Женечка Франкенштейн
Ассоциация критиков
Если
Кстати, нашла это отражение темы у классиков. Б. Пастернак "Детство Люверс"
Кстати, нашла это отражение темы у классиков. Б. Пастернак "Детство Люверс"
Суставы, ноя, плыли слитным
гипнотическим внушением. Томящее и измождающее, внушение это
было делом организма, который таил смысл всего от девочки и,
ведя себя преступником, заставлял ее полагать в этом
кровотечении какое-то тошнотворное, гнусное зло. "Menteuse!" --
Приходилось только отрицать, упорно заперевшись в том, что было
гаже всего и находилось где-то в середине между срамом
безграмотности и позором уличного происшествия. Приходилось
вздрагивать, стиснув зубы, и, давясь слезами, жаться к стене. В
Каму нельзя было броситься, потому что было еще холодно и по
реке шли последние урывни.
Ни она, ни француженка не услышали вовремя звонка.
Поднявшаяся кутерьма ушла в глухоту черно-бурых шкур, и когда
вошла мать, то было уже поздно. Она застала дочь в слезах,
француженку -- в краске. Она потребовала об'яснения.
Француженка напрямик об'явила ей, что -- не Женя, нет -- votre
enfant, сказала она, что ее дочь пудрится и что она замечала и
догадывалась уже раньше -- мать не дала договорить ей -- ужас
ее был непритворен -- девочке не исполнилось еще и тринадцати
-- "Женя -- ты? -- Господи, до чего дошло (матери в эту минуту
казалось, что слово это имеет смысл, будто уже и раньше она
знала, что дочка деградирует и опускается, и она только не
распорядилась во-время -- и вот застает ее на такой низкой
степени паденья) -- Женя, говори всю правду -- будет хуже --
что ты делала -- с пудреницей, хотела, вероятно, сказать
госпожа Люверс, но сказала -- с этой вещью -- и схватила "эту
вещь" и взмахнула ею в воздухе. -- "Мама, не верь m-lle, я
никогда" -- и она разрыдалась. Но матери слышались злобные ноты
в этом плаче, которых не было в нем; и она чувствовала
виноватой себя, и внутренно себя ужасалась; надо было, по ее
мненью, исправить все, надо было, пускай и против материнской
природы, "возвыситься до педагогичных и благоразумных мер": она
решила не поддаваться состраданью. Она положила выждать, когда
прольется поток этих глубоко терзавших ее слез.
И она села на кровать, устремив спокойный и пустой взгляд на
краешек книжной полки. От нее пахло дорогими духами. Когда дочь
пришла в себя, она снова приступила к ней с расспросами. Женя
кинула заплаканными глазами по окну и всхлипнула. Шел и, верно,
шумел лед. Блистала звезда. Ковко и студено, но без отлива,
шершаво чернела пустынная ночь. Женя отвела глаза от окна. В
голосе матери слышалась угроза нетерпенья. Француженка стояла у
стены, вся -- серьезность и сосредоточенная педагогичность. Ее
рука по-ад'ютантски покоилась на часовом шнурке. Женя снова
глянула на звезды и на Каму. Она решилась. Несмотря ни на
холод, ни на урывни. И -- бросилась. Она, путаясь в словах,
непохоже и страшно рассказала матери про это. Мать дала
договорить ей до конца только потому, что ее поразило, сколько
души вложил ребенок в это сообщение. Понять поняла-то она все
по первому слову. Нет, нет: по тому, как глубоко глотнула
девочка, приступая к рассказу. Мать слушала, радуясь, любя и
изнывая от нежности к этому худенькому тельцу. Ей хотелось
броситься на шею к дочери и заплакать. Но -- педагогичность;
она поднялась с кровати и сорвала с постели одеяло. Она
подозвала дочь и стала ее гладить по голове медленно, медленно,
ласково.
гипнотическим внушением. Томящее и измождающее, внушение это
было делом организма, который таил смысл всего от девочки и,
ведя себя преступником, заставлял ее полагать в этом
кровотечении какое-то тошнотворное, гнусное зло. "Menteuse!" --
Приходилось только отрицать, упорно заперевшись в том, что было
гаже всего и находилось где-то в середине между срамом
безграмотности и позором уличного происшествия. Приходилось
вздрагивать, стиснув зубы, и, давясь слезами, жаться к стене. В
Каму нельзя было броситься, потому что было еще холодно и по
реке шли последние урывни.
Ни она, ни француженка не услышали вовремя звонка.
Поднявшаяся кутерьма ушла в глухоту черно-бурых шкур, и когда
вошла мать, то было уже поздно. Она застала дочь в слезах,
француженку -- в краске. Она потребовала об'яснения.
Француженка напрямик об'явила ей, что -- не Женя, нет -- votre
enfant, сказала она, что ее дочь пудрится и что она замечала и
догадывалась уже раньше -- мать не дала договорить ей -- ужас
ее был непритворен -- девочке не исполнилось еще и тринадцати
-- "Женя -- ты? -- Господи, до чего дошло (матери в эту минуту
казалось, что слово это имеет смысл, будто уже и раньше она
знала, что дочка деградирует и опускается, и она только не
распорядилась во-время -- и вот застает ее на такой низкой
степени паденья) -- Женя, говори всю правду -- будет хуже --
что ты делала -- с пудреницей, хотела, вероятно, сказать
госпожа Люверс, но сказала -- с этой вещью -- и схватила "эту
вещь" и взмахнула ею в воздухе. -- "Мама, не верь m-lle, я
никогда" -- и она разрыдалась. Но матери слышались злобные ноты
в этом плаче, которых не было в нем; и она чувствовала
виноватой себя, и внутренно себя ужасалась; надо было, по ее
мненью, исправить все, надо было, пускай и против материнской
природы, "возвыситься до педагогичных и благоразумных мер": она
решила не поддаваться состраданью. Она положила выждать, когда
прольется поток этих глубоко терзавших ее слез.
И она села на кровать, устремив спокойный и пустой взгляд на
краешек книжной полки. От нее пахло дорогими духами. Когда дочь
пришла в себя, она снова приступила к ней с расспросами. Женя
кинула заплаканными глазами по окну и всхлипнула. Шел и, верно,
шумел лед. Блистала звезда. Ковко и студено, но без отлива,
шершаво чернела пустынная ночь. Женя отвела глаза от окна. В
голосе матери слышалась угроза нетерпенья. Француженка стояла у
стены, вся -- серьезность и сосредоточенная педагогичность. Ее
рука по-ад'ютантски покоилась на часовом шнурке. Женя снова
глянула на звезды и на Каму. Она решилась. Несмотря ни на
холод, ни на урывни. И -- бросилась. Она, путаясь в словах,
непохоже и страшно рассказала матери про это. Мать дала
договорить ей до конца только потому, что ее поразило, сколько
души вложил ребенок в это сообщение. Понять поняла-то она все
по первому слову. Нет, нет: по тому, как глубоко глотнула
девочка, приступая к рассказу. Мать слушала, радуясь, любя и
изнывая от нежности к этому худенькому тельцу. Ей хотелось
броситься на шею к дочери и заплакать. Но -- педагогичность;
она поднялась с кровати и сорвала с постели одеяло. Она
подозвала дочь и стала ее гладить по голове медленно, медленно,
ласково.
)
