продолжение седьмой главы...
С тех пор многое утряслось. Прошла неделя, наступило третье воскресенье октября. Однако, неделя эта не была спокойной для жильцов обозначенного дома по Невскому проспекту. Случалось, что порою (в туманные, сырые ночи) кто-то безудержно начинал выть во все горло, – да с такою неистовою силою, что многих квартирантов в смерть пугали подобные душераздирающие излияния. Но определить с большой достоверностью характер источника сей неприятности было делом чрезвычайно сложным. Со среды же начался по ночам совсем необычный звук – будто детский плачь из подвального помещенья или с водосточной трубы, срывавшийся горьким рыком, какой, бывает, случается у того или иного волка отшельника. Вместе с тем стали пропадать в разных квартирах незначительные предметы домашнего обихода (чернила, керосинки, половники, деревянные ложки, башмаки, очки для чтения и прочие мало надобные приспособленья из ряда домашней утвари). Думали не завелся ли в квартире четвертого этажа вор или мошенник. Но так как неизвестный квартирант не являл себя публике, то утверждать что-либо касательно его личности будет делом не только неуместным, но и не разумным.
Случилось за эту неделю видеть в доме и совсем уж необычные явления. Четверо известных во всей округе пьяниц – Котелькин, Котлеткин, Купцов и Акоп Иванович (человек, чья фамилия была сокрыта весьма туманным флером мистификаций; да и вдобавок он был какого-то смешанного происхождения – не то полу немец, полу поляк) – утверждали, что собственными глазами, все четверо, видели черта, – что будто бы он им явился в квартиру (по третьему этажу) и забрал у них две бутылки водки, при этом отодрав за уши Акопа Ивановича, казалось без малейшего на то повода. Оно то бы конечно можно сослаться на то, что люди эти не чисты были и пьяны, но ведь когда один пьяница видит черта – это, поди, дело в порядке вещей, но когда все четверо видят одного черта, то, несомненно, дело это правдивое.
Ко всему еще и некий поручик Антон Никанорович Совин пострадал от этого самого черта. Не многие знали, что повадился Совин хаживать к местной красавице – осьмнадцатилетней, очень приветливой девушке, по имени Анна. Все бы ничего, но была она помолвлена с одним почтенным статским советником. И вот однажды приключилось Антону Никаноровичу быть в гостях у своей возлюбленной, – что несомненно было фактом, иначе зачем молодому человеку было столько внимания и опеки предоставлять в распоряжение столь чудесной юной особы, как Аннушка. Но по некоторому стечению независимых обстоятельств в тот же вечер вернулся и статский советник, – поскольку забыл дома кошелек с ассигнациями. Ясное дело, что не гоже было поручику являться статскому советнику в виде не абсолютной, так сказать, одетости. Поручик в окно, а статский советник ласкаться начал к жене. Висит голый по пояс поручик и едва только держится о подоконник. Но он бы, верно, продержался еще гораздо дольше (поскольку был силен и слыл в пивных, как самый громобой в деле кулачных боев), если б не случилось в то же мгновение прохаживаться по тому же карнизу черту (был он не больше вершка ростом). Черт ведь, ясное дело, удержаться не мог, чтоб не подтрунить над поручиком. Вот он и принялся копытцем бить по пальцам, да с такою силою, что будто, при его крошечном росте, весил он не меньше обыкновенного чиновника или служащего департамента. Поручик начал было его спроваживать ласковым словцом, чертыхался, да таки не удержался и свалился наземь. Этаж был третий, а под самым домом ни то, что клумбочки или телеги какой, вообще ничего не было – только мощеный дворик. Поручик ушибся сильно, но без перелома, порвал френч (починка обошлась ему дорого, так как требовала непременно хорошей ткани и ниток), – а ко всему, его через три дня разжаловали в чине (статский советник, очевидно, догадался о ночных свиданиях своей невесты).
А в субботний вечер имело место быть иное происшествие. В квартире по второму этажу, случилось прачке Аполинарии Петровне встретиться на кухоньке своей с чертом, – тот был ростом не менее двух с половиною вершков, расхаживал по столу, бранился, ставил руки в боки, – что-то ему явно не угодило. Аполинария Петровна хотела было гнать его чем под руку подвернется – подвернулась кочерга, – но черт ее завидел, остановил ее намерение, сказав что оторвет ей уши, – а потом присел на самый краешек стола и спрыгнул на пол, ну а с тем и след его простыл.
Не трудно догадаться, что о необычайном квартиранте, в числе дворовой общественности, сформировалось множество неоправданных слухов. Говаривали, что в доме поселился сам черт и, что будто бы, полиция бессильна что-либо предпринять в сложившейся ситуации. Однако, в назначенный срок, благостным воскресным утром, зеленоглазый гражданин в котелке отправился на прогулку в неизвестном направлении и исчез бесследно, тем самым приведя жильцов в состояние пущего замешательства. Посему, оставим эту историю с квартирой четвертого этажа дома по Невскому проспекту на том слове, что квартира, – за не имением родственного лица, – перешла в государственное владение.
Что же тем временем делал Демон, который, напомним, гостил у Порфирия в N-ске? Всю неделю он провел в Петербурге за делами весьма тайными и мне не ведомыми, – но лишь третьим воскресеньем октября находился он у парапета самой набережной реки Мойки, где в раздумьях созерцал то, как сорвавшийся с дерева липовый листочек по спирали опускался на водную гладь канала, встречая в опрокинутом зыбком мире своего двойника.
Теснясь поближе к серой стене дома, – как бы насупившегося и всеми окнами выражающего крайне смурое чувство и недовольство, – шел скорым шагом человек в котелке, с порванным рукавом и льняной заплаткой, и щурил зеленые глаза от солнца. Внезапно он остановился, посмотрел на часы, а затем, окинув взглядом прохожих, не спеша гулявших в этот денек, заметил у ограды Демона и поспешил к нему, на ходу засовывая руку в карман брюк.
– Ну наконец-то! – недовольно обрадовался Демон, всегда чтящий пунктуальность. – Где ты пропадаешь?
– Вон в том бульварчике, – зеленоглазый указал в сторону откуда только что шел сам, – пальчики оближешь какой шашлык подают.
– Украл небось?
– Почему сразу украл? Нашептал кое что продавцу, о том как он веселился в пост с двумя крепостными девицами в ближнем к его имению леску, и он с радостью меня угостил...
Демон засмеялся.
– Ладно, поручение принес? – подобрев, спросил он.
– Разумеется, мой господин, – ответил Неизвестный, поклонившись как бы только одними своими изумрудными глазами, и спешно передал конверт, скрепленный печатью.
– Останься в городе, – сказал на последок Демон. – Ты еще мне можешь понадобиться.
– Эх, – махнул рукой зеленоглазый, – а я уже квартиру профукал, – впрочем, возвращаться туда мне не охота – не хорошее место, ой, какое не хорошее.
– Черту твоего чина не гоже жить по чердакам... но думаю, ты найдешь где устроиться, – улыбнулся Демон.
– Да... Я пожалуй наведаюсь в гости к одной ведьмочке, что так хороша собою, неописуемо...
Неизвестный в котелке распрощался с Демоном и не спеша побрел вдоль канала, пытливо заглядывая в лица прохожим.
– Этот жене изменяет с немкой... этот в картишки играет... – шептал он, – деньги на сиротский приют себе в карман... ах, чтоб тебя телегой переехало... а этот вообще только-только денежки оприходовал...
Речь шла о судье Олеге Николаевиче Новосветове, в этот день получившем от некого доброжелателя большую сумму в рублях, которую он бережно нес в стареньком рыжеватом портфеле, – совсем не соответствующем помещавшейся в нем сумме, – и всею силою прижимал его к груди. (Глядишь, городничий остановит и поинтересуется или вор какой может вздумать выхватить портфель из рук Новосветова – и вообще, как-то не хорошо летали над ним в этот день вороны, точно увидали в нем падшую дичь.) Деньги эти были обещаны ему в том случае, если он посодействует в вынесении обвинительного приговора по делу, в коем фигурировал подсудимый Поликарп Потаскевич – человек невинный, но очень уж не к стати оказавшийся не в том месте, в самое не подходящее время.
– Совесть не мучает? – спросил у Новосветова зеленоглазый человек в котелке.
– Что? – ответил тот.
– Говорю, совесть есть у нынешних судий?
– Вы, простите, меня... – не окончил фразу Новосветов, поскольку неизвестный прохожий продолжал говорить.
– Знакомого моего, Поликарпа Потаскевича, сегодня приговорили к пяти годам каторги.
"Вот так совпадение", – подумал Новосветов, ощутив под ложечкой укол совести.
– Знал бы я того судью... – продолжал Неизвестный, – уж не знаю, что бы я ему учинил.
– Я спешу домой, – точно оправдательным тоном провинившегося мальца, говорил Новосветов.
– Не смею задерживать таких чинов как вы... кстати, как вас по батюшке?
– Я знаете...
– И что, то же судья?
– С чего вы это, как вы это так рассудили, что судья... может я в департаменте бумажечки переписываю.
– Бумажечки? – ухвативши Новосветова за ворот шинели, осклабился Неизвестный. – Ты мне лучше скажи, что за бумажечки у тебя в портфеле?
"Прознали, – подумал Новосветов в той мере, в какой еще мог что-либо здраво оценить. – Верно кто проговорился или за мной слежка была?"
– Будем говорить или мне из вас правду вытряхивать?
– Деньги... – робко ответил Новосветов.
– Так вот вы бы сразу и говорили, что деньги, а то он, вишь, бумажечки в департаменте переписывает. Да, где ж такое видано, чтоб титулярные советники носили такие шинели на соболином меху, да с шелковою подкладкой?
– Я не хочу денег... – еще робче роптал Новосветов.
– А вас никто не принуждал-то их брать. Что деньги? – неожиданно подался в философию Неизвестный в котелке, – кто их хочет? хотят то, что деньги эти дают – власть, имение, молодую жену с приданным, чин вот еще хотят, чтоб ко двору приставили. Деньги не зло, а вот благо, что они нам приносят есть истинно зло.
Новосветов не нашелся ничего ответить на такую образованную речь.
– Глядите, – продолжал Неизвестный, указывая в сторону полицейского участка, – вот ваш новый дом. Там и камерку вам приготовят и побои... почки точно отобьют, поскольку уж сильно они любят по почкам бить, – Неизвестный легонько пнул в бок Новосветова.
– Да, – покорно ответил тот, тоном совсем уничиженного человека, – да, это мой дом.
– Ну вот, ступайте и все расскажите как было: где, сколько и за что брал.
– Непременно, – ответил Новосветов, рассудив, что так будет вернее, чем быть пойманным тайным агентом полиции, – и, точно получив приглашение на собственную казнь, как на плаху, зашагал он в полицию.
Неизвестный в котелке снова вышел к набережной и остановился подле телеги, рядом с которой праздно одетый барин во все горло бранился на грузчиков, набранных из числа крестьян, которые, по его мнению, слишком долго и как-то неуклюже таскали бочки с вином.
– Двадцать плетей каждому! – кричал он грубым басом и всякий раз, что грозно подымал руки (как петухи подымают свои крылья перед собратом), сверкал красными ластовицами свободной рубахи. – Каждому двадцать плетей, если к двум часам не будем у трактира!
– Что ты, барин, так разорался? – сказал подоспевший человек в котелке, с порванным рукавом и льняной заплаткой.
– Ты, человек, иди своей дорогой, – попытался спровадить неизвестного прохожего барин.
– Человек, говоришь? – улыбнулся зеленоглазый. – А ну, отойдем-ка в сторонку, дело есть... – с этими словами Неизвестный толкнул барина за телегу, – так, чтобы никто не мог услышать их разговор.
– Народ честной старается, – говорил зеленоглазый, – спину портит, а ты нет что бы спасибо в ответ, али сверх положенной суммы гривенник накинуть, браниться вздумал средь бела дня.
– Да ты кто такой будешь? Коли не легавый какой без формы, так ступай к черту, мразь ты эдакая!
– Ай-я-яй, какие не хорошие слова.
– Не мешай, вишь вон сколько еще вина грузить? – несколько более покладистым тоном ответил барин.
Зеленоглазый присмотрелся, а затем спросил:
– Ты мне вот что, барин, скажи. Сегодня фазаном потчевал?
– Верно, – удивился тот.
– Икоркой закусывал с маслицем и чай настоящий индийский пил.
– Верно, верно...
– Тогда на вот платок, вытри губы.
Барин взял платок, от которого попахивало керосином, и принялся усердно вытирать им уста, думая, что, верно, засалился за утренней трапезой.
"Благодарю", – хотел было поблагодарить барин за оказанную ему любезность, но не смог произнести ни единого словечка.
– Что молчишь? – дьявольски расхохотался Неизвестный. – Сказать ничего не можешь?
"Что за черт, – подумал барин, – действительно не могу ничего сказать – хоть ты тресни – ни слова, – ну даже самого малюсенького".
Когда барин провел ладонью под носом, то понял что приключилось: его рот (с большими, здобными губами) исчез куда-то, – так, словно его вовсе никогда не было. Он еще раз справился другой рукою, как бы не веря первой, но и на этот раз между носом и подбородком рта не было.
"Рта нет, – соображал он. – Как же это так возможно, чтоб в обеденный час сперли на улице – на глазах у прохожих – рот?"
– Вам, батюшка, – похлопывая барина по спине, начал говорить Неизвестный, свободною рукою указывая в сторону полиции, – пренепременно надо бежать в полицию и писать заявление, что нонче, у набережной реки Мойки, у вас украл рот сам черт! – Неизвестный вновь рассмеялся.
Позабыв о том, что обещался к двум быть у трактира, барин побежал в полицию, размахивая руками, с надеждою попросить помощи у прохожих, – но объяснить что-либо он не мог, поскольку лишился всякой возможности речи.
Пока один барин убежал писать заявление, другой – точь-в-точь такой же наружности и полной статуры – вышел к грузчикам из-за телеги и басом молвил:
– Берите-ка вы бочки, да бросайте их в воду!
Хохоток непонимания пробежал меж крестьянами.
– В воду, я сказал! Двадцать плетей каждому, если мое слово не будет приведено к исполнению!
Грузчики покорно скатили погруженные в телегу бочки и принялись скидывать их в воды речного канала. С грохотом падали тяжелые бочки – вздымалась пена, летели брызги – и спускались вниз по течению.
– Последнюю, – приказал барин, – открыть и вылить в реку. Пусть русалки да нимфы пируют. Затем езжайте. Сочтемся.
Все приказания его были исполнены: последняя бочка была откупорена, а ее содержимое слито в Мойку. Накатившие волны побагровели, смешиваясь с вином, и унесли виноградную бражку – вместе с ходом реки – к самому дну.
Барин шагал на широку ногу вдоль набережной, насвистывал Вагнера и поглядывал в лица прохожим изумрудным взором оценщика человеческих душ.
__________
В примечание к этой главе добавлю лишь следующий факт, взятый из газетной вырезки за тот день, где сообщалось, что на Морской улице, у булочной, попал под телегу некий гражданин, имевший при себе документы на застройку усадьбы в месте, где ранее предполагалось обустроить сиротский приют.
продолжение следует...
