлично знал твоего отца. Не один год он предотвращал конфликты на разных государственных уровнях. Королева наградила его медалью, откровенно говоря, я не помню, какой. Твой отец был очень достойным человеком, но, как это часто бывает, я смог завершить его оценку лишь после его смерти. И тогда я вынес вердикт о том, что он наследует мне. Ты наследуешь ему, и, значит, наследуешь мне. Что скажешь?
Что сказать?.. Многие чувства путались сейчас в сердце Стелля. Но эмоции не играют никакой роли в подобном случае. Роль играют только утверждение и отрицание.
- Боюсь, я не обладаю достаточным знанием о потребностях деклатата...
- Ну, это уже глупости, - прервал его Шере. - Все вертикальные отношения строятся на удовлетворении своих собственных потребностей. Не надо альтруизма. Эгоизм сохраняет все куда лучше. Эгоизм и страх потерять все в неблагоприятном случае. Они сохраняют и тебя, и окружающих тебя, и они придут к тебе сами. Нужен лишь первичный толчок - престиж, уважение, гордость, - и для этого я передам тебе свою эгиду и часть своего авторитета, пока он еще существует.
Стелль промолчал. Он поднял голову и стал смотреть на звезды. Некоторые из них мигали, некоторые падали.
- Хороший способ забыть о чем-то, - сказал консул. - И хороший повод для грусти. Небесная река. Выбор и отречение - никогда, только собственное место и определенные разделяющие расстояния... Но всё-таки однажды они гаснут. Звезды гаснут и загораются в совершенно иных местах. Структура меняется, но небо живёт и не падает. Я ни разу не наблюдал этого на Земле. С тех пор, как технический прогресс был умиротворён, мы ударились в слова. Слова, слова, слова. Баталии, дискуссии, влияние на подсознание. Запреты говорить то и это, запреты делать это и то. Однако мы не можем сохранить свои достижения, свою структуру, однако мы не думаем о том, что когда-нибудь всё, что кажется нам привычным и важным, станет лишь словами в исторических хрониках, которые никто никогда не произнесёт. Мы не можем осознать, что любая неизменяемая структура будет уничтожена, - чего тогда мы добились?
- Может быть, избавились от чего-то лишнего, - сказал Стелль.
- Да, - сказал старик. - Избавились. Освободились от критической массы, накопленной за долгие годы следования по неверному пути. И хотя и масса, и движение являются только человеческими иллюзиями, от лишнего необходимо избавляться всё равно.
Консул пристально взглянул на него.
- Ради твоего отца, наследуй деклатат. Ты ведь любишь смотреть на небо?
- Да, - сказал Стелль, - но...
- "Но" - это самое худшее "нет", которое может быть сказано, - перебил старик. - Говори определённо, и... Мне бы хотелось, чтобы жизнь твоего отца была оценена по достоинству.
- Я не думаю, что это возможно теперь, - сказал Стелль. - Но ваше предложение я принимаю. Вы говорили то, о чем я сам неоднократно думал... Простите, могу я теперь критиковать ваши методы удержания власти?
- О, конечно, - сказал Сахвед. Его морщины по-прежнему были заполнены тьмой.
- Пользуясь вашими словами, вы держали структуру на одном уровне. Все люди... были взаимозаменяемы. И слишком скованны. Они не могли получать выгоду от навязанных запретов, они просто подчинялись им. Мне кажется, это слишком...
- Брутально? - поинтересовался старик.
Стелль кивнул.
- Я думаю, что именно запреты такого рода мешают структуре меняться. Это не равные расстояния, не законы Вселенной. Запрет должен идти изнутри, а не снаружи, он должен быть в своём сознании, а не на чужих устах. Звеёды движутся по определённым траекториям, которые никогда не сменят, они просто не могут иначе. Люди должны понимать, что только сознательно - сознательно! - ограничивая своё положение, они получат новые...
- Отлично, - перебил консул. - Но с моей стороны было бы безрассудством не дать тебе ничего, кроме рассуждений, которые приходили и в твою голову. Ты хочешь избавиться от внешних запретов, но я не думаю, что ты хорошо понимаешь, что такое внутренний запрет. Я дам тебе сходные ощущения. Наложу вето на опредёленное действие, которое будет тебе совершенно не нужно, так же не нужно, как смена траектории - любой звезде. Согласен?
- Но это ведь будет внешний запрет, - сказал Стелль удивлённо.
- Внутренний, - сказал старик. - Останавливать себя ты будешь сам, и ты сам будешь понимать, что не сможешь его нарушить даже в моё отсутствие.
- Но как это возможно? Внушение?
- О, что-то вроде... - сказал консул.
Стелль подождал несколько секунд, но его собеседник не собирался ничего объяснять.
- А чего я не смогу делать? - осторожно поинтересовался он.
- Пить, - сказал Сахвед.
- Пить?! Но позвольте...
Сахвед предостерегающе поднял руку.
- Всего лишь год. И ты не почувствуешь необходимости в этом. Звёзды ведь не чувствуют необходимости изменять своим траекториям, не так ли? Просто немного подумать и понять. Я дам сейчас твоему телу приказ немного иначе распределять питательные вещества. Приказ тоже будет внутренним, так как в моё отсутствие тело не сможет его нарушить и само будет контролировать себя... Нет, я не лгу. Ты действительно не почувствуешь физической надобности в воде. Моральная, ментальная, психическая - это всё останется тебе.
- Психическая надобность в воде?! - воскликнул Стелль.
Консул опять показал бледные зубы - и тут же спрятал.
- А через год вернёшься, и... я подожду тебя!
Он расхохотался. Его смех был низким, и горловым, и настолько же непонятным извне, как и большинство из того, что он делал в своей жизни.
И он оборвался так же внезапно, как исчезали улыбки.
- Посмотри мне в глаза, - сказал старик. - Посмотри мне в глаза, как если бы я имел что-то, чего ты никогда не будешь в состоянии достигнуть.
Через два месяца приехали теоретические оппозиционеры. Стелль смотрел на них как на лесной ручей, не понимая ни причин, ни целей, он понимал только то, что так и должно быть. Основными тезисами гостей были "слияние" и "взаимоподчинение", что заранее обрекало их на неудачу. В конце концов, на государственном уровне деклат был мощным органом сепарации, и любое косноязычие рода "взаимоподчинения" сепарировалось от традиций вполне достославным образом.
- Взаимоподчинение? - ядовито спрашивал Шере. - Позвольте, я, может, неправильно вас понял? Как это вообще возможно? Старый парадокс, лента Мёбиуса? Одна плоскость ниже другой - значит, она ниже другой. Если она пересекает другую - значит, она выше ее до определённого момента или они на равной высоте в случае симметричного угла. Но что вы подразумеваете под "взаимо"?..
- Диффузию. Диффузию в слоях воды.
- О! Какая великолепная, безынтересно-альтруистическая дискуссия, как потрясающе, шедеврально-бездарно спутаны термины... А скажите, зачем это нам? При чем здесь мы? Какие цели...
Стелль молча сидел в зале, среди белых шапок и усталых лиц. "Проводы оппонентов" всегда проходили одинаково, это было родом традиции, но он не знал этого. В дискуссиях не рождается истина, а в этих дискуссиях никогда не появится согласие, но он не догадывался и об этом. Он только замечал все слова с корнем "вода", неосознанно выделяя их из потоков пустых речей. И каждый раз, когда он делал это, ему представлялся лесной ручей, который весело бежал куда-то, вглубь чего-то...
Прошло еще два месяца, наступила зима. В декабре дни короткие, декабрь - месяц депрессии и метелей. Стелль попросил мать уехать из дома на время: он не мог каждый раз объяснять ей, отчего ему не хочется пить. Он вышел проводить ее и нашел в этом слове корень "вод". Проводы, проводы, проводы... Оппонентов, идей, безверия... Он подолгу смотрел в окно - казалось, дерево осыпает землю белыми цветами.
Наступил февраль, холодный и бледный, похожий на молчаливое падение в снежную бездну. Полгода - не так уж и трудно, главное, не думать об этом. Сахвед сказал, что деклат временно откладывает заседания. Кажется, он упомянул, что это ежегодная практика... Стелль иногда спал, а иногда подолгу лежал без сна, но это было неважно. Перед его глазами все равно проходили великие воды. Они ломали лед и провожали что-то.
В апреле в дверь постучали. Одинокие дни, полные капели и солнца, более одинокие, чем снег, открыли дверь, и в дом вошел консул деклатата. Окинув взглядом Стелля, он сказал:
- Нечего делать? Скоро мы собираемся снова...
Стелль кивнул. В сухой голове не появилось ни одной мысли.
Шере ходил по квартире и трогал разные предметы.
- Звукоизоляция - ваша или отца? Да, понимаю. Завинченные краны? Хм... я слишком стар и слаб. Элиза Сквале, "Мортимер и дом". Вы никогда не замечали, как грустно глядит дом, стоящий на сваях?
- На этой картине я замечал только отсутствие Мортимера... - с тусклой иронией ответил Стелль.
- Хм. Но он ведь присутствует. Вы учились в Канокитаке? Нет? Естественно. Вы не понимаете. Мортимер перешел в полевое существование. Мельница остановилась, и замер дом. В него не залетит птица, не зайдет мышь. Высоко над водой хозяин стал брёвнами собственного дома, а ниже воды он стал водой. Такова судьба Мортимера.
- Но не моя, - тихо сказал Стелль.
- Отчего же? - спросил консул. - Это не так уж дорого, выстроить дом на сваях...
Он снял картину с гвоздя и положил на стол изображением вниз.
- Она будит мои воспоминания, - спокойно пояснил он. - Я слишком стар и сентиментален. Она напоминает мне обо всем, чего я лишился. Иногда я думаю над тем, что мертвые становятся полями... Ведь никто не запретит им становиться полями, не так ли, Стелль?.. Впрочем, не слушайте меня. Я скоро выйду на покой, вы моя смена, вы должны выработать свой путь... без внешних запретов. Наверное, вам не повредит древняя легенда: давным-давно пловец решил за год воспитать армию антидеклатов и захватить наше государство хотя бы на семантическом уровне. Они шли, шли и были поглощены водой, как и любое антинечто. Теперь вы услыхали эту легенду, а я думаю, что она повредит вам... Но мысли не имеют ничего особого, только слова. Вы ненавидите меня?
- Нет. Не думаю. Я не знаю.
- У вас есть ко мне вопросы?
- Они не имеют значения, - одеревеневшим языком сказал Стелль. - Пока я не задам их вслух...
- Дело ваше, - равнодушно ответил консул. - Проводите меня в прихожую.
Он завозился, надевая туфли в темноте. Он казался реликтом давнего прошлого, живущим лишь по ошибке. Его движения были неточны и неверны. С чувством горького превосходства Стелль попросил:
- Повторите, пожалуйста.
- Что именно? - тут же откликнулся Шере.
- О Мортимере. Остановилось течение...
- Мельница остановилась, и замер дом. - Консул выпрямился. - В него не залетит птица, не зайдет мышь. Высоко над водой хозяин стал брёвнами собственного дома, а ниже воды он стал водой. Такова судьба Мортимера. Это классическое стихотворение эпохи аннигиляции духа, которая, как вы помните, ни к чему не привела. Как и любые поползновения, новые системы и новые чувства. Как и всё, что когда-либо происходило. Вы хотели что-то сказать?
- Да... Я думал, что это проза.
- До свидания, Стелль.
- Прощайте.
Надевая куртку, консул молчал. Но когда он надел шапку, то приложил руку к груди и помолодел на несколько лет, как всегда в процессе разговора.
- Живите счастливо, не болейте. Мне уже почти восемьдесят, и я гляжу на мир более молодым, чем вы. Посмотрите, какое солнце! Какое солнце... Вы были на улице в этот месяц?
- Да, - соврал Стелль.
- Что ж... мне нечего больше вам сказать. До свидания, Стелль.
- Прощайте... нет, стойте. Отчего вы больше не улыбаетесь?
Лицо консула потемнело. Он отвернулся от Стелля и взялся за ручку двери.
- Вы думаете, я поймал вас в ловушку своими улыбками?
- Я допускаю это.
- Вы ошибаетесь, - холодно сказал тот и потянул дверь на себя. В проём ворвалось солнце, и капель, и свежий воздух. - Но если вы осознали свои ошибки, это хорошо. - Он сделал паузу, но не величественную или торжественную - он сделал естественную, грустную паузу, которая бывает, когда человек решается сказать о чем-то важном только для него. - Знаете... есть люди, которых обрабатывают смертями. Я обрабатываю вас только запретом. Ещё четыре месяца - и вы выйдете из этого режима, а они не выходят из него никогда. Зато они понимают прекрасное, и... Ну, вот, видите, тот же Мортимер... А смерть просто замещается чем-то другим.
- И... все замещается чем-то другим, не так ли?
Консул смотрел на него некоторое время, по-стариковски жуя губами.
- В конечном счете, нет никакой разницы... Престиж, смерть... какое счастье понимать, что всё, что имеет значение - это покой. Но такое счастье приходит только перед смертью. Многие слова, многие мысли... Покой, только покой. Вечный покой, и очень скоро. До свидания, Стелль.
Его собеседник испытывал полное опустошение, отвечая ему:
- Прощайте.
В июне он собрался в путь. Взял с собой еду и некоторую одежду, вещи, которые берет с собой тот, кто ненадолго отправляется в путешествие, за исключением воды. Ни разу в жизни не уходя далеко от дома, он был, тем не менее, уверен, что сможет вспомнить обратную дорогу.
В конце концов, обратная дорога зовет человека всегда, как бы далеко тот ни ушёл.
Все-таки он заглянул в гости к консулу. Его огромный дом был пуст и опутан всеми ветрами Земли. Молодая девушка, видимо прислуга, сказала, что "господин уехал". Что ж, рано или поздно мы уезжаем все.
Стелль шел по долинам и взгорьям, под небом и Солнцем, игнорируя дожди и реки, и наконец дошел до гор Теска. Базальтовые монолиты и чёрные камни, устоявшиеся за века, - вот что такое горы Теска, где каждый может найти высоту по себе.
Горы были последним препятствием на пути к океану. Они были вполне проходимы, и в августе Стелль находился уже по другую их сторону. Сразу за скалистым обрывом шла полоса белого песка, омываемая вечными волнами. Была августовская ночь, и звёзды проваливались в вечность. Светлые облака полосовали небо.
Океан был тих. Его глубина звала Стелля так же верно, как хозяин зовёт любимого пса. Он подошел к краю прибоя и снял ботинки, желая двигаться в холодной воде вместе с тишиной и ветром, вместе со всем, что составляло жизнь и смерть, плыть к горизонту, всё дальше, дальше, но так же сильно, так же уверенно... не обладая больше никакой жаждой и никакими запретами, только инерцией движения... Он вытянул вперед руки, и его пальцы дрогнули, когда на них осела водяная пыль.
- Мне кажется, – сказал кто-то за его спиной, - мне кажется, нам стоит сначала поговорить...
- Да, конечно... - сказал Стелль привычную фразу и обернулся.
Перед ним стоял старый человек, в лице которого не было уверенности, в теле которого не было жизни, в голосе которого не было сил. С трудом можно было узнать его.
- Я, пожалуй, присяду, - тихо сказал консул. - Ты очень быстро ходишь...
Он сел на песок, и стал смотреть вдаль, и стал казаться статуей. Он молчал. Стелль смотрел на него некоторое время, затем снова подошёл к воде. Обернулся. Консул молчал. Тогда Стелль вернулся к нему и спросил:
- Зачем вы шли за мной?
- Ах, - сказал консул, с грустью глядя на него, - это уже совершенно безразлично... Вот стоит человек, который сознательно ограничивает свое положение. Теперь он хочет утопиться. А перед ним сидит старик, который не знает, что должен ему сказать. Это незаконченная мысль, но точка уже недалеко.
Стелль смотрел на консула и молчал. Он понял, что молчание сможет унести его от этого человека на расстояние больше тысячи смертей.
- Если не знаешь, о чём говорить, говори о смерти, - сказал консул. - В этих рассуждениях невозможно поймать ложь... Ты видишь скалу? С неё бросился твой отец. Я не показывался ему, он не один выбрал полёт такой длины. А там, за скалой, в лесу - маленькое болото, в нем утопились целых трое несостоявшихся консулов. Были кости на кострищах, некоторые унёс прилив, было много разных желаний и разных способов, но все люди в конце концов приходили к океану... Это было необъяснимо, оно таким и осталось.
Стелль молчал. Ветер шевелил седые волосы консула. Над мерно вздыхающей водой кричали птицы.
- Это итог, логика которого неподвластна... - сказал консул раздельно и закрыл рукой глаза, а может быть, просто заслонил лицо от ветра.
Стелль молчал.
- Дай мне руки, - сказал консул, словно очнувшись. Спокойно и грустно он взглянул в лицо Стелля. - Я освобожу тебя от запрета. Это важно для тебя. Не сам запрет - иллюзия свободы... В этом мире нет ничего важнее.
Стелль молчал.
- От лишнего всё равно нужно избавляться, Стелль, - сказал консул. - Раньше ли, позже ли, это необходимо. Избавляться от страстей, от желания обладать этим миром и его частями... Перестать быть абсолютом, неизменяемой структурой. Перестать цепляться за свои траектории. Потерять контроль, утратить желания, забыть связи, оставить тело, усыпить мысль, стереть имя. Загореться в другом месте. Дай мне руки. Я избавлю тебя хотя бы от запрета... Подожди... Куда ты уходишь?..
Но Стелль не собирался уходить. Он просто пошёл по берегу, внимательно вглядываясь в линию прилива, взял чёрную палку, которую отверг океан, и стал писать на влажном песке. Консул, хромая, дошёл до него и остановился, следя за движением его рук, слушая, как волны шумят на песке.
"Не замещайте одного другим", - вот что написал молодой деклат. Он написал бы о том, что мельница все равно когда-нибудь остановится, написал бы о смертях, которые стоят на горизонте и ждут тех, кто поддастся своим слабостям, он написал бы о многом под влиянием злости и молодости, в том числе и о том, что неизменяемых структур не существует... но палка сломалась. Видно, он слишком сильно на нее надавил. И он не понял, отчего, когда он взглянул в лицо консулу, тот улыбнулся и не говорил больше с ним, никогда больше с ним не говорил.
Стелль пошёл прочь от воды, и желание замерло в нем, а он представил, как оно сидит в нем на протяжении всей его жизни, и не испугался.
Он уцепился за выступ скалы и легко поднял себя над поверхностью океана, а затем ещё и ещё выше. Он не оглядывался. Добравшись до самого верха горы, Стелль не стал смотреть вниз, он повернулся в сторону дома и стал ждать рассвета... и не позже, чем до рассвета, его навязанный запрет исчезнет, но он не догадывался пока об этом. Впереди была жизнь, полная борьбы и целей, озарённая сиянием красного восходящего солнца... И оно взойдет, оно будет светить и гореть, пожелтеет, покраснеет снова, а однажды сядет, и взойдёт луна, такая же, как сейчас, потому что это неизменный порядок... и тогда он поймёт, чем желание завершения отличается от всех других страстей, и поймёт, что любые слова, сказанные ли, написанные, несут в себе абсолютную бездну значений, из которой каждый выбирает по себе. И тогда, окруженный детьми, внуками и правнуками, в большом доме, полном уважения и огня, он подумает, что слова, написанные на песке, может быть, значили для консула нечто совершенно иное, что-то более грустное и более далекое, то, чего он, наверное, никогда не поймёт...
Он представил вдруг, как консул плывет к горизонту и не может его достигнуть. Он плывёт, плывёт, плывёт, и волны качают его, и старые руки устают постепенно, и впереди, словно корабль-призрак, появляется та самая, единственная структура, которую он хотел видеть всю жизнь... и это было самое гуманное, самое вечное и самое совершенное для него, это было равным расстоянием, и обратной дорогой, и водой, и брёвнами собственного дома...
_________________________________
Немного о консуле от ОлдНика.
Мое мнение с его не совсем совпадает.
.Это эпическое произведение знакомо уже многим. Я написала его, чтобы поучаствовать в конкурсе "Нереалистическая проза - 2007", но мы с предноминаторами, видимо, разошлись либо во вкусах, либо в понимании правил, поэтому узнать, что думают их жюристы, уже не удастся.
Привести рассказ в более благородный вид мне помогали AsIs, Киса, Алесса, Мавка, Изменившаяся и ОлдНик. Большое им за это спасибо. Часть диалога с ОлдНиком идёт в конце рассказа под тэгом - он хотел, чтобы я это выложила. Большое тебе, ОлдНик, спасибо, за психоанализ этого героя и немало приятных минут, проведённых в беседах на эту тему.
В окрестностях океана
Была августовская ночь. Только что закончилась речевая практика. Осенью будет много церемоний, много ожиданий, большие гости приезжают осенью по забитым грязью дорогам, и страна смотрит в пропасть общения, как в бездну смерти. В августе деклаты собираются вместе и говорят, как бы приспосабливая себя к этой бездне. А потом выходят и расходятся в разные стороны под перевёрнутой пропастью августовского ночного неба.
Как грозовое напряжение, опускается до самой земли тишина.
Сегодня она чередовалась с пустотой, как ветхая завесь, превратившаяся в лоскуты. В пустоте звучали голоса. Неделю назад Готфрид Стелль, спускаясь по горам, поскользнулся и упал на триста локтей вниз, летя, как метеор. Когда он долетел до земли, количество деклатов не изменилось, и сегодня деклат был уже полностью скомплектован, а речей было произнесено столько же, сколько произносилось обычно. Пустующее место Стелля занял его сын.
- Рад был видеть вас, Стелль.
- Взаимно.
Удивление пряталось за равнодушием.
- Отличные тезисы, Стелль.
- Спасибо.
Жалость тасовала эпитеты, как колоду карт. Никто еще ни разу не слышал, чтоб Сахвед Шере говорил кому-то "отлично" или хотя бы "неплохо". И никто не помнил, чтоб он был рад видеть кого-то. Впрочем, это были просто слова.
- Встретимся через неделю, Стелль.
- Да, конечно.
Старик-консул отвернулся и пошел своей дорогой, приземистый, но очень прямой, в такой белой шапке, что с высоты его путь казался бы падающей звездой. Стелль же шел прямо, по главной дороге, в середине затихшего потока, и отставал, как что-то, что движется медленнее воды, - на шаг, на два, на три. Скоро он оказался в конце. Последние деклаты обернулись, казалось, их лица - только отражения, колеблемые водой. Затем они сомкнули стену и продолжили путь. Стелль остался стоять, в середине дороги и собственного одиночества, в центре молчащей августовской ночи.
Он поднял голову и стал дышать в небо. Сквозь его клубящееся дыхание звезды выглядели тонущими в пустоте.
- Когда смотришь на такое небо, кажется, что отступают терзания совести.
Стелль опустил голову и обернулся. Сахвед Шере смотрел в небо, и морщины на его лице были заполнены темнотой.
- Все идущее и проходящее, все обладания и избавления, всё неважно, - негромко сказал он. - Когда смотришь вверх, остается только вечность. Я говорю с ней, но она мне не отвечает.
Стелль молчал.
- Полчаса назад я сказал: если вы говорите с чем-то и оно не отвечает вам, значит, оно не существует. Но когда я вышел и поднял голову, то понял, что эта сфера существует. Когда я говорю, меня слышат все. Но она меня не слышит. Я просто смотрю на неё, и мне не кажется, что я обманываю вас. На следующем сборе я снова скажу, что не ответившее не существует. Хотя сейчас мне хочется сказать: если оно не отвечает вам, значит, не существует вас.
Он смотрел на небо ещё некоторое время. Стелль думал о выразительных паузах, он не умел создавать выразительные паузы, но мог чувствовать их. В необходимый момент Сахвед смотрел уже прямо ему в лицо. Он улыбнулся так неправдоподобно быстро, что это показалось бы фарсом, если бы это сделал не он.
- А что, Стелль, приглянулась вам ваша работа? - неожиданно спросил он.
- Я люблю эффектные присутствия, - сказал Стелль.
Старик снова молниеносно улыбнулся.
- Чьё присутствие показалось вам наиболее эффектным?
- Ваше.
Сахвед кивнул. Потом сказал с непонятной иронией:
- Оно естественно и потому неэффектно...
Стелль промолчал. Консул смотрел некоторое время на него, затем снова улыбнулся, сверкнув бледными зубами между коричневых от старости губ. Стелль не мог понять, что означали эти странные улыбки.
- Я устал, - объявил консул и на этот раз улыбаться не стал. - Устал от жизни, устал от своего поста. Мне уже семьдесят девять. Иногда я слышу, как меня называют маразматическим стариком. Они думают, что я собираюсь жить вечно. Это заблуждение. Борьбу с обстоятельствами надо прекращать. Если не о чем думать, и не о чем сожалеть, и некому верить, и некого ждать, то надо просто завершить свои дела и пребывать в покое уже здесь. - Он сделал выразительную паузу. - Во всяком случае, я собираюсь заняться именно этим.
Стелль смотрел на него, скрывая удивление за равнодушием. Консул спокойно заглянул за равнодушие, прочитал удивление и сказал:
- Не могу же я, в самом деле, жить вечно...
Почувствовав, что нужно отвечать, Стелль сказал:
- Жаль.
- Очень, - согласился консул, - но вряд ли тебе. Не думаю, чтобы ты многое слышал обо мне, и ты определенно не имел времени, чтобы ко мне привыкнуть. Деклаты привыкли и ко мне, и друг к другу. Среди них нет лидера. Они не дадут ему появиться, так как отлично знают свои слабости. Некоторое время эта масса будет колебаться, затем политическая структура распадется. О государстве промолчу, - он пожал плечами, - я не отвечаю за него, и оно мне практически безразлично. Но деклатат, который я возглавляю почти шестьдесят лет, накладывает на меня последнее обязательство - выбора преемника. Чужака, ориентирующегося в наших потребностях. В довершение своей малоинтересной речи скажу, что я остановился на тебе.
- Потому, что я чужак?
- Да, и еще потому что я отлично знал твоего отца. Не один год он предотвращал конфликты на разных государственных уровнях. Королева наградила его медалью, откровенно говоря, я не помню, какой. Твой отец был очень достойным человеком, но, как это часто бывает, я смог завершить его оценку лишь после его смерти. И тогда я вынес вердикт о том, что он наследует мне. Ты наследуешь ему, и, значит, наследуешь мне. Что скажешь?
Что сказать?.. Многие чувства путались сейчас в сердце Стелля. Но эмоции не играют никакой роли в подобном случае. Роль играют только утверждение и отрицание.
- Боюсь, я не обладаю достаточным знанием о потребностях деклатата...
- Ну, это уже глупости, - прервал его Шере. - Все вертикальные отношения строятся на удовлетворении своих собственных потребностей. Не надо альтруизма. Эгоизм сохраняет все куда лучше. Эгоизм и страх потерять все в неблагоприятном случае. Они сохраняют и тебя, и окружающих тебя, и они придут к тебе сами. Нужен лишь первичный толчок - престиж, уважение, гордость, - и для этого я передам тебе свою эгиду и часть своего авторитета, пока он еще существует.
Стелль промолчал. Он поднял голову и стал смотреть на звезды. Некоторые из них мигали, некоторые падали.
- Хороший способ забыть о чем-то, - сказал консул. - И хороший повод для грусти. Небесная река. Выбор и отречение - никогда, только собственное место и определенные разделяющие расстояния... Но всё-таки однажды они гаснут. Звезды гаснут и загораются в совершенно иных местах. Структура меняется, но небо живёт и не падает. Я ни разу не наблюдал этого на Земле. С тех пор, как технический прогресс был умиротворён, мы ударились в слова. Слова, слова, слова. Баталии, дискуссии, влияние на подсознание. Запреты говорить то и это, запреты делать это и то. Однако мы не можем сохранить свои достижения, свою структуру, однако мы не думаем о том, что когда-нибудь всё, что кажется нам привычным и важным, станет лишь словами в исторических хрониках, которые никто никогда не произнесёт. Мы не можем осознать, что любая неизменяемая структура будет уничтожена, - чего тогда мы добились?
- Может быть, избавились от чего-то лишнего, - сказал Стелль.
- Да, - сказал старик. - Избавились. Освободились от критической массы, накопленной за долгие годы следования по неверному пути. И хотя и масса, и движение являются только человеческими иллюзиями, от лишнего необходимо избавляться всё равно.
Консул пристально взглянул на него.
- Ради твоего отца, наследуй деклатат. Ты ведь любишь смотреть на небо?
- Да, - сказал Стелль, - но...
- "Но" - это самое худшее "нет", которое может быть сказано, - перебил старик. - Говори определённо, и... Мне бы хотелось, чтобы жизнь твоего отца была оценена по достоинству.
- Я не думаю, что это возможно теперь, - сказал Стелль. - Но ваше предложение я принимаю. Вы говорили то, о чем я сам неоднократно думал... Простите, могу я теперь критиковать ваши методы удержания власти?
- О, конечно, - сказал Сахвед. Его морщины по-прежнему были заполнены тьмой.
- Пользуясь вашими словами, вы держали структуру на одном уровне. Все люди... были взаимозаменяемы. И слишком скованны. Они не могли получать выгоду от навязанных запретов, они просто подчинялись им. Мне кажется, это слишком...
- Брутально? - поинтересовался старик.
Стелль кивнул.
- Я думаю, что именно запреты такого рода мешают структуре меняться. Это не равные расстояния, не законы Вселенной. Запрет должен идти изнутри, а не снаружи, он должен быть в своём сознании, а не на чужих устах. Звеёды движутся по определённым траекториям, которые никогда не сменят, они просто не могут иначе. Люди должны понимать, что только сознательно - сознательно! - ограничивая своё положение, они получат новые...
- Отлично, - перебил консул. - Но с моей стороны было бы безрассудством не дать тебе ничего, кроме рассуждений, которые приходили и в твою голову. Ты хочешь избавиться от внешних запретов, но я не думаю, что ты хорошо понимаешь, что такое внутренний запрет. Я дам тебе сходные ощущения. Наложу вето на опредёленное действие, которое будет тебе совершенно не нужно, так же не нужно, как смена траектории - любой звезде. Согласен?
- Но это ведь будет внешний запрет, - сказал Стелль удивлённо.
- Внутренний, - сказал старик. - Останавливать себя ты будешь сам, и ты сам будешь понимать, что не сможешь его нарушить даже в моё отсутствие.
- Но как это возможно? Внушение?
- О, что-то вроде... - сказал консул.
Стелль подождал несколько секунд, но его собеседник не собирался ничего объяснять.
- А чего я не смогу делать? - осторожно поинтересовался он.
- Пить, - сказал Сахвед.
- Пить?! Но позвольте...
Сахвед предостерегающе поднял руку.
- Всего лишь год. И ты не почувствуешь необходимости в этом. Звёзды ведь не чувствуют необходимости изменять своим траекториям, не так ли? Просто немного подумать и понять. Я дам сейчас твоему телу приказ немного иначе распределять питательные вещества. Приказ тоже будет внутренним, так как в моё отсутствие тело не сможет его нарушить и само будет контролировать себя... Нет, я не лгу. Ты действительно не почувствуешь физической надобности в воде. Моральная, ментальная, психическая - это всё останется тебе.
- Психическая надобность в воде?! - воскликнул Стелль.
Консул опять показал бледные зубы - и тут же спрятал.
- А через год вернёшься, и... я подожду тебя!
Он расхохотался. Его смех был низким, и горловым, и настолько же непонятным извне, как и большинство из того, что он делал в своей жизни.
И он оборвался так же внезапно, как исчезали улыбки.
- Посмотри мне в глаза, - сказал старик. - Посмотри мне в глаза, как если бы я имел что-то, чего ты никогда не будешь в состоянии достигнуть.
Через два месяца приехали теоретические оппозиционеры. Стелль смотрел на них как на лесной ручей, не понимая ни причин, ни целей, он понимал только то, что так и должно быть. Основными тезисами гостей были "слияние" и "взаимоподчинение", что заранее обрекало их на неудачу. В конце концов, на государственном уровне деклат был мощным органом сепарации, и любое косноязычие рода "взаимоподчинения" сепарировалось от традиций вполне достославным образом.
- Взаимоподчинение? - ядовито спрашивал Шере. - Позвольте, я, может, неправильно вас понял? Как это вообще возможно? Старый парадокс, лента Мёбиуса? Одна плоскость ниже другой - значит, она ниже другой. Если она пересекает другую - значит, она выше ее до определённого момента или они на равной высоте в случае симметричного угла. Но что вы подразумеваете под "взаимо"?..
- Диффузию. Диффузию в слоях воды.
- О! Какая великолепная, безынтересно-альтруистическая дискуссия, как потрясающе, шедеврально-бездарно спутаны термины... А скажите, зачем это нам? При чем здесь мы? Какие цели...
Стелль молча сидел в зале, среди белых шапок и усталых лиц. "Проводы оппонентов" всегда проходили одинаково, это было родом традиции, но он не знал этого. В дискуссиях не рождается истина, а в этих дискуссиях никогда не появится согласие, но он не догадывался и об этом. Он только замечал все слова с корнем "вода", неосознанно выделяя их из потоков пустых речей. И каждый раз, когда он делал это, ему представлялся лесной ручей, который весело бежал куда-то, вглубь чего-то...
Прошло еще два месяца, наступила зима. В декабре дни короткие, декабрь - месяц депрессии и метелей. Стелль попросил мать уехать из дома на время: он не мог каждый раз объяснять ей, отчего ему не хочется пить. Он вышел проводить ее и нашел в этом слове корень "вод". Проводы, проводы, проводы... Оппонентов, идей, безверия... Он подолгу смотрел в окно - казалось, дерево осыпает землю белыми цветами.
Наступил февраль, холодный и бледный, похожий на молчаливое падение в снежную бездну. Полгода - не так уж и трудно, главное, не думать об этом. Сахвед сказал, что деклат временно откладывает заседания. Кажется, он упомянул, что это ежегодная практика... Стелль иногда спал, а иногда подолгу лежал без сна, но это было неважно. Перед его глазами все равно проходили великие воды. Они ломали лед и провожали что-то.
В апреле в дверь постучали. Одинокие дни, полные капели и солнца, более одинокие, чем снег, открыли дверь, и в дом вошел консул деклатата. Окинув взглядом Стелля, он сказал:
- Нечего делать? Скоро мы собираемся снова...
Стелль кивнул. В сухой голове не появилось ни одной мысли.
Шере ходил по квартире и трогал разные предметы.
- Звукоизоляция - ваша или отца? Да, понимаю. Завинченные краны? Хм... я слишком стар и слаб. Элиза Сквале, "Мортимер и дом". Вы никогда не замечали, как грустно глядит дом, стоящий на сваях?
- На этой картине я замечал только отсутствие Мортимера... - с тусклой иронией ответил Стелль.
- Хм. Но он ведь присутствует. Вы учились в Канокитаке? Нет? Естественно. Вы не понимаете. Мортимер перешел в полевое существование. Мельница остановилась, и замер дом. В него не залетит птица, не зайдет мышь. Высоко над водой хозяин стал брёвнами собственного дома, а ниже воды он стал водой. Такова судьба Мортимера.
- Но не моя, - тихо сказал Стелль.
- Отчего же? - спросил консул. - Это не так уж дорого, выстроить дом на сваях...
Он снял картину с гвоздя и положил на стол изображением вниз.
- Она будит мои воспоминания, - спокойно пояснил он. - Я слишком стар и сентиментален. Она напоминает мне обо всем, чего я лишился. Иногда я думаю над тем, что мертвые становятся полями... Ведь никто не запретит им становиться полями, не так ли, Стелль?.. Впрочем, не слушайте меня. Я скоро выйду на покой, вы моя смена, вы должны выработать свой путь... без внешних запретов. Наверное, вам не повредит древняя легенда: давным-давно пловец решил за год воспитать армию антидеклатов и захватить наше государство хотя бы на семантическом уровне. Они шли, шли и были поглощены водой, как и любое антинечто. Теперь вы услыхали эту легенду, а я думаю, что она повредит вам... Но мысли не имеют ничего особого, только слова. Вы ненавидите меня?
- Нет. Не думаю. Я не знаю.
- У вас есть ко мне вопросы?
- Они не имеют значения, - одеревеневшим языком сказал Стелль. - Пока я не задам их вслух...
- Дело ваше, - равнодушно ответил консул. - Проводите меня в прихожую.
Он завозился, надевая туфли в темноте. Он казался реликтом давнего прошлого, живущим лишь по ошибке. Его движения были неточны и неверны. С чувством горького превосходства Стелль попросил:
- Повторите, пожалуйста.
- Что именно? - тут же откликнулся Шере.
- О Мортимере. Остановилось течение...
- Мельница остановилась, и замер дом. - Консул выпрямился. - В него не залетит птица, не зайдет мышь. Высоко над водой хозяин стал брёвнами собственного дома, а ниже воды он стал водой. Такова судьба Мортимера. Это классическое стихотворение эпохи аннигиляции духа, которая, как вы помните, ни к чему не привела. Как и любые поползновения, новые системы и новые чувства. Как и всё, что когда-либо происходило. Вы хотели что-то сказать?
- Да... Я думал, что это проза.
- До свидания, Стелль.
- Прощайте.
Надевая куртку, консул молчал. Но когда он надел шапку, то приложил руку к груди и помолодел на несколько лет, как всегда в процессе разговора.
- Живите счастливо, не болейте. Мне уже почти восемьдесят, и я гляжу на мир более молодым, чем вы. Посмотрите, какое солнце! Какое солнце... Вы были на улице в этот месяц?
- Да, - соврал Стелль.
- Что ж... мне нечего больше вам сказать. До свидания, Стелль.
- Прощайте... нет, стойте. Отчего вы больше не улыбаетесь?
Лицо консула потемнело. Он отвернулся от Стелля и взялся за ручку двери.
- Вы думаете, я поймал вас в ловушку своими улыбками?
- Я допускаю это.
- Вы ошибаетесь, - холодно сказал тот и потянул дверь на себя. В проём ворвалось солнце, и капель, и свежий воздух. - Но если вы осознали свои ошибки, это хорошо. - Он сделал паузу, но не величественную или торжественную - он сделал естественную, грустную паузу, которая бывает, когда человек решается сказать о чем-то важном только для него. - Знаете... есть люди, которых обрабатывают смертями. Я обрабатываю вас только запретом. Ещё четыре месяца - и вы выйдете из этого режима, а они не выходят из него никогда. Зато они понимают прекрасное, и... Ну, вот, видите, тот же Мортимер... А смерть просто замещается чем-то другим.
- И... все замещается чем-то другим, не так ли?
Консул смотрел на него некоторое время, по-стариковски жуя губами.
- В конечном счете, нет никакой разницы... Престиж, смерть... какое счастье понимать, что всё, что имеет значение - это покой. Но такое счастье приходит только перед смертью. Многие слова, многие мысли... Покой, только покой. Вечный покой, и очень скоро. До свидания, Стелль.
Его собеседник испытывал полное опустошение, отвечая ему:
- Прощайте.
В июне он собрался в путь. Взял с собой еду и некоторую одежду, вещи, которые берет с собой тот, кто ненадолго отправляется в путешествие, за исключением воды. Ни разу в жизни не уходя далеко от дома, он был, тем не менее, уверен, что сможет вспомнить обратную дорогу.
В конце концов, обратная дорога зовет человека всегда, как бы далеко тот ни ушёл.
Все-таки он заглянул в гости к консулу. Его огромный дом был пуст и опутан всеми ветрами Земли. Молодая девушка, видимо прислуга, сказала, что "господин уехал". Что ж, рано или поздно мы уезжаем все.
Стелль шел по долинам и взгорьям, под небом и Солнцем, игнорируя дожди и реки, и наконец дошел до гор Теска. Базальтовые монолиты и чёрные камни, устоявшиеся за века, - вот что такое горы Теска, где каждый может найти высоту по себе.
Горы были последним препятствием на пути к океану. Они были вполне проходимы, и в августе Стелль находился уже по другую их сторону. Сразу за скалистым обрывом шла полоса белого песка, омываемая вечными волнами. Была августовская ночь, и звёзды проваливались в вечность. Светлые облака полосовали небо.
Океан был тих. Его глубина звала Стелля так же верно, как хозяин зовёт любимого пса. Он подошел к краю прибоя и снял ботинки, желая двигаться в холодной воде вместе с тишиной и ветром, вместе со всем, что составляло жизнь и смерть, плыть к горизонту, всё дальше, дальше, но так же сильно, так же уверенно... не обладая больше никакой жаждой и никакими запретами, только инерцией движения... Он вытянул вперед руки, и его пальцы дрогнули, когда на них осела водяная пыль.
- Мне кажется, – сказал кто-то за его спиной, - мне кажется, нам стоит сначала поговорить...
- Да, конечно... - сказал Стелль привычную фразу и обернулся.
Перед ним стоял старый человек, в лице которого не было уверенности, в теле которого не было жизни, в голосе которого не было сил. С трудом можно было узнать его.
- Я, пожалуй, присяду, - тихо сказал консул. - Ты очень быстро ходишь...
Он сел на песок, и стал смотреть вдаль, и стал казаться статуей. Он молчал. Стелль смотрел на него некоторое время, затем снова подошёл к воде. Обернулся. Консул молчал. Тогда Стелль вернулся к нему и спросил:
- Зачем вы шли за мной?
- Ах, - сказал консул, с грустью глядя на него, - это уже совершенно безразлично... Вот стоит человек, который сознательно ограничивает свое положение. Теперь он хочет утопиться. А перед ним сидит старик, который не знает, что должен ему сказать. Это незаконченная мысль, но точка уже недалеко.
Стелль смотрел на консула и молчал. Он понял, что молчание сможет унести его от этого человека на расстояние больше тысячи смертей.
- Если не знаешь, о чём говорить, говори о смерти, - сказал консул. - В этих рассуждениях невозможно поймать ложь... Ты видишь скалу? С неё бросился твой отец. Я не показывался ему, он не один выбрал полёт такой длины. А там, за скалой, в лесу - маленькое болото, в нем утопились целых трое несостоявшихся консулов. Были кости на кострищах, некоторые унёс прилив, было много разных желаний и разных способов, но все люди в конце концов приходили к океану... Это было необъяснимо, оно таким и осталось.
Стелль молчал. Ветер шевелил седые волосы консула. Над мерно вздыхающей водой кричали птицы.
- Это итог, логика которого неподвластна... - сказал консул раздельно и закрыл рукой глаза, а может быть, просто заслонил лицо от ветра.
Стелль молчал.
- Дай мне руки, - сказал консул, словно очнувшись. Спокойно и грустно он взглянул в лицо Стелля. - Я освобожу тебя от запрета. Это важно для тебя. Не сам запрет - иллюзия свободы... В этом мире нет ничего важнее.
Стелль молчал.
- От лишнего всё равно нужно избавляться, Стелль, - сказал консул. - Раньше ли, позже ли, это необходимо. Избавляться от страстей, от желания обладать этим миром и его частями... Перестать быть абсолютом, неизменяемой структурой. Перестать цепляться за свои траектории. Потерять контроль, утратить желания, забыть связи, оставить тело, усыпить мысль, стереть имя. Загореться в другом месте. Дай мне руки. Я избавлю тебя хотя бы от запрета... Подожди... Куда ты уходишь?..
Но Стелль не собирался уходить. Он просто пошёл по берегу, внимательно вглядываясь в линию прилива, взял чёрную палку, которую отверг океан, и стал писать на влажном песке. Консул, хромая, дошёл до него и остановился, следя за движением его рук, слушая, как волны шумят на песке.
"Не замещайте одного другим", - вот что написал молодой деклат. Он написал бы о том, что мельница все равно когда-нибудь остановится, написал бы о смертях, которые стоят на горизонте и ждут тех, кто поддастся своим слабостям, он написал бы о многом под влиянием злости и молодости, в том числе и о том, что неизменяемых структур не существует... но палка сломалась. Видно, он слишком сильно на нее надавил. И он не понял, отчего, когда он взглянул в лицо консулу, тот улыбнулся и не говорил больше с ним, никогда больше с ним не говорил.
Стелль пошёл прочь от воды, и желание замерло в нем, а он представил, как оно сидит в нем на протяжении всей его жизни, и не испугался.
Он уцепился за выступ скалы и легко поднял себя над поверхностью океана, а затем ещё и ещё выше. Он не оглядывался. Добравшись до самого верха горы, Стелль не стал смотреть вниз, он повернулся в сторону дома и стал ждать рассвета... и не позже, чем до рассвета, его навязанный запрет исчезнет, но он не догадывался пока об этом. Впереди была жизнь, полная борьбы и целей, озарённая сиянием красного восходящего солнца... И оно взойдет, оно будет светить и гореть, пожелтеет, покраснеет снова, а однажды сядет, и взойдёт луна, такая же, как сейчас, потому что это неизменный порядок... и тогда он поймёт, чем желание завершения отличается от всех других страстей, и поймёт, что любые слова, сказанные ли, написанные, несут в себе абсолютную бездну значений, из которой каждый выбирает по себе. И тогда, окруженный детьми, внуками и правнуками, в большом доме, полном уважения и огня, он подумает, что слова, написанные на песке, может быть, значили для консула нечто совершенно иное, что-то более грустное и более далекое, то, чего он, наверное, никогда не поймёт...
Он представил вдруг, как консул плывет к горизонту и не может его достигнуть. Он плывёт, плывёт, плывёт, и волны качают его, и старые руки устают постепенно, и впереди, словно корабль-призрак, появляется та самая, единственная структура, которую он хотел видеть всю жизнь... и это было самое гуманное, самое вечное и самое совершенное для него, это было равным расстоянием, и обратной дорогой, и водой, и брёвнами собственного дома...
_________________________________
Немного о консуле от ОлдНика.
Мое мнение с его не совсем совпадает.
Old_Nik (04:59:21 30/09/2007)
вообще, твое произведение Ходзе - о бессознательном желании женщины обрести пенис и тем самым получить власть над мужчиной
Old_Nik (05:00:23 30/09/2007)
Старика-консула же ты буквально лишаешь мужской либидоносной энергии, раскрывая его характер в фразах, присущих старому пидарасу
Мария (05:01:28 30/09/2007)
Олдник, ему слишком много лет.
Если тебя шибко интересует, у него была жена. Была мегалюбовница. Из-за которой он от жены избавился. Не знаю, что уж там с ъсихоанализом...
Old_Nik (05:02:30 30/09/2007)
> Нет, у консула ))
это ты только что придумала, чтобы оправдать мерзкого старикашку
Мария (05:02:37 30/09/2007)
Нет.
Old_Nik (05:02:44 30/09/2007)
в тексте об этом нет
Old_Nik (05:09:33 30/09/2007)
> Кому мстить?
живым. за то, что они живы и чувствуют. а он даже в бытности живого, ничем не отличался от мертвого
Мария (05:11:13 30/09/2007)
живым. за то, что они живы и чувствуют. а он даже в бытности живого, ничем не отличался от мертвого
Отличался. Шевелился.
Old_Nik (05:11:28 30/09/2007)
> Отличался. Шевелился
не все, что шевелится – живое
Old_Nik (05:12:38 30/09/2007)
зомби тоже шевелится. но он - не живой
Old_Nik (05:13:31 30/09/2007)
> Ну, у Шере был ребенок. Или тоже не ъоказатель? ))
ну, не факт, что у НЕГО был ребенок. Это во-первых. Во-вторых, зачать можно и от мертвеца.
Old_Nik (05:14:04 30/09/2007)
> Ты думаешь, что он не умел чувствовать?
думаю, что нет.
он представляется мне человеком, похоронившим свои чувства очень давно. и сознательно похоронившим
Old_Nik (05:14:24 30/09/2007)
патологический тип. возможно, маникально-депрессивный психопат
Мария (05:14:58 30/09/2007)
он представляется мне человеком, похоронившим свои чувства очень давно. и сознательно похоронившим
Разве от этого становятся мертвым?
Мария (05:15:14 30/09/2007)
> У него был ребенок.
тест ДНК проводили?
Думаешь, это необходимо? )
Old_Nik (05:15:35 30/09/2007)
да. я же говорю, что живого от мертвого отличает способность чувствовать. со-чувствовать и со-переживать ближнему
Old_Nik (05:16:24 30/09/2007)
> Думаешь, это необходимо?
вообще, он похож на импотента с женщинами. т.к. у него явно сексуальное отклонение - он получает удовольствие на грани с оргазмом, наблюдая за смертью других людей. причем мужчин.
Old_Nik (05:16:31 30/09/2007)
садистический тип
Мария (05:17:32 30/09/2007)
Нну... я не знаю, ты в 79 будешь с женщинами ърыгать? Върочем, консулу хуже. Женщин, котоыре его любят, у него к тому времени не осталось. Да, я ъонимаю, что кругом они бегают. Но он был старенький.
Мария (05:23:00 30/09/2007)
> Думаешь, это необходимо?
вообще, он похож на импотента с женщинами. т.к. у него явно сексуальное отклонение - он получает удовольствие на грани с оргазмом, наблюдая за смертью других людей. причем мужчин.
А насчет этого - удовольствие, возможно, было. Связано ли оно с сексом, решать дедушке Фрейду. А мужчин - ну шо делать... Как сказала Киса - возможно, он ъодсознательно ъытался найти наследника, в то время и не желая этого.
Old_Nik (05:24:08 30/09/2007)
не наследника. преемника. ему нужно было найти преемника. но он не мог допустить мысли о том, что кто-то может занять его место и превзойти его
Мария (05:25:06 30/09/2007)
Может быть, он ъросто хотел найти своего сына. Но люди-то другие.
Old_Nik (05:25:35 30/09/2007)
нет. не сына. он не хотел быть ненужным. чтобы кто-то дорвался до власти, предназначенной только ему
Old_Nik (05:26:14 30/09/2007)
когда до текста дорывается психолог-недоучка, автору лучше молчать в тряпочку и покорно кивать
Мария (05:26:20 30/09/2007)
Может быть. Мне трудно отвечать наверняка на такие воъросы. Я сама строю фактически гиъотезы.
*кивает*
Мария (05:26:42 30/09/2007)
Но он же отказался от всего. В том числе и от власти в итоге.
Old_Nik (05:26:44 30/09/2007)
ибо ему лучше знать, о чем написан рассказ
Old_Nik (05:27:06 30/09/2007)
> Но он же отказался от всего.
хyйнаны он отказался. умер, поняв, что проиграл
Мария (05:27:16 30/09/2007)
В чем ъроиграл?
Old_Nik (05:27:34 30/09/2007)
он не имеет власти над другим.
Old_Nik (05:27:48 30/09/2007)
значит, тот сильнее и более достоин звания консула
вообще, твое произведение Ходзе - о бессознательном желании женщины обрести пенис и тем самым получить власть над мужчиной
Old_Nik (05:00:23 30/09/2007)
Старика-консула же ты буквально лишаешь мужской либидоносной энергии, раскрывая его характер в фразах, присущих старому пидарасу
Мария (05:01:28 30/09/2007)
Олдник, ему слишком много лет.
Если тебя шибко интересует, у него была жена. Была мегалюбовница. Из-за которой он от жены избавился. Не знаю, что уж там с ъсихоанализом...
Old_Nik (05:02:30 30/09/2007)
> Нет, у консула ))
это ты только что придумала, чтобы оправдать мерзкого старикашку
Мария (05:02:37 30/09/2007)
Нет.
Old_Nik (05:02:44 30/09/2007)
в тексте об этом нет
Old_Nik (05:09:33 30/09/2007)
> Кому мстить?
живым. за то, что они живы и чувствуют. а он даже в бытности живого, ничем не отличался от мертвого
Мария (05:11:13 30/09/2007)
живым. за то, что они живы и чувствуют. а он даже в бытности живого, ничем не отличался от мертвого
Отличался. Шевелился.
Old_Nik (05:11:28 30/09/2007)
> Отличался. Шевелился
не все, что шевелится – живое
Old_Nik (05:12:38 30/09/2007)
зомби тоже шевелится. но он - не живой
Old_Nik (05:13:31 30/09/2007)
> Ну, у Шере был ребенок. Или тоже не ъоказатель? ))
ну, не факт, что у НЕГО был ребенок. Это во-первых. Во-вторых, зачать можно и от мертвеца.
Old_Nik (05:14:04 30/09/2007)
> Ты думаешь, что он не умел чувствовать?
думаю, что нет.
он представляется мне человеком, похоронившим свои чувства очень давно. и сознательно похоронившим
Old_Nik (05:14:24 30/09/2007)
патологический тип. возможно, маникально-депрессивный психопат
Мария (05:14:58 30/09/2007)
он представляется мне человеком, похоронившим свои чувства очень давно. и сознательно похоронившим
Разве от этого становятся мертвым?
Мария (05:15:14 30/09/2007)
> У него был ребенок.
тест ДНК проводили?
Думаешь, это необходимо? )
Old_Nik (05:15:35 30/09/2007)
да. я же говорю, что живого от мертвого отличает способность чувствовать. со-чувствовать и со-переживать ближнему
Old_Nik (05:16:24 30/09/2007)
> Думаешь, это необходимо?
вообще, он похож на импотента с женщинами. т.к. у него явно сексуальное отклонение - он получает удовольствие на грани с оргазмом, наблюдая за смертью других людей. причем мужчин.
Old_Nik (05:16:31 30/09/2007)
садистический тип
Мария (05:17:32 30/09/2007)
Нну... я не знаю, ты в 79 будешь с женщинами ърыгать? Върочем, консулу хуже. Женщин, котоыре его любят, у него к тому времени не осталось. Да, я ъонимаю, что кругом они бегают. Но он был старенький.
Мария (05:23:00 30/09/2007)
> Думаешь, это необходимо?
вообще, он похож на импотента с женщинами. т.к. у него явно сексуальное отклонение - он получает удовольствие на грани с оргазмом, наблюдая за смертью других людей. причем мужчин.
А насчет этого - удовольствие, возможно, было. Связано ли оно с сексом, решать дедушке Фрейду. А мужчин - ну шо делать... Как сказала Киса - возможно, он ъодсознательно ъытался найти наследника, в то время и не желая этого.
Old_Nik (05:24:08 30/09/2007)
не наследника. преемника. ему нужно было найти преемника. но он не мог допустить мысли о том, что кто-то может занять его место и превзойти его
Мария (05:25:06 30/09/2007)
Может быть, он ъросто хотел найти своего сына. Но люди-то другие.
Old_Nik (05:25:35 30/09/2007)
нет. не сына. он не хотел быть ненужным. чтобы кто-то дорвался до власти, предназначенной только ему
Old_Nik (05:26:14 30/09/2007)
когда до текста дорывается психолог-недоучка, автору лучше молчать в тряпочку и покорно кивать
Мария (05:26:20 30/09/2007)
Может быть. Мне трудно отвечать наверняка на такие воъросы. Я сама строю фактически гиъотезы.
*кивает*
Мария (05:26:42 30/09/2007)
Но он же отказался от всего. В том числе и от власти в итоге.
Old_Nik (05:26:44 30/09/2007)
ибо ему лучше знать, о чем написан рассказ
Old_Nik (05:27:06 30/09/2007)
> Но он же отказался от всего.
хyйнаны он отказался. умер, поняв, что проиграл
Мария (05:27:16 30/09/2007)
В чем ъроиграл?
Old_Nik (05:27:34 30/09/2007)
он не имеет власти над другим.
Old_Nik (05:27:48 30/09/2007)
значит, тот сильнее и более достоин звания консула
Если
Ассоциация критиков
Это, скорее, ЧаВО и так, факты и домыслы, все отзывы выкладывать не буду. Суть среднего отзыва - стиль красивый/гладкий/местами не того (перечисление шероховатостей), но идею трудно понять. Так вот, об идее и героях - Если, Олдник, Киса, Изменившаяся. Не все и не в хронологическом порядке.
Но, во всяком случае, теперь я не могу сказать, что "да, сюжет-то, батеньки, того... уплыл и не понятен". Теперь там чисто буддизм vs нормализм (у ОлдНика, впрочем, другое мнение... мне нравится, когда оценка характеров и мотиваций может быть разносторонней).
ОлдНик: баба яга против! не нашел там ни буддизма, ни нормализма, ввиду того, что понятия не имею, что есть оба. расскажи.
Позиция консула - отрицание любых привязанностей. Освободиться от всего уже здесь. Насколько я поняла, ты воспринял его как проигравшего Стеллю на уровни оттого. Но он еще в первом разговоре с ним говорил о покое, которого нет ничего важнее. Причем говорил "вечный покой, и очень скоро". Стелль попался как раз на период, когда консул смог доосмыслить свое отношение к смерти. Говорить конкретно о роли Стелля в этом трудно.
Что касается буддизма. Его цель - избавление от всех желаний. Четыре принципа буддизма наизусть я, к сожалению, не помню. Освободившись от желаний, человек достигает высших ступеней духовного совершенства.
Желания и привязанности - не одно и то же, но нечто одного порядка. Консул не оценивал свои привязанности как значительные. "Если не о чем думать и не о чем сожалеть, и некому верить, и некого ждать, то нужно просто завершить дела и пребывать в покое уже здесь". О желаниях консула говорить опять же трудно. Не, ты-то скажешь, я в тебе не сомневаюсь =). Но у консула уже не было людей, к которым он чувствовал привязанность. Не было семьи, врагов и друзей.
Нормализм - я употребила это слово, желая обозначить "обычность". Позиция Стелля - это позиция естественности его возраста. Ему еще взрослеть, стареть и только после этого - умирать. Все должно идти своим чередом. Он не мог понять консула. Он не мог принять такого отношения к жизни. И не факт, что он сможет его понять даже в старости, в том самом доме, полном "уважения и огня", который не пожар, в доме, наполненном людьми, к которым он привязан.
погоди. но он же был зависим от навязчивого наблюдения за смертью людей. он же вуайерист хренов! а зависимость - это патологическая форма привязанности
Ну, с последним не поспоришь. Но насчет вуайеризма... Если человеку нужна информация, он пытается ее получить. Допустим, консул пытался получить информацию о смерти. Если бы он гипнотизировал бабочек, а потом наблюдал за их смертью - это не было бы вуайеризмом? Где вообще в твоих представляниях граница между вуайеризмом и опытом? Я психологию не изучала, но, мне кажется, вуайеристы получают в первую очередь не информацию, а удовольствие. Где вообще написано, что консул получал от этого удовольствие?..
Мария, человек никогда не делает то, что ему, грубо говоря "не в кайф", либо его вынуждают это делать (т.е. принцип "меньшее из зол - подчиниться") Никто консула ни к чему не принуждал. ВЫвод - ему это было в кайф. Поверь, многим людям в кайф наблюдать физические мучения и смерть других существ. Это и есть отклонения в психике - садистический тип. И пресловутое оправдание "получить информацию" не что иное, как вытеснение истинных желаний человек. Как говорится, хороший хирург - это тот, кто получает удовольствие, разрезая живую плоть.
Маньяк?
Ладно, тебе виднее, что там вытеснено и куда. То, что садистический - ладно, но садизм опять же в моём сознании связан с болью. Впрочем, консул причинял психическую боль. Но он же не наблюдал за этим непосредственно большую часть времени. А вообще - возможно.
Если уж оперировать модными терминами "садист" и "мазохист", консул скорее моральный мазохист, он не смог преодолеть жизненных обстоятельств, которые сложились так в том числе из-за него самого. В результате он разрушил свои же связи с жизнью, прекрасно осознавая, что делает. Может быть, из-за этого - и его склоннось к "садизму", как ты это называешь.
С другой стороны - может, консул достигал просветлённого состояния сознания (хотя скорее он искал именно спокойствия, беспамятства и бесчувствия, которое ты ему стараешься приписать). Трудно говорить. Он не живой человек, но и не однозначный герой.
Получение удовольствия за одним из двух выражений бессознательных стремлений - а именно - секс и агрессия (в данном случае - аутоагрессия, суицид, смерть) - вуайеризм, на мой взгляд.
Ладно, не будем спорить. Консул отчасти получал информацию, отчасти, возможно, удовлетворял месть.
только я думал, что главгерой там все-таки молодой кандидат в консулы
С точки зрения школьного литературоведения - да. То есть типа с него все начинается, на нем заканчивается, действие сконцентрировано на нем и даже второе название, которое куда больше "прижилось", звучит как его фамилия - основные признаки главного героя.
Но фактически это "характеристика через кого-то". Не в полном объеме, но сам Стелль - только лицо воспринимающее, анализирующее и принимающее решения. Если говорить о конфронтации - они оба главные герои. С точки зрения идеи носитель - Шере.
...
впрочем, ОлдНик, текст всё равно про зомби-Йоду-извращенца, да?
зомби там и не пахло, йода-это ты, извращенец-ага. так что в норме только изварщенец-пидарас.
Да. Спасибо, что не наоборот. Насчет извращений - тебе как психологу виднее, что под ними понимать, но, на мой взгляд, у главного героя было одно извращение - это отрицание жизни как таковой.
...
незнание законов не освобождает от ответственности, Мария. то, что он был (censored) на голову, не повод его оправдывать. он убийца.
Я не оправдываю его. Я тебе ясно написала - ни Гренуй, ни консул зла не жаждут. Они его творят, да, но зло осознается другими людьми, по отношению к нормам это зло, но они не думают "вах, какой я злой властелин, муа-ха-ха", а примерно это следует из слов "он жаждал зла". Во всяком случае, первая реакция - такая. Конечно, можно развести, мол "он жаждал то, что считается людьми злом", но все же такая формулировка больше подходит для Саурона, Дарта Вейдера или кого-то из такой когорты. Которые жаждут зла как такового.
Киса:
В самом начале, где было сказано, что Стелль падал и рисковал жизнью, я подумала, что он – пожилой человек. Но как оказалось нет. Я очень хорошо почувствовала последождевую атмосферу.
Очень интересное обсуждение картины. У Стелля висит картина изображающее то, чего он не понимает и, в принципе, не слишком стремится понять. Сахведа это ИМХО не столько разозлило, сколько расстроило: "Все они одинаковые, из года в год, все неизменно!".
В конце из-за совпадений произошло так как произошло. Но это и есть правильно с точки зрения Вселенной. Стель и Сахвед поняли друг-друга, но не поняли что на самом деле хотели сказать. Это вызывает во мне мысль о таком общении, такой тип чаще возникает между людьми очень близкими. Из этого приходит вывод, что, на самом деле, Стелль и Сахвед очень похожи... Только возраст их разнит.
...
Чем Сахвед похож на Стелля? Он похож... Мыслями что ли. Не их напарвлением, а самими мыслями. Даже не ымслями их стилем. Вроде как тень, для которйо реальный человек - сам является ьенью. У них вот такое-вот соотношение. Мне кажется.
Еще мастерски описано: "Не думать о белой обезьяне", если бы Стеллю не было сказано, что "Тебе теперь нельзя пить воду", он бы просто... Ну придал бы значение тому что не хочет пить, но не относился бы к этому так
Ну, это да. Но это ушло за границы. Я хотела написать именно об этом. Но Стелль, как видишь, остался жив. В оригинальном произведении было так насчет "белой обезьяны" (сейчас найду). "Стелль" - это только адаптация, которая уехала не туда.
(Текст-основа)
"– Есть такая песня, которая очень точно характеризует все, что случилось потом, – сказала она. – Я забыла, как она называется, но в ней поется о древнем военачальнике, который никогда не пил воды, потому что ему была предсказана смерть от нее. Однажды ему предложили попробовать чистейшей, святейшей горной воды, но он отбросил чашу и зарубил того, кто поднес ее. Потом озерные и речные духи решили заполучить его как самую трудную добычу, и он вкусил воды изо рта своей жены, а потом пошел и утопился. Тебе известно, генья, что такое «жена»?
– Она приходила к нему, холодная, каждый вечер,
И он ласкал ее, долго, потому что недостаток воды восполнял через близость,
Цзагар был славным гаром, но смерть его была в его неумеренности,
Ибо все, что движет нами, и все, что останавливает нас, есть неумеренность"
(Конец текста-основы)
....
Ты лучше скажи, понятней ли стал рассказ )
Он мне одинаков был
В каком смысле?
В смысле, что одинаково ясно, что Стелль жив. Шере, мне кажется, все-таки умер, но достиг той истины, к которой стремился
Дык Стелль-то жив. Вопросы могли быть по мотивации Шере.
Шере... Шере пытался анйти себе "наследника", каждый раз проводил проверку и каждый раз кандидатуры умирали, то ли не выдерживали испытаний, то ли какраз наоборот выдерживали. Шере-то на самом деле не совсем хотел находить
Нет, наследника он находить не хотел. Но после редактуры получился совершенно ясный конфликт буддизма (а там ключевой момент - отречение от всего) и обычного человека.
А убивал он людей достаточно осознанно, не считая, что они будут наследниками.
Не хотел, но искал-то. Правда сугубо на каком-то предсознантельном уровне
Может быть...
Изменившаяся
"Ни разу в жизни не уходя далеко от дома, он был, тем не менее, уверен, что сможет вспомнить обратную дорогу."
В прошлый раз я не обратила внимания на эту фразу. То есть изначально Стелль собирался вернуться домой, он ушел из дома не для самоубийства?
Насчёт фразы об обратной дороге - да, немного удивительно и для меня тоже. Но Стелль не хотел покончить жизнь самоубийством. Он уходил из дома, желая следовать своему желанию, которое было следствием запрета.
Тут, кстати, разговор шёл – злодей ли консул, и получал ли он удовольствие от того, что делал. Думаю, нет, ведь его целью, например, в данном случае было, чтобы Стелль преодолел запрет, перерос его, а не покончил с собой, сломавшись. Это моё видение, конечно.
Насчёт консула - точно неоднозначный герой . Он не хотел воспитывать себе смену, как заметили, кажется, Олдник и Киса. Запрет? Логическое следствие слов Стелля, его понимания идеального государства. Вот, попробуй, что такое - внутренний запрет... Из этого можно сделать красивый вывод о том, что у консула был свой внутренний запрет. Я подумала о чувствах, но это немного не то. Вообще, он говорил, что Стелль из этого состояния выйдет, а есть люди, которые никогда не выйдут из состояния "под смертью, возле смерти".
Чего он от Стелля хотел - не совсем понятно. Он изначально заговорил с ним, желая чего-то, и вряд ли чего-то хорошего.
ОлдНик: баба яга против! не нашел там ни буддизма, ни нормализма, ввиду того, что понятия не имею, что есть оба. расскажи.
Позиция консула - отрицание любых привязанностей. Освободиться от всего уже здесь. Насколько я поняла, ты воспринял его как проигравшего Стеллю на уровни оттого. Но он еще в первом разговоре с ним говорил о покое, которого нет ничего важнее. Причем говорил "вечный покой, и очень скоро". Стелль попался как раз на период, когда консул смог доосмыслить свое отношение к смерти. Говорить конкретно о роли Стелля в этом трудно.
Что касается буддизма. Его цель - избавление от всех желаний. Четыре принципа буддизма наизусть я, к сожалению, не помню. Освободившись от желаний, человек достигает высших ступеней духовного совершенства.
Желания и привязанности - не одно и то же, но нечто одного порядка. Консул не оценивал свои привязанности как значительные. "Если не о чем думать и не о чем сожалеть, и некому верить, и некого ждать, то нужно просто завершить дела и пребывать в покое уже здесь". О желаниях консула говорить опять же трудно. Не, ты-то скажешь, я в тебе не сомневаюсь =). Но у консула уже не было людей, к которым он чувствовал привязанность. Не было семьи, врагов и друзей.
Нормализм - я употребила это слово, желая обозначить "обычность". Позиция Стелля - это позиция естественности его возраста. Ему еще взрослеть, стареть и только после этого - умирать. Все должно идти своим чередом. Он не мог понять консула. Он не мог принять такого отношения к жизни. И не факт, что он сможет его понять даже в старости, в том самом доме, полном "уважения и огня", который не пожар, в доме, наполненном людьми, к которым он привязан.
погоди. но он же был зависим от навязчивого наблюдения за смертью людей. он же вуайерист хренов! а зависимость - это патологическая форма привязанности
Ну, с последним не поспоришь. Но насчет вуайеризма... Если человеку нужна информация, он пытается ее получить. Допустим, консул пытался получить информацию о смерти. Если бы он гипнотизировал бабочек, а потом наблюдал за их смертью - это не было бы вуайеризмом? Где вообще в твоих представляниях граница между вуайеризмом и опытом? Я психологию не изучала, но, мне кажется, вуайеристы получают в первую очередь не информацию, а удовольствие. Где вообще написано, что консул получал от этого удовольствие?..
Мария, человек никогда не делает то, что ему, грубо говоря "не в кайф", либо его вынуждают это делать (т.е. принцип "меньшее из зол - подчиниться") Никто консула ни к чему не принуждал. ВЫвод - ему это было в кайф. Поверь, многим людям в кайф наблюдать физические мучения и смерть других существ. Это и есть отклонения в психике - садистический тип. И пресловутое оправдание "получить информацию" не что иное, как вытеснение истинных желаний человек. Как говорится, хороший хирург - это тот, кто получает удовольствие, разрезая живую плоть.
Маньяк?
Ладно, тебе виднее, что там вытеснено и куда. То, что садистический - ладно, но садизм опять же в моём сознании связан с болью. Впрочем, консул причинял психическую боль. Но он же не наблюдал за этим непосредственно большую часть времени. А вообще - возможно.
Если уж оперировать модными терминами "садист" и "мазохист", консул скорее моральный мазохист, он не смог преодолеть жизненных обстоятельств, которые сложились так в том числе из-за него самого. В результате он разрушил свои же связи с жизнью, прекрасно осознавая, что делает. Может быть, из-за этого - и его склоннось к "садизму", как ты это называешь.
С другой стороны - может, консул достигал просветлённого состояния сознания (хотя скорее он искал именно спокойствия, беспамятства и бесчувствия, которое ты ему стараешься приписать). Трудно говорить. Он не живой человек, но и не однозначный герой.
Получение удовольствия за одним из двух выражений бессознательных стремлений - а именно - секс и агрессия (в данном случае - аутоагрессия, суицид, смерть) - вуайеризм, на мой взгляд.
Ладно, не будем спорить. Консул отчасти получал информацию, отчасти, возможно, удовлетворял месть.
только я думал, что главгерой там все-таки молодой кандидат в консулы
С точки зрения школьного литературоведения - да. То есть типа с него все начинается, на нем заканчивается, действие сконцентрировано на нем и даже второе название, которое куда больше "прижилось", звучит как его фамилия - основные признаки главного героя.
Но фактически это "характеристика через кого-то". Не в полном объеме, но сам Стелль - только лицо воспринимающее, анализирующее и принимающее решения. Если говорить о конфронтации - они оба главные герои. С точки зрения идеи носитель - Шере.
...
впрочем, ОлдНик, текст всё равно про зомби-Йоду-извращенца, да?
зомби там и не пахло, йода-это ты, извращенец-ага. так что в норме только изварщенец-пидарас.
Да. Спасибо, что не наоборот. Насчет извращений - тебе как психологу виднее, что под ними понимать, но, на мой взгляд, у главного героя было одно извращение - это отрицание жизни как таковой.
...
незнание законов не освобождает от ответственности, Мария. то, что он был (censored) на голову, не повод его оправдывать. он убийца.
Я не оправдываю его. Я тебе ясно написала - ни Гренуй, ни консул зла не жаждут. Они его творят, да, но зло осознается другими людьми, по отношению к нормам это зло, но они не думают "вах, какой я злой властелин, муа-ха-ха", а примерно это следует из слов "он жаждал зла". Во всяком случае, первая реакция - такая. Конечно, можно развести, мол "он жаждал то, что считается людьми злом", но все же такая формулировка больше подходит для Саурона, Дарта Вейдера или кого-то из такой когорты. Которые жаждут зла как такового.
Киса:
В самом начале, где было сказано, что Стелль падал и рисковал жизнью, я подумала, что он – пожилой человек. Но как оказалось нет. Я очень хорошо почувствовала последождевую атмосферу.
Очень интересное обсуждение картины. У Стелля висит картина изображающее то, чего он не понимает и, в принципе, не слишком стремится понять. Сахведа это ИМХО не столько разозлило, сколько расстроило: "Все они одинаковые, из года в год, все неизменно!".
В конце из-за совпадений произошло так как произошло. Но это и есть правильно с точки зрения Вселенной. Стель и Сахвед поняли друг-друга, но не поняли что на самом деле хотели сказать. Это вызывает во мне мысль о таком общении, такой тип чаще возникает между людьми очень близкими. Из этого приходит вывод, что, на самом деле, Стелль и Сахвед очень похожи... Только возраст их разнит.
...
Чем Сахвед похож на Стелля? Он похож... Мыслями что ли. Не их напарвлением, а самими мыслями. Даже не ымслями их стилем. Вроде как тень, для которйо реальный человек - сам является ьенью. У них вот такое-вот соотношение. Мне кажется.
Еще мастерски описано: "Не думать о белой обезьяне", если бы Стеллю не было сказано, что "Тебе теперь нельзя пить воду", он бы просто... Ну придал бы значение тому что не хочет пить, но не относился бы к этому так
Ну, это да. Но это ушло за границы. Я хотела написать именно об этом. Но Стелль, как видишь, остался жив. В оригинальном произведении было так насчет "белой обезьяны" (сейчас найду). "Стелль" - это только адаптация, которая уехала не туда
.(Текст-основа)
"– Есть такая песня, которая очень точно характеризует все, что случилось потом, – сказала она. – Я забыла, как она называется, но в ней поется о древнем военачальнике, который никогда не пил воды, потому что ему была предсказана смерть от нее. Однажды ему предложили попробовать чистейшей, святейшей горной воды, но он отбросил чашу и зарубил того, кто поднес ее. Потом озерные и речные духи решили заполучить его как самую трудную добычу, и он вкусил воды изо рта своей жены, а потом пошел и утопился. Тебе известно, генья, что такое «жена»?
– Она приходила к нему, холодная, каждый вечер,
И он ласкал ее, долго, потому что недостаток воды восполнял через близость,
Цзагар был славным гаром, но смерть его была в его неумеренности,
Ибо все, что движет нами, и все, что останавливает нас, есть неумеренность"
(Конец текста-основы)
....
Ты лучше скажи, понятней ли стал рассказ )
Он мне одинаков был
В каком смысле?
В смысле, что одинаково ясно, что Стелль жив. Шере, мне кажется, все-таки умер, но достиг той истины, к которой стремился
Дык Стелль-то жив. Вопросы могли быть по мотивации Шере.
Шере... Шере пытался анйти себе "наследника", каждый раз проводил проверку и каждый раз кандидатуры умирали, то ли не выдерживали испытаний, то ли какраз наоборот выдерживали. Шере-то на самом деле не совсем хотел находить
Нет, наследника он находить не хотел. Но после редактуры получился совершенно ясный конфликт буддизма (а там ключевой момент - отречение от всего) и обычного человека.
А убивал он людей достаточно осознанно, не считая, что они будут наследниками.
Не хотел, но искал-то. Правда сугубо на каком-то предсознантельном уровне
Может быть...
Изменившаяся
"Ни разу в жизни не уходя далеко от дома, он был, тем не менее, уверен, что сможет вспомнить обратную дорогу."
В прошлый раз я не обратила внимания на эту фразу. То есть изначально Стелль собирался вернуться домой, он ушел из дома не для самоубийства?
Насчёт фразы об обратной дороге - да, немного удивительно и для меня тоже. Но Стелль не хотел покончить жизнь самоубийством. Он уходил из дома, желая следовать своему желанию, которое было следствием запрета.
Тут, кстати, разговор шёл – злодей ли консул, и получал ли он удовольствие от того, что делал. Думаю, нет, ведь его целью, например, в данном случае было, чтобы Стелль преодолел запрет, перерос его, а не покончил с собой, сломавшись. Это моё видение, конечно.
Насчёт консула - точно неоднозначный герой . Он не хотел воспитывать себе смену, как заметили, кажется, Олдник и Киса. Запрет? Логическое следствие слов Стелля, его понимания идеального государства. Вот, попробуй, что такое - внутренний запрет... Из этого можно сделать красивый вывод о том, что у консула был свой внутренний запрет. Я подумала о чувствах, но это немного не то. Вообще, он говорил, что Стелль из этого состояния выйдет, а есть люди, которые никогда не выйдут из состояния "под смертью, возле смерти".
Чего он от Стелля хотел - не совсем понятно. Он изначально заговорил с ним, желая чего-то, и вряд ли чего-то хорошего.
Если
Ассоциация критиков
Скоро у нас откроется новый конкурс, да-да . Так что самое время выложить старый и многим знакомый по мистическому конкурсу рассказ про "моих свинюшек" - спасибо Кисе за чудное определение 
.
– Мари, послушай… Я не вынесу. Она стонет уже третий час. Как будто у неё вырывают печень, или желудок, или лёгкие, а ведь роды уже закончились. Скажи, это всегда так ужасно?.. Впрочем, не надо, не говори… Одевайся, иди в Руан, заклинаю тебя Пресвятой девой, приведи врача… О Господи! Опять… Как это терзает сердце… Мари, я заклинаю тебя всеми богами и дьяволами, уходи…
В гостиной тикают ходики, на полу лежит ковёр-плетёнка, на деревянной дощечке с подписью золотыми буквами «1834 Michelle Le Porc» висит голова кабана, в камине горит огонь, а в кресле напротив сидит сорокалетний Базиль Ле Порк, смотрит в огонь, сжимает руки и говорит отчаянные слова с той болезненной экспрессией, что свойственна большинству французов. Горничная Мари, подметая длинной юбкой пол, ходит между la cuisine и la chambre à coucher: их разделяет эта le salon, как пожелал более полувека назад строитель этого дома. Знал ли он, что когда-то это будет пространство между жизнью и смертью? Навряд ли. Когда строят дом, думают, как в нём жить, но не думают, как в нём умирать.
Мари ходит с подносом уверенно и спокойно. Когда она идёт из кухни, на подносе чайник с тёплой водой и чистые тряпки, когда она идёт из спальни, на подносе окровавленные куски ткани, и Базиль на несколько секунд закрывает глаза и продолжает говорить с закрытыми глазами.
– Мари… Если бы я мог ходить, я унёс бы её в Руан на руках… Я схватил бы врача за горло, наклонил к ней и сказал: «Вот умирает моя жена, и я отдам вам все деньги, и свой дом, и свою жизнь – спасите её, верните её ко мне, иначе мы оба отправимся вслед за ней!..» Я призывал бы самые страшные силы этой планеты, и хватал бы врача за руки, и плакал, не стыдясь своих слёз… Но я не могу, не могу сделать этого, Мари! Ты теряла когда-нибудь своё сердце? Кто его нашёл?.. Одевайся, бери экипаж, гони, как если бы за тобой летела вся преисподняя с дьяволом во главе, – и ты успеешь! Мари, Мари!.. Не терзай моё сердце…
Его пальцы бессильно сжимаются в кулаки. Руки могут двигаться, в отличие от ног. Мари ходит спокойно, она никуда не торопится. По-видимому, она считает, что торопиться уже бессмысленно.
Тогда Базиль называет её чертовкой, проституткой и всеми злыми словами, которые приходят на его усталый язык, добавляя «иди же, Мари, иди же в Руан». Горничная останавливается возле него и, почтительно поклонившись, говорит:
– Месье Базиль, на улице снегопад и всё замело, экипаж не проедет, лошади распряжены и спят, а до Руана полтора часа летом по сухой дороге. Госпоже не вынести так долго без помощи…
– И нужно ждать? И ничего не делать?.. Мари… – Базиль крепко хватается руками за подлокотники кресла и приподнимается над ним. Мари делает шаг вперёд, готовясь подхватить его, но он падает обратно в кресло и хватает себя рукой за волосы.
– Что с ней? Что с ней, Мари?.. Отчего она так громко стонет?
– Трудные роды, месье Базиль. Из неё течёт кровь.
– А мой сын?
– Мальчик здоров. Разве не слышите, как он кричит?
– Нет, я слышу только голос Фелисии, – говорит он одними губами. – Моя Фелисия… Она всегда была такая тихая…
– Мари!.. – слышится истерзанный вопль из спальни.
– Je vais, madame!
– Стой… Ребенок правда кричит? Принеси его мне.
– Да, месье, – говорит Мари через плечо и уходит в спальню.
Скоро она возвращается с кричащим ребёнком на руках. У него розовая кожа и светлые редкие слипшиеся волосы. Когда он кричит, видно, какой у него беззубый рот. Он чем-то похож на маленькую свинью.
– Хватит, хватит, – говорит Мари, укачивая его на руках.
– Мари!.. – кричит Фелисия.
– Иду, иду!
Она отдаёт ребёнка в руки Базилю, и тот начинает его укачивать. Неприятные чувства поселяются в его душе, когда он держит это существо. Во-первых, оно громко кричит. Во-вторых, оно странно смотрит. В-третьих, оно действительно похоже на маленького поросёнка. В-четвёртых, это оно убило Фелисию.
– Зачем? – горько спрашивает Базиль, продолжая укачивать ребёнка.
Огонь в камине потрескивает. Мари долго не возвращается. Ребёнок всё не умолкает и не умолкает.
– Как же мне назвать тебя, а?.. – бормочет Базиль. – Может быть, Жаном?
Он трясёт его, пытаясь соблюсти определённый ритм, и вскоре ребёнок засыпает. Проходит около получаса, огонь почти гаснет, а часы всё так же стучат. И вот уже Мари шелестит юбкой, ступая вышитыми башмаками по паркету. Базиль останавливает её жестом.
– Не говори: я знаю. Она…
– Мадам жива.
– Она… она… может быть, она будет жива и позже? – говорит Базиль, не без ужаса осознавая сомнение, которое вытесняет из его слов надежду.
– Молитесь, месье. Всё во власти Бога.
– Но я не могу встать на колени, Мари!.. Он меня не услышит… Я говорю уже несколько часов. Ему нет причин прислушиваться к моим словам… Так ты говоришь, она жива?
– Да, месье, – односложно отвечает Мари.
На несколько секунд Базиль закрывает глаза. Потом говорит тихо и раздельно:
– Отнеси Жана к ней. Положи его возле её груди. Ведь он пил уже её молоко?
– Нет, месье.
– Так дай ему пить! Он должен запомнить свою мать. Она будет шептать ему ласковые слова: я знаю свою Фелисию. Она будет рассказывать ему про le Chaperon Rouge… Он запомнит её голос. Он должен запомнить самый красивый голос этого мира.
– Месье…
Ребёнок смотрит на отца широко открытыми глазами.
– Иди к Фелисии, – говорит Базиль и передаёт мальчика горничной.
Та берёт его и прижимает к себе, но не торопится уходить.
– В чём дело? – спрашивает Базиль.
Мари смотрит в сторону. Кажется, вся её личность сосредоточена теперь в голове, обёрнутой пёстрым куском ткани.
– Месье… мне трудно это говорить, но есть поверье… ребёнку нельзя пить мёртвого молока. Оно принадлежит смерти и утянет туда ребёнка…
– Есть ли… есть ли у тебя сердце, Мари?.. – произносит Базиль, прижимая кулак к груди. – Ты разлучаешь ребёнка с матерью; она жива. Отдай его ей. Отдай и замолчи.
– Рада бы, месье… – говорит Мари, по-прежнему не оборачиваясь, – но, поверьте, это не шутки. Есть богиня тех, кто умирает при родах. Её зовут Мантианак. Она выглядит как женщина в белом платье; у неё к животу присох мёртвый ребёнок, а вместо крови течёт мёртвое молоко. Она приходит за детьми, оставшимися без матери. Если ребёнок выпьет молока своей мёртвой матери…
– Ты слышишь меня, Мари? Повернись немедленно. Посмотри мне в глаза. Слушай: моя Фелисия жива. Не смей называть её мёртвой, не смей даже намекать на это, иначе, клянусь, я встану и разобью тебе голову.
– Воля ваша… – говорит Мари, не оборачиваясь. – Но если ребёнок выпьет мёртвого молока, Мантианак приходит всегда.
– О боже, Мари… Разве ты не сидела на первой скамье, так близко от священника, разве ты не смотрела на распятого Христа? Ты одержима демонами. Если тебя напоить сейчас святой водой, она будет отторгнута от твоих мерзких губ...
– Есть вещи, месье, в которые лучше верить, прежде чем придёт беда, – говорит Мари. – Потому что лучше сделать лишнее, чем не сделать ничего. А если не сделаешь нужного, то потом уже ничего не сделаешь.
– Мы верим во что-то и не верим во что-то. Это выбор человека и его право… Делай всё, что считаешь нужным, но сперва отдай ребёнка его матери. Отдай, Мари. Пусть потом явится сам дьявол. Веришь ты или не веришь, есть вещи поважнее страха.
– О-о... – доносится из спальни стон, и над гостиной нависает тишина.
– Лучше бы я никогда её не видел, – говорит Базиль через некоторое время, еле шевеля губами. – Лучше бы я никогда не родился…
Опять появляется тишина. Она находится в гостиной, как действующее лицо, она заполняет комнату, словно тяжёлая ртуть. Базиль старется дышать громче, чтобы разогнать тишину своим дыханием, но у ходиков это получается лучше. Щелканье кастаньет, а орган затих... Кастаньеты и несуществующий орган…
– Когда б мы меньше желали, мы меньше страдали бы… – шепчет Базиль, раскачиваясь из стороны в сторону. – Когда б мы меньше привыкали, мы б легче расставались…
Огонь в камине постепенно гаснет, и гостиная погружается во тьму. Мари, мягко покачивая юбкой, идёт в кухню через тёмную комнату, в которой неясно выделяются контуры предметов. В её руках нет подноса, потому Базиль спрашивает:
– Куда ты?
И она отвечает:
– Я приготовлю лосося. Мы не ели ничего с утра. – После паузы она добавляет: – Я положила Жана к ней, как вы и велели. Она погладила его по голове и дала ему грудь. Думаю, это то, чего вы хотели.
– Да-да… ты принесёшь сюда еду?
– Конечно, месье.
Базиль закрывает глаза и ненадолго выпадает из жизни. Он уносится в страну воспоминаний, и Фелисия смеется верхом на карусели, Фелисия целует руку пастору, Фелисия гладит его по щеке. Всё это неярко, краски стёрты и теперь уже не вернутся. Даже во сне Базиль не может понять, фильм это или жизнь – так расплывчаты все образы, но и так правдивы.
Он просыпается, когда Мари трогает его за плечо.
– Да-да?.. – в полусне говорит он.
Горничная подкатывает столик с едой к его коленям.
– Она жива? – спрашивает он.
Мари смотрит на него и ничего не говорит, кроме:
– Ешьте, месье.
Базиль вонзает вилку в лосося – это действительно отличная еда. Он и правда давно не ел и чувствует, как едкие соки желудка бродят внутри него. В молчании он ест около двадцати минут. Ходики стучат.
– Я разожгу камин? – спрашивает Мари.
– Пожалуйста.
Огонь потрескивает, поедая поленья, и в гостиной становится немного светлее. Мари становится сбоку от камина и смотрит, как ест Базиль. После сна ему не хочется плакать, не хочется спрашивать, что происходит, всё стало другим, старая жизнь ушла, а новая потекла в ином ритме, замедленном, с тенями, двигающимися по потолку.
– Между прочим, мы давно не играли в шахматы, – замечает он.
Мари убирает посуду со столика, моет ее, расставляет, а затем достает из шкафа шахматы и пододвигает к камину ещё одно кресло.
– Noir, – говорит Базиль.
В том пространстве, в котором он пробудился, царит потустороннее. Тени, полумрак, нежелание понимать и спрашивать – это всё его грани. И солнце развеяло бы это, солнце одарило бы жизнью, но уже слишком поздно и слишком темно, и утро, наверное, уже никогда не наступит.
Когда на доске появляется «вилка», Базиль спрашивает в глубокой задумчивости:
– Ты веришь в Мантианак?
Это естественный вопрос.
– Да, месье, – отвечает Мари.
– Отчего тогда ты не уходишь?
Этот вопрос более трудный.
– Это трудный вопрос, – говорит Мари спокойно. – В самом деле, трудный. Но на самом деле меня просто ничего не тянет уходить отсюда.
Базиль всё же выбирает ладью и жертвует коня, хотя мог бы взять слона и временно сохранить все свои фигуры.
– А меня, – говорит он, – Бог избавил от выбора. Слава ему, он избавил меня даже от знания. Когда появится Манти… как она?
– Мантианак.
– Да, когда появится Мантианак, пожалуйста, скажи мне об этом. Боюсь, я не верю в неё до такой степени, что я просто её не увижу.
– Увидите, месье.
– Надеюсь, мы успеем доиграть партию… Между прочим, я познакомился с Фелисией в шахматном клубе. Мой отец сказал: бросай всё и женись. Он сказал мне это с небес. Я бросил всё и женился, хотя она просто убиралась в шахматном клубе, она не любила шахматы и ни разу в жизни в них не играла. Мне кажется, она даже плохо представляла себе, что это такое. Как ты думаешь?
– Наверное, месье…
Сначала счёт остаётся ровным, но потом Базиль задумывается о чём-то, и Мари забирает его фигуры одну за другой и загоняет короля в угол с помощью ферзя и ладьи. Базиль делает ход королём навстречу ладье.
– Что это значит, месье? – спокойно спрашивает Мари.
– Просто отлично, – отвечает Базиль. – Даже когда смерть недалеко, есть возможность выбора.
– Выбора смерти, месье?
– О нет, конечно, нет… Выбора чего-то более маленького. Мари, дай, пожалуйста, мой кисет, я закурю. Между прочим, Фелисия всегда говорила: ты куришь так, что тебя не видно в облаках дыма. Даже не знаю, так это выглядело или нет. Как ты думаешь?
– Наверное, месье…
Она приносит ему кисет, и он набивает трубку, которую всегда носит в верхнем, грудном кармане твидового жилета.
В комнате не появляется ничего нового, только облака дыма, которые растворяются в воздухе, не закрывая ничего, потому что строитель дома предусмотрел большую гостиную с высоким потолком и стенами, значительно отстранёнными друг от друга.
Базиль смотрит в огонь и видит, как тени двигаются по потолку. Мари неспешно убирает шахматы в шкаф, садится в кресло и смотрит на своего хозяина.
– Между прочим, Фелисия всегда смотрела на меня как на настоящее чудо, – говорит Базиль несколько неразборчиво: его рот занят трубкой. – Она называла меня фейерверком. Один раз я спросил её – почему, где здесь сходство? – а она сказала, что просто любит смотреть и на фейерверки, и на меня, но хочет называть это одним словом, чтобы не путаться. Смешно, наверное. Как ты думаешь?
– Мантианак, месье, – спокойно говорит Мари, доверительно наклонившись к нему.
– Что?..
Он поднимает голову и смотрит выше плеча горничной. Там, рядом с распахнутыми дверями в спальню, на паркете, залитом лунным светом, медленно появляется женщина в белом платье; кажется, что к ней под платью привязана подушка. Лицо у неё бледное, а тёмные волосы рассыпаны по плечам. Она стоит на месте и не двигается.
Базиль крепко ухватывается за подлокотники кресла и поднимает себя, чтобы их лица были на одной высоте.
– Где мой сын? – спрашивает он. – Ты взяла уже моего сына?..
Мантианак кивает.
– Хорошо, – говорит Базиль, отталкивается с последним усилием, отпускает подлокотники и падает лицом вниз на шкуру, которой укрыт пол перед камином.
Огонь, танцующий в камине, отражается в блестящих волосах месье. Мари опускается на колени и щупает его пульс, затем смотрит на то место, куда смотрел Базиль, то пустое место, с которым он говорил, и молчит.
Больше в доме никого нет, только Мари, Базиль, Фелисия и маленький Жан.
Тени продолжают двигаться по потолку.
Мари поднимается с колен и идёт в спальню, мягко покачивая юбкой. Она проходит в спальню, поднимает на руки Жана и прикладывает к своему животу. Он цепляется за него ручками и ножками и медленно обрастает плотью. Мари снимает передник и чёрное платье горничной, она сдёргивает штору с гардины, заматывается в неё и идёт в гостиную.
Она останавливается на том самом месте, с которым разговаривал Базиль, и говорит: а сейчас ты увидишь Бога, и своего сына, и свою жену. Но это сомнительно, потому что он лежит лицом вниз. Тогда она становится на колени и переворачивает его на спину. В глухом треске поленьев она повторяет: Бог, твой сын и твоя жена.
Она повторяет это ещё раз, указывая руками на тени, которые движутся по потолку, а может быть, просто показывая направление движения. Затем она становится на подоконник и выбирается из дома наружу.
За окном метель.
Январь 1898 года, двадцать девятое число, окрестности Руана, деревня Левуаль, особняк Le Porc.
. Так что самое время выложить старый и многим знакомый по мистическому конкурсу рассказ про "моих свинюшек" - спасибо Кисе за чудное определение .Особняк Le Porc
– Мари, послушай… Я не вынесу. Она стонет уже третий час. Как будто у неё вырывают печень, или желудок, или лёгкие, а ведь роды уже закончились. Скажи, это всегда так ужасно?.. Впрочем, не надо, не говори… Одевайся, иди в Руан, заклинаю тебя Пресвятой девой, приведи врача… О Господи! Опять… Как это терзает сердце… Мари, я заклинаю тебя всеми богами и дьяволами, уходи…
В гостиной тикают ходики, на полу лежит ковёр-плетёнка, на деревянной дощечке с подписью золотыми буквами «1834 Michelle Le Porc» висит голова кабана, в камине горит огонь, а в кресле напротив сидит сорокалетний Базиль Ле Порк, смотрит в огонь, сжимает руки и говорит отчаянные слова с той болезненной экспрессией, что свойственна большинству французов. Горничная Мари, подметая длинной юбкой пол, ходит между la cuisine и la chambre à coucher: их разделяет эта le salon, как пожелал более полувека назад строитель этого дома. Знал ли он, что когда-то это будет пространство между жизнью и смертью? Навряд ли. Когда строят дом, думают, как в нём жить, но не думают, как в нём умирать.
Мари ходит с подносом уверенно и спокойно. Когда она идёт из кухни, на подносе чайник с тёплой водой и чистые тряпки, когда она идёт из спальни, на подносе окровавленные куски ткани, и Базиль на несколько секунд закрывает глаза и продолжает говорить с закрытыми глазами.
– Мари… Если бы я мог ходить, я унёс бы её в Руан на руках… Я схватил бы врача за горло, наклонил к ней и сказал: «Вот умирает моя жена, и я отдам вам все деньги, и свой дом, и свою жизнь – спасите её, верните её ко мне, иначе мы оба отправимся вслед за ней!..» Я призывал бы самые страшные силы этой планеты, и хватал бы врача за руки, и плакал, не стыдясь своих слёз… Но я не могу, не могу сделать этого, Мари! Ты теряла когда-нибудь своё сердце? Кто его нашёл?.. Одевайся, бери экипаж, гони, как если бы за тобой летела вся преисподняя с дьяволом во главе, – и ты успеешь! Мари, Мари!.. Не терзай моё сердце…
Его пальцы бессильно сжимаются в кулаки. Руки могут двигаться, в отличие от ног. Мари ходит спокойно, она никуда не торопится. По-видимому, она считает, что торопиться уже бессмысленно.
Тогда Базиль называет её чертовкой, проституткой и всеми злыми словами, которые приходят на его усталый язык, добавляя «иди же, Мари, иди же в Руан». Горничная останавливается возле него и, почтительно поклонившись, говорит:
– Месье Базиль, на улице снегопад и всё замело, экипаж не проедет, лошади распряжены и спят, а до Руана полтора часа летом по сухой дороге. Госпоже не вынести так долго без помощи…
– И нужно ждать? И ничего не делать?.. Мари… – Базиль крепко хватается руками за подлокотники кресла и приподнимается над ним. Мари делает шаг вперёд, готовясь подхватить его, но он падает обратно в кресло и хватает себя рукой за волосы.
– Что с ней? Что с ней, Мари?.. Отчего она так громко стонет?
– Трудные роды, месье Базиль. Из неё течёт кровь.
– А мой сын?
– Мальчик здоров. Разве не слышите, как он кричит?
– Нет, я слышу только голос Фелисии, – говорит он одними губами. – Моя Фелисия… Она всегда была такая тихая…
– Мари!.. – слышится истерзанный вопль из спальни.
– Je vais, madame!
– Стой… Ребенок правда кричит? Принеси его мне.
– Да, месье, – говорит Мари через плечо и уходит в спальню.
Скоро она возвращается с кричащим ребёнком на руках. У него розовая кожа и светлые редкие слипшиеся волосы. Когда он кричит, видно, какой у него беззубый рот. Он чем-то похож на маленькую свинью.
– Хватит, хватит, – говорит Мари, укачивая его на руках.
– Мари!.. – кричит Фелисия.
– Иду, иду!
Она отдаёт ребёнка в руки Базилю, и тот начинает его укачивать. Неприятные чувства поселяются в его душе, когда он держит это существо. Во-первых, оно громко кричит. Во-вторых, оно странно смотрит. В-третьих, оно действительно похоже на маленького поросёнка. В-четвёртых, это оно убило Фелисию.
– Зачем? – горько спрашивает Базиль, продолжая укачивать ребёнка.
Огонь в камине потрескивает. Мари долго не возвращается. Ребёнок всё не умолкает и не умолкает.
– Как же мне назвать тебя, а?.. – бормочет Базиль. – Может быть, Жаном?
Он трясёт его, пытаясь соблюсти определённый ритм, и вскоре ребёнок засыпает. Проходит около получаса, огонь почти гаснет, а часы всё так же стучат. И вот уже Мари шелестит юбкой, ступая вышитыми башмаками по паркету. Базиль останавливает её жестом.
– Не говори: я знаю. Она…
– Мадам жива.
– Она… она… может быть, она будет жива и позже? – говорит Базиль, не без ужаса осознавая сомнение, которое вытесняет из его слов надежду.
– Молитесь, месье. Всё во власти Бога.
– Но я не могу встать на колени, Мари!.. Он меня не услышит… Я говорю уже несколько часов. Ему нет причин прислушиваться к моим словам… Так ты говоришь, она жива?
– Да, месье, – односложно отвечает Мари.
На несколько секунд Базиль закрывает глаза. Потом говорит тихо и раздельно:
– Отнеси Жана к ней. Положи его возле её груди. Ведь он пил уже её молоко?
– Нет, месье.
– Так дай ему пить! Он должен запомнить свою мать. Она будет шептать ему ласковые слова: я знаю свою Фелисию. Она будет рассказывать ему про le Chaperon Rouge… Он запомнит её голос. Он должен запомнить самый красивый голос этого мира.
– Месье…
Ребёнок смотрит на отца широко открытыми глазами.
– Иди к Фелисии, – говорит Базиль и передаёт мальчика горничной.
Та берёт его и прижимает к себе, но не торопится уходить.
– В чём дело? – спрашивает Базиль.
Мари смотрит в сторону. Кажется, вся её личность сосредоточена теперь в голове, обёрнутой пёстрым куском ткани.
– Месье… мне трудно это говорить, но есть поверье… ребёнку нельзя пить мёртвого молока. Оно принадлежит смерти и утянет туда ребёнка…
– Есть ли… есть ли у тебя сердце, Мари?.. – произносит Базиль, прижимая кулак к груди. – Ты разлучаешь ребёнка с матерью; она жива. Отдай его ей. Отдай и замолчи.
– Рада бы, месье… – говорит Мари, по-прежнему не оборачиваясь, – но, поверьте, это не шутки. Есть богиня тех, кто умирает при родах. Её зовут Мантианак. Она выглядит как женщина в белом платье; у неё к животу присох мёртвый ребёнок, а вместо крови течёт мёртвое молоко. Она приходит за детьми, оставшимися без матери. Если ребёнок выпьет молока своей мёртвой матери…
– Ты слышишь меня, Мари? Повернись немедленно. Посмотри мне в глаза. Слушай: моя Фелисия жива. Не смей называть её мёртвой, не смей даже намекать на это, иначе, клянусь, я встану и разобью тебе голову.
– Воля ваша… – говорит Мари, не оборачиваясь. – Но если ребёнок выпьет мёртвого молока, Мантианак приходит всегда.
– О боже, Мари… Разве ты не сидела на первой скамье, так близко от священника, разве ты не смотрела на распятого Христа? Ты одержима демонами. Если тебя напоить сейчас святой водой, она будет отторгнута от твоих мерзких губ...
– Есть вещи, месье, в которые лучше верить, прежде чем придёт беда, – говорит Мари. – Потому что лучше сделать лишнее, чем не сделать ничего. А если не сделаешь нужного, то потом уже ничего не сделаешь.
– Мы верим во что-то и не верим во что-то. Это выбор человека и его право… Делай всё, что считаешь нужным, но сперва отдай ребёнка его матери. Отдай, Мари. Пусть потом явится сам дьявол. Веришь ты или не веришь, есть вещи поважнее страха.
– О-о... – доносится из спальни стон, и над гостиной нависает тишина.
– Лучше бы я никогда её не видел, – говорит Базиль через некоторое время, еле шевеля губами. – Лучше бы я никогда не родился…
Опять появляется тишина. Она находится в гостиной, как действующее лицо, она заполняет комнату, словно тяжёлая ртуть. Базиль старется дышать громче, чтобы разогнать тишину своим дыханием, но у ходиков это получается лучше. Щелканье кастаньет, а орган затих... Кастаньеты и несуществующий орган…
– Когда б мы меньше желали, мы меньше страдали бы… – шепчет Базиль, раскачиваясь из стороны в сторону. – Когда б мы меньше привыкали, мы б легче расставались…
Огонь в камине постепенно гаснет, и гостиная погружается во тьму. Мари, мягко покачивая юбкой, идёт в кухню через тёмную комнату, в которой неясно выделяются контуры предметов. В её руках нет подноса, потому Базиль спрашивает:
– Куда ты?
И она отвечает:
– Я приготовлю лосося. Мы не ели ничего с утра. – После паузы она добавляет: – Я положила Жана к ней, как вы и велели. Она погладила его по голове и дала ему грудь. Думаю, это то, чего вы хотели.
– Да-да… ты принесёшь сюда еду?
– Конечно, месье.
Базиль закрывает глаза и ненадолго выпадает из жизни. Он уносится в страну воспоминаний, и Фелисия смеется верхом на карусели, Фелисия целует руку пастору, Фелисия гладит его по щеке. Всё это неярко, краски стёрты и теперь уже не вернутся. Даже во сне Базиль не может понять, фильм это или жизнь – так расплывчаты все образы, но и так правдивы.
Он просыпается, когда Мари трогает его за плечо.
– Да-да?.. – в полусне говорит он.
Горничная подкатывает столик с едой к его коленям.
– Она жива? – спрашивает он.
Мари смотрит на него и ничего не говорит, кроме:
– Ешьте, месье.
Базиль вонзает вилку в лосося – это действительно отличная еда. Он и правда давно не ел и чувствует, как едкие соки желудка бродят внутри него. В молчании он ест около двадцати минут. Ходики стучат.
– Я разожгу камин? – спрашивает Мари.
– Пожалуйста.
Огонь потрескивает, поедая поленья, и в гостиной становится немного светлее. Мари становится сбоку от камина и смотрит, как ест Базиль. После сна ему не хочется плакать, не хочется спрашивать, что происходит, всё стало другим, старая жизнь ушла, а новая потекла в ином ритме, замедленном, с тенями, двигающимися по потолку.
– Между прочим, мы давно не играли в шахматы, – замечает он.
Мари убирает посуду со столика, моет ее, расставляет, а затем достает из шкафа шахматы и пододвигает к камину ещё одно кресло.
– Noir, – говорит Базиль.
В том пространстве, в котором он пробудился, царит потустороннее. Тени, полумрак, нежелание понимать и спрашивать – это всё его грани. И солнце развеяло бы это, солнце одарило бы жизнью, но уже слишком поздно и слишком темно, и утро, наверное, уже никогда не наступит.
Когда на доске появляется «вилка», Базиль спрашивает в глубокой задумчивости:
– Ты веришь в Мантианак?
Это естественный вопрос.
– Да, месье, – отвечает Мари.
– Отчего тогда ты не уходишь?
Этот вопрос более трудный.
– Это трудный вопрос, – говорит Мари спокойно. – В самом деле, трудный. Но на самом деле меня просто ничего не тянет уходить отсюда.
Базиль всё же выбирает ладью и жертвует коня, хотя мог бы взять слона и временно сохранить все свои фигуры.
– А меня, – говорит он, – Бог избавил от выбора. Слава ему, он избавил меня даже от знания. Когда появится Манти… как она?
– Мантианак.
– Да, когда появится Мантианак, пожалуйста, скажи мне об этом. Боюсь, я не верю в неё до такой степени, что я просто её не увижу.
– Увидите, месье.
– Надеюсь, мы успеем доиграть партию… Между прочим, я познакомился с Фелисией в шахматном клубе. Мой отец сказал: бросай всё и женись. Он сказал мне это с небес. Я бросил всё и женился, хотя она просто убиралась в шахматном клубе, она не любила шахматы и ни разу в жизни в них не играла. Мне кажется, она даже плохо представляла себе, что это такое. Как ты думаешь?
– Наверное, месье…
Сначала счёт остаётся ровным, но потом Базиль задумывается о чём-то, и Мари забирает его фигуры одну за другой и загоняет короля в угол с помощью ферзя и ладьи. Базиль делает ход королём навстречу ладье.
– Что это значит, месье? – спокойно спрашивает Мари.
– Просто отлично, – отвечает Базиль. – Даже когда смерть недалеко, есть возможность выбора.
– Выбора смерти, месье?
– О нет, конечно, нет… Выбора чего-то более маленького. Мари, дай, пожалуйста, мой кисет, я закурю. Между прочим, Фелисия всегда говорила: ты куришь так, что тебя не видно в облаках дыма. Даже не знаю, так это выглядело или нет. Как ты думаешь?
– Наверное, месье…
Она приносит ему кисет, и он набивает трубку, которую всегда носит в верхнем, грудном кармане твидового жилета.
В комнате не появляется ничего нового, только облака дыма, которые растворяются в воздухе, не закрывая ничего, потому что строитель дома предусмотрел большую гостиную с высоким потолком и стенами, значительно отстранёнными друг от друга.
Базиль смотрит в огонь и видит, как тени двигаются по потолку. Мари неспешно убирает шахматы в шкаф, садится в кресло и смотрит на своего хозяина.
– Между прочим, Фелисия всегда смотрела на меня как на настоящее чудо, – говорит Базиль несколько неразборчиво: его рот занят трубкой. – Она называла меня фейерверком. Один раз я спросил её – почему, где здесь сходство? – а она сказала, что просто любит смотреть и на фейерверки, и на меня, но хочет называть это одним словом, чтобы не путаться. Смешно, наверное. Как ты думаешь?
– Мантианак, месье, – спокойно говорит Мари, доверительно наклонившись к нему.
– Что?..
Он поднимает голову и смотрит выше плеча горничной. Там, рядом с распахнутыми дверями в спальню, на паркете, залитом лунным светом, медленно появляется женщина в белом платье; кажется, что к ней под платью привязана подушка. Лицо у неё бледное, а тёмные волосы рассыпаны по плечам. Она стоит на месте и не двигается.
Базиль крепко ухватывается за подлокотники кресла и поднимает себя, чтобы их лица были на одной высоте.
– Где мой сын? – спрашивает он. – Ты взяла уже моего сына?..
Мантианак кивает.
– Хорошо, – говорит Базиль, отталкивается с последним усилием, отпускает подлокотники и падает лицом вниз на шкуру, которой укрыт пол перед камином.
Огонь, танцующий в камине, отражается в блестящих волосах месье. Мари опускается на колени и щупает его пульс, затем смотрит на то место, куда смотрел Базиль, то пустое место, с которым он говорил, и молчит.
Больше в доме никого нет, только Мари, Базиль, Фелисия и маленький Жан.
Тени продолжают двигаться по потолку.
Мари поднимается с колен и идёт в спальню, мягко покачивая юбкой. Она проходит в спальню, поднимает на руки Жана и прикладывает к своему животу. Он цепляется за него ручками и ножками и медленно обрастает плотью. Мари снимает передник и чёрное платье горничной, она сдёргивает штору с гардины, заматывается в неё и идёт в гостиную.
Она останавливается на том самом месте, с которым разговаривал Базиль, и говорит: а сейчас ты увидишь Бога, и своего сына, и свою жену. Но это сомнительно, потому что он лежит лицом вниз. Тогда она становится на колени и переворачивает его на спину. В глухом треске поленьев она повторяет: Бог, твой сын и твоя жена.
Она повторяет это ещё раз, указывая руками на тени, которые движутся по потолку, а может быть, просто показывая направление движения. Затем она становится на подоконник и выбирается из дома наружу.
За окном метель.
Январь 1898 года, двадцать девятое число, окрестности Руана, деревня Левуаль, особняк Le Porc.
7–8.10.2007
Барабанщик
Ассоциация критиков
hmm3rulez, кто?
.
Женечка Франкенштейн
Ассоциация критиков
Ха-ха-ха! на то и авторы, чтобы делать из них фарш!))
