• Уважаемый посетитель!!!
    Если Вы уже являетесь зарегистрированным участником проекта "миХей.ру - дискусcионный клуб",
    пожалуйста, восстановите свой пароль самостоятельно, либо свяжитесь с администратором через Телеграм.

Записки Энея

Груня написал(а):
пожалуйста, не меняй ничего с визитом к врачу во "Времени желаний", не надо! Ведь, как я понимаю, так и задумано было, что Дед Мороз от отчаяния, что опоздал, меняет, исправляясь, грандиозную детскую мечту на что-то мелкое, но вот именно сейчас нужное герою, да? В этом соль? Не меняй, хорошо?

Груня, спасибо :)
Да нет, я все-таки не буду ничего менять с Дедом Морозом. Так задумывалось, мне так нравится, пусть не гениальное произведение, но зато родное :)

А кресты я разве не исправил?! Ой :D
Потом исправлю и остальное, кстати, тоже выложу, только просмотрю, чего я там понаписал, а то уже сам не помню :)
 
Новая новая сказка (продолжение)

Вот, решил наконец выложить еще. Начало ищите в самом начале темы. Рассказ древний, просьба строго не судить :)


II

Далее неудавшийся велосипедист, как раненый таракан, зашевелил конечностями, вновь издал мычащий звук и, скрипя шейными позвонками, приподнял голову. Широкое лицо Илюши было щедро вымазано в песке и как бы издевательски слегка присыпано клочками сухой травы. Он осторожно покосился влево и вправо, затем уставился в точку перед собой и с выпученными от ужаса глазами тихо выговорил: “Ма-ма!!!”

Добрыня и Алеша переглянулись и, ни слова не говоря, бросились вытаскивать Илюшу из под обломков. Добрыня, знаком показав Алеше поддержать голову Илюши, сам начал бережливо, как заботливая мать, сдувать с лица потерпевшего песок. Затем, увидев, что такой метод малополезен, огляделся, глубоко вздохнул, словно решился на очень нелегкий шаг, и сильно дернул за край Илюшиной рубахи. Ткань с треском порвалась, и Добрыня, дважды смачно сплюнув на оторванный лоскуток, принялся старательно вытирать им возмущенную физиономию Илюши. Этот метод терапии оказался намного более продуктивным, так как Илюша проявил убедительные признаки жизни: интенсивно отмахиваясь и отталкивая милосердную руку друга, он резво попятился назад.

– Илюша, ну что же ты? – доброе лицо Добрыни приняло озадаченный вид.

Илюша упрямо молчал. “Шок “, – подумал Алеша, – "вот только не пойму – от аварии или от Добрыни…"

Наконец, периодически сплевывая и чихая, потерпевший встал на ноги. Осмотрелся вокруг себя. Зашатался и неуклюже упал на зад. Вновь сделал попытку встать, но по зову все еще шокированного организма, опять оказался на песке. Больше с судьбой великий богатырь спорить не стал, махнул рукой, глубоко вздохнул и начал свой оправдательный монолог.

– Твою мать, а… Это надо же так… Позавидовать мальчугану! Увидел вчера соседского пацаненка на улице, на велосипеде бойко катался… Ну, думаю, давай что ли и я попробую себя – у меня-то в детстве этого чуда, велосипеда, не было… Ну, сходил на рынок. Меня-то люди знают хорошо, сторговались. Отдал своего боевого коня и палицу, а мне вон, – Илюша с грустью посмотрел на обломки. – И насос в придачу… Апчхиии! Ой, мама…

– Будь здоров! – поспешил сказать Добрыня. Его голубые глаза были полны сочувствия и сожаления. Алеша только лениво поддакнул.

– … и как же мне теперь возвращаться? – продолжал Илюша.- Как люди посмотрят, а? Как торгашу в глаза глядеть, когда приду к нему отнимать обратно коня и палицу? Ох, неудобно…- богатырь покачал головой. – Хоть и модно. Эх, будь она неладна. Ладно, не впервой нам…

– Чем промышляешь, Илюша? – осмелился перебить монолог Добрыня.

– Да ничем! А зачем мне оно?! – Илюша заметно оживился. – На печи лежу, отдыхаю, а по вечерам по клубам да барам гуляю. Тусуюсь, как говорится… А деньги – да на кой они мне? Я же говорю – люди меня знают хорошо. Мои заслуги и подвиги помнят. И кулаки тоже.

И он нахально рассмеялся. От былой его печали, казалось, не осталось и следа. Он лежал на спине, облокотившись на холодный песок и совершенно не стесняясь своего выглянувшего из под порванной рубахи огромного живота. C минуту хохот Илюши раздирал вечернюю тишину, затем богатырь остановился – видимо, для передышки.

И тут, пока Илюша набирался сил перед новым приступом смеха, Добрыня с Алешей услышали за своей спиной еще чей-то смех, пусть не такой громкий, но не менее нахальный.

– Ой, как упал-то, как упал! Им бы, твоим нофом-то, поле вспахивать, а не клей на туфовках нюхать! Ой, мамочки, не могу![ /indention ]
Там, в кустах, лежал забытый всеми второй пассажир разбитого “Урала”. Все еще связанный по рукам и ногам, он катался на спине, сотрясаясь от дикого смеха.

Илюша побагровел от злости. Через мгновение в смеявшегося с завидной точностью полетели одна за другой с добрый десяток валявшихся вокруг деталей “Урала”. Смех прекратился.

– Получил, гаденыш? То-то же, будешь знать над кем смеяться, - ликовал Илюша. – Нет, братцы, это что же за времена такие настали, а? Что бы надо мной, Муромцем, так ухмыляться?!

Добрыня и Алеша созерцали последнюю сцену с явным недоумением. Алеша уже хотел было открыть рот и спросить что-то, как Илюша сделал останавливающий жест рукой.

– А, не узнаете! – блеснул сообразительностью Илюша. – Ну, короче говоря, дело было так. Еду я, значит, к вам на свиданьице, – тут он для убедительности вынул из-за пазухи скомканное письмо и помахал им в воздухе, - кручу этот дрянной велосипед, песенку напеваю. Гляжу – ба, старый знакомый! Напялил на себя тюбетейку, облачился в халат и думает, что я его не узнаю!!

Илюша самодовольно усмехнулся. Связанный что-то робко пробурчал. Было заметно, что он возмущался.

– Вот… – продолжал Илюша, – Стоит себе, торгует – ишь, как разошелся! Арбузы, дыни, бананы… Подходи, говорит, народ, попробуй иноземного добра… И все денежки считает и за пазуху сует… Ну, думаю…

– Да ты не томи, скажи уже кто это в конце-то концов, – умоляюще перебил Алеша. Ему было скучно и тоскливо. Добрыня же в это время – о, добрая душа! – сжалившись над побитым пленником, принялся того развязывать.

– Ну как это – кто?! Да мой давний дружок – Соловей-Разбойник!

– Как Соловей? А зачем нам здесь Соловей? – вырвалось у Алеши. Илюша лишь пожал плечами.

Добрыня, услышав новость, застыл как статуя, его руки выпустили веревку – настолько великим было удивление рязанского богатыря. Но Соловью помощь больше была не нужна. Освободившимися руками он распутал узлы вокруг ног и бойко вскочил на ноги.

– Это как понимать, я спрафиваю? – Соловей негодующе махал своими коротенькими пухлыми ручонками перед носом Илюши. Теперь, с более близкого расстояния, Алеша понял причину странного выговаривания Разбойником букв “с” и ”ш”: в верхнем ряду кривоватых желтых зубов, у того зияла черная дырка. – По какому такому праву меня задерживают? У меня вфе ефть – и виза и разрефение на торговлю! А тут по морде и без объяфнений – да это же фамофуд какой-то! – Соловей посмотрел на Добрыню, будто ожидал, что тот его поддержит.

Добрыня не вмешивался.

– Да мне уже по барабану все профлое и все традиции, может быть, – отчаянно жестикулируя, продолжал возмущаться Соловей, - Деньги можно делать и чефтным путем – привез, продал, заработал… Я ж не ленюфь – работаю! А тут ходят вфякие, вфё из детфтва вырафти не могут, ходят и бьют по морде – фвифти, мол, говорят, а то мне, великому герою, видите ли, фкучно фегодня…

– Чего говорят? – переспросил Добрыня. Последнюю фразу он не осилил.

– Свисти, мол, говорят, – пояснил Алеша. Все это время он не сводил глаз с Илюши. Тот исполином, упершись кулаками в бока, нависал над тщедушной фигуркой Соловья-Разбойника, и с молчаливой свирепостью глядел на артистичные фокусы оппонента.

“ Непонятно, однако, – думал про себя Алеша, – что вызвало подобную свирепость на лице Муромца – то ли образ и поведение Соловья, то ли тот факт, что новый, непривычный акцент Соловья с трудом давался и так никогда не проявлявшему особого таланта в изучении языков и жаргонов Илюше. – Впрочем, - улыбнулся Алеша, – двумя языками, русским и русским матом, Илюша владел вполне сносно.”

– … А я говорю – не буду фвифтеть – не хо-чу!!! – в исступлении топая ногами, вопил Соловей. – Ты что, дурак, не знаефь, что фвифтеть – вфегда являлофь плохой приметой: денег, говорят, не будет?

Слово "дурак" Илюша среди прочего каламбура уловил и, справедливо предположив, что этот малопочетный титул был адресован именно его персоне, сделал решительный шаг вперед с целью выбить еще пару зубов неугомонному оратору. Добрыня и Алеша, не мешкая ни секунды, встали между конфликтующими сторонами, отчаянно стараясь оттеснить их друг от друга.

Добрыня, повернувшись могучей спиной к Илюше, с трудом сдерживал натиск яростных кулаков друга, чьей конечной целью должно было стать обиженное лицо Соловья. Своей цели, благодаря усилиям Добрыни, кулаки упорно не достигали, тогда как удары Соловья, то и дело вырывавшегося из ленивых объятий Алеши, с завидной точностью проверяли на прочность скулы и нос Илюши.

– Я тебе покажу, – вопил Илюша, – как с русского человека драть тройную
цену…

– Ничего подобного, – в очередной раз поразив цель, кричал Соловей, - вфе это враки, не верьте ему!

– Понаехали тут… дети гор … втридорога дерут с русского за помидоры…Убью!!!

– Врефь! Врефь! Вон Никита Кожемяка за фофедним прилавком турецкие подделки за оригинальную кожу выдает – вот его и убивай!

indention]– Что ни прилавок – со своими картонками на башке…

– Тюбетейками!

– … и цветными пижамами …

– Чапанами!

– … замучали своими огурцами…

– Бананами!

– … и полосатой редькой …

– Киви!!! Киви!!!

– Ма-мааа!!!

Последний душераздирающий крик принадлежал Добрыне. Соловей, чья гордость была уязвлена оскорбительным нареканием киви редькой (а гордиться было чем – на муромском рынке киви, кроме, Разбойника не торговал никто), осмелев, решился нанести карательную серию ударов по и так уже опухшей физиономии Илюши. Задуманное мешало осуществить мелькающее перед глазами беспокойное лицо Добрыни. Тогда Соловей, недолго думая, схватил Добрыню за бороду и с силой оттянул в сторону.

Громкий вопль рязанской души охладил пыл дерущихся. Илюша принялся ощупывать свой многострадальный нос, а Соловей, помня доброту Добрыни, поспешил протянуть руку перемирия последнему с самыми искренними извинениями.

На стенания и жалобы времени не было, поэтому Добрыня, опасаясь продолжения боя, бросился к Илюше, усадил того на песок и начал успокаивать. Также поступил и Алеша – он в свою очередь решил утихомирить Соловья. Со стороны вся эта сцена напоминала минутный перерыв между боксерскими раундами. Никак не обращая внимания на водопад советов, “боксеры” упрямо и без особой любви глядели друг на друга сквозь миролюбивые лица своих секундантов. Становилось ясно, что впереди, как минимум, еще один зрелищный раунд.

И действительно, спустя минуту, словно по едва слышному сигналу, Илюша и Соловей ринулись навстречу друг другу. Секундантов такой маневр застал врасплох, но, опомнившись, они догнали своих подопечных и героически встали между ними. На этот раз Добрыня, уже правильно оценив силы дерущихся, стал корпусом отталкивать Соловья от Илюши, тем самым желая сохранить хоть какие-то приятные черты на лице драгоценного друга. Иногда это даже удавалось. В свою очередь, Илюша нисколько не разделял оборонительной политики Добрыни - его тактику ведения боя можно было назвать “ва-банк”. Именно поэтому, наверно, его грозные кулаки, не всегда, правда, минуя физиономию Добрыни, наконец-то начали досаждать Соловью.

– Вот тебе, вот тебе, нехристь!

– Я тебе покажу – пижамы ф картонками…

– Сидели бы себе…

–… а это тебе за полосатую редьку!

– …там… ух!… в горах.

– Не дождешься!!

– А то охота приезжать…

– А как же!

–… по мозгам получать…

–Чего?!

–…тварь беззубая…

–На фвой ноф пофмотри!

– Ма-мааа!!!

“Дежавю, – подумал Алеша. – Где-то я это уже видел.”

(продолжение следует)
 
Конкурсное подправленное.


Достаточно одной таблетки или любовь вопреки всему
(жертвам михея посвящается)




*​

– А может, не надо, а? – жалобно спросил студент.

– Надо, студент, надо, – отрезала Выворотень. Выхода не было. Студент чуть подался вперед и боязливо протянул руку. Все произошло очень быстро. Хоп! Бросок через бедро, и студент беспомощно растянулся на полу.
Выворотень брезгливо перешагнула через него и, не оборачиваясь, скомандовала: "На место – брысь!" Больше искушать судьбу студент не решился и послушно пополз к своей парте.

Я огляделась вокруг себя. Как мне тревожно и неспокойно... Сейчас Выворотень, наша строгая донельзя преподавательница, будет выбирать новую жертву для допроса. Напряжение в классе, чувствовалось, можно было резать ножом. Даже Алесса, наша железная леди, выдержке которой я не раз поражалась, и чей запас эмоций, по ее же собственному признанию, равен емкости чайной ложки, немного напряглась. А Джетар, известный на всю академию автолюбитель, кому в качестве наказания за вольнодумие еще предстояло дописать на классной доске триста семь раз из тысячи фразу "я не люблю Форд Мустанг", перестал на мгновение скрипеть мелом и посмел скорчить спине преподавательницы мерзкую гримасу.

– Джетар, милок, тысяча пятьсот раз, – не оборачиваясь, отреагировала Выворотень, и Джетар с обреченной миной вернулся к прежнему занятию.

Взгляд преподавательницы, казалось, щупал нас. Вот он остановился на неисправимом шутнике и приколисте Олд Нике. Тот поспешно смял какую-то бумажку и испуганно уставился на Выворотень. Ясно, опять за старое взялся: за рисование своих любимых "зомбей-некромантов"... ох и доиграется он однажды, чувствую! Но это "однажды" явно не сегодня – Выворотень быстро утратила к Старине Нику интерес. Вот ее взгляд скользнул дальше, по нашей отличнице Если, затем бегло оценил нервные подергивания Мормегила и Гордо. Нет, не то, все не то... Детки, конечно, боятся, но кто-то здесь, видимо, источает особенный, ну очень аппетитный аромат страха. Выворотень смотрит дальше, в глубь кабинета. Там, в "Штрафном уголке инакомыслящих", между стендами, гордо демонстрирующими копии работ великих баталистов и маринистов, в клетке со ржавыми прутьями уже какой день томится несчастный узник. На груди его деревянная дощечка с тремя скупыми пояснениями: "Эней. Барханист. Еретик. ". Взгляд его затуманен, губы потрескались, и он лишь изредка перестает жалобно скулить и хриплым голосом просит: "Пить! Дайте же мне пить!"

Нет, опять не то. Выворотень недовольно поморщилась и на мгновение задумалась. Мельком глянула на заднюю парту – на ту самую, столь бесцеремонно оккупированную нашим ведущим религиоведом Изменившейся... впрочем, никаких претензий по поводу сей оккупации никто никогда не предъявлял. Еще бы! Ходят слухи, что кроме глубоких познаний в главных религиях, еще Изменившаяся испытывает интерес ко всяким там ритуальным обрядам весьма сомнительной репутации... Побаиваются ее ребята, короче говоря...

Кстати, и Выворотень тоже немного ее побаивается. Немного, но побаивается. Вот и сейчас, разглядев в руках Изменившейся что-то, сильно смахивающее на куклу Вуду, как бы невзначай продемонстрированное последней, Выворотень предпочла не вступать в конфликт, а продолжить поиск новой жертвы. Она вновь нахмурилась, сделала какое-то замечание затосковавшему у доски Джетару, а потом... а потом резко обернулась и вопросительно посмотрела на меня. Кажется, я не успела отвести взгляд вовремя... Всего какая-то доля секунды... Да, я понимала, что рано или поздно это случится, она ведь чувствует, все чувствует...

Я опустила голову и тупо уставилась на сине-зеленый паркет, стараясь не смотреть на то, как Выворотень легкой и грациозной походкой приближается ко мне. Да и зачем это - смотреть? Явным признаком грядущей бури служил приближающийся стук железных набоек на сапогах преподовательницы.

Вдруг совсем неожиданно раздался щелчок, и свет в классе погас. Послышались чьи-то громкие вздохи, а за ними богатая на пожелания ругань.

– Тротил, - недовольно крикнула Выворотень куда-то в потолок, - а ну кончай свои эксперименты... Верни свет немедленно!!

– Просим прощения, технические неполадки, - пробасили откуда-то сверху, - запаситесь терпением до 14: 28 по московскому времени.

– Какие еще неполадки?! Я тебе сейчас покажу по московскому времени...

И пошло-поехало...

Дурдом, честное слово... Перебранка, темнота, приближающийся допрос... И, не выдержав накала ситуации, я зажмурилась что было силы. Прямо как маленькая... Авось пронесет...

Странно... и почему люди думают, что если ты не видишь опасности, опасность не видит тебя?




*​

Почему-то вспомнилось детство. Счастливая пора детства. То самое время, когда царили иные нравы. Тогда, когда безобидные, казалось бы, слова "веник" и "тапочки" еще не ассоциировались с мучительной смертью или жутким самоубийством... Не было даже намеков на подобное. Зато были какие-то мечты, цветные и радужные, наивные и добрые... Был звонкий голос мамы, зовущий идти пообедать или сесть наконец за уроки. Прятки, классики, дочки-матери, даже "войнушки" с дворовыми мальчишками... Пятерки, четверки, двойки в школе... все ведь было. Все как у нормальных детей. Как часто я задумываюсь теперь о том, что было бы со мной, если бы все сложилось иначе? Если бы не было того злосчастного вечера, тогда, когда я впервые сорвалась...

Да, да, да! Я знала, что все всегда так и начинается – понемножку, потихоньку и под одобрительные возгласы друзей... ну предупреждали же меня взрослые в конце-то концов! Но, увы... И когда мои лучшие друзья предложили мне " мир новых неземных кайфовых ощущений ", я поверила. И не смогла противостоять роковому соблазну...




*​

Когда я открыла глаза, свет уже вернули. Выворотень стояла рядом и улыбалась. Хитро, загадочно так... И на редкость малообнадеживающе. Так, наверное, улыбалась бы симпатичная львица – если бы умела, конечно, - созерцая загнанную в ловушку лань.

Господи, это конец, да?!

– Твое? – Выворотень ткнула мне в нос мое позавчерашнее сочинение.
Я робко закивала головой.

– Оригинально! Шикарно! Неподражаемо! Такого убийства семантики я не встречала даже в откровениях нашего прославленного барханиста.

Заключенный из "уголка инакомыслящих", уловив что-то родное, ностальгически замычал.

– А эти стихи? – продолжала Выворотень. – Что это за депресняк, позвольте полюбопытствовать:



Гармония – застывшее движенье
Что заставляет бабочку-калеку
Махать крылом, взбивая отраженье
В блестящей лампе и расти крылу
опаленному. В этом жизни соль?​


– Ну и как это понимать?

Я упрямо молчала. Главное – не теряться. И надеяться на чудо.

– Позвольте, господа! Я возмущен до корней волос! – раздался голос с передней парты. Это Джокус, наш борец за Справедливость и ценитель Прекрасного. Имеет в своем арсенале бесценнейший талант – умение незаметно для преподавателей подремать на лекциях. Но стоит только кому-то бросить вызов Прекрасному, как Джокус тут же просыпается и глядит на обидчика приблизительно так, как глядел Александр Матросов на дзот перед подвигом. – Изоляция в адекватности – прямой путь к деградации! Излишняя категоричность вредит развитию! Мало того, что мы вынуждены считаться с вашим методом выставлять нам оценки посредством арифметической прогрессии, так вы нам еще и диктуете как писать! А мы не согласны, слышите – не со-глас-ны!! То, что происходит здесь, отражает то, что происходит в целом в российском интернете!

Ого! Студенты захихикали, заулыбались, напряжение в кабинете начало спадать. Самые смелые попытались даже поаплодировать. М-да... Я взглянула на Выворотень.Сейчас может грянуть народное восстание. И никакая рукопашка не поможет ведь…

– Аффтар, ударься апстену, раз! – голос преподавательницы прозвучал удивительно ровно. Никакой паники.

Джокус как-то сразу сник. Покорно встал, разбежался и хорошенько ударился о стену. Ба-бах! Казалось, от удара сотряслось все здание. Итак, восстание было подавлено еще до его рождения... Чуда не произошло. Хотя... есть еще надежда, что на шум прибежит наш декан, Оладушка Мавковна. Она добрая, во всем разберется и спасет меня от страшного допроса.

– Аффтар, ударься апстену, два!

– Опять?! – ужаснулся бедный Джокус.

- Отставить разговорчики! Впе-ред!

Джокус побежал.

– Быстрее! – вошла в раж Выворотень.

Тот прибавил скорости.

– Быстрее-е!

Вот он, мой шанс! Сейчас будет грохот пуще прежнего, и Оладушка Мавковна наверняка услышит!

– Еще быстрее-е-е!

– Ааа! – заорал Джокус, пересиливая страх перед собственной скоростью и неумолимо приближающейся белой стеной.

– Быстрее-е-е-е-е!!!

– Ааааааа!!!

– Оладушка Мавковна!!! – не выдержала и я...




*​

– На подоконник! – спустя минуту сказала мне Выворотень, совершенно не обращая внимания на зияющую в стене дыру, так подозрительно напоминающую силуэт одного из наших студентов. – Посмотрим, посмотрим, как это – летать на "крыле опаленном".

Все. Теперь это точно все. И Оладушка Мавковна не успеет...

Я встала на подоконник. Ощущение неопределенного будущего изнуряло, подкашивались ноги...

– Ну, давай, прыгай, мотылек! – скомандовала Выворотень.

– Как? Я летать не умею...

– Как говорится, если человек разговаривает с Богом – это молитва, а если Бог с человеком – это вдохновение, – громко рассмеялась Выворотень. – Нескольких минут общения со мной, думаю, предостаточно, чтобы вдохновиться на полет.

И пнула меня ногой. Уже падая, краем глаза я успела разглядеть ужас в застывших лицах друзей-студентов... Прощайте, прощайте, друзья!

– Парашют раскрой, парашю-ю-т! – последнее, что я услышала, был истошный вопль Энея из клетки...




*​

– Ну что, подруга, очухалась? – спросил доктор.

Я не ответила. Сильно болела голова.

– Что это было, доктор? – всхлипнула мама.

– Сильный наркотик, чрезвычайно сильный... – покачал головой доктор. – Если бы эта доза была лишь первый-второй, но, к сожалению... ваша дочь в зависимости уже не первый год...

– Ох... доктор... скажите мне только одно – насколько это серьезно?

– Не здесь, – нахмурился доктор и покосился на меня. – Нам лучше выйти.
И он вывел маму из комнаты.

Я осталась одна. Как тихо и скучно... Ну почему мне так не по себе? Господи, как же мне осточертела эта комната с ее старым японским телевизором и вечно пыльным комодом... Сейчас еще вернется мама и начнет причитать и отчитывать...

Я перевела взгляд на свой рабочий стол, как всегда заваленный всякой всячиной – от бумаг с чертежами и рисунками кентавров до самых редких поваренных книг. Тоска да и только...

Машинально полезла в карман. Вытащила прозрачную упаковку с голубыми таблетками. Потом с добрую минуту тупо разглядывала надпись на упаковке.

– Михей.ру, - механически прочитала я. – Михей.ру... Мой вечный порок, мой вечный мучитель... Кто бы мог подумать... но, кажется, жить без тебя я уже просто не могу... Люблю вопреки всему.

Я вздохнула, вытащила одну таблетку и жадно проглотила...




*​

...Выворотень, Митриэль, Мормегил и Эней уже здесь... А вот идет и машет рукой Джокус, и никаких следов удара о стенку на нем, кажется, нет...

– Вернулась-таки? – воскликнула Выворотень и ласково потрепала меня по щеке... Умничка! Ты же не обижаешься на меня, правда? Ну, вот и хорошо! Айда в раздел "Творчества" вместе поэтов громить?

И я ей тоже улыбнулась. Вопреки всему.
 
Это с конкурса романтической истории.


Про Мухина
(рассказ с элементами бреда по мотивам школьных лет автора)

1​

Понедельник. Девять часов утра. Урок литературы. Изольда Степановна, классная руководительница седьмого класса «Б», нежно именуемая своими учениками не иначе как Прекрасное Широко, уже вызвала к доске ученика и теперь тщетно пыталась вытянуть из него первые две строчки стихотворения Лермонтова.

— Ну, Селедкин?

— Как часто пестрою толпою... окружен... когда передо мной, как будто бы сквозь сон... — вспомнил, наконец, Селедкин.

— Ну, слава Богу! Дальше.

Селедкин мучительно наморщил лоб. Все почему-то сразу же поняли, что следующее озарение на Селедкина снизойдет не скоро. В классе опять воцарилась тягостная тишина.

Мухин посмотрел на свои часы. С глубоким вздохом прокрутил стрелки вперед, представляя, что сейчас уже поздний вечер, когда можно не думать о школе и Лермонтове, а просто лечь в теплую постель и забыться сладким сном. Но, увы — Мухин опять вздохнул — впереди целых шесть уроков, а потом еще и в музыкалку бежать. Тоска. Поспать бы...



2​

Духота. Голая степь. Близится ночь. На фоне угасающего горизонта два всадника. Грозно сверкают шпаги и рвутся вперед ретивые кони. Но всадники придерживают коней и ждут сигнала стоящей неподалеку в окружении свиты Снежной принцессы.

— Ваше Высочество, — обращается к принцессе полная женщина из свиты, — пора начинать. Вот-вот дождик пойдет, промокнете, заболеете...

— Скоро, — коротко отвечает принцесса. Она указывает на небо, на луну, медленно утопающую в тяжести наплывших туч. Долго ждать не приходится — через минуту из серой массы облаков вырываются, жаля раскаленный воздух, острые языки молнии, оглушает округу гром, и льет, как из ведра, дождь.

— Ваше Высочество... — чуть не плачет пышка, — ну как же так?

— Пора, — голос принцессы невозмутим. Она взмахивает белым платком, и тут же раздается радостный крик всадников.

— Йо-хо! — поднимая коня на дыбы, кричит всадник с перьями на шляпе.
— Ааааа! — вторит ему кавалер в зеленом костюме.

Дождь бьет принцессу по лицу, размазывает тушь по щекам, но девушка радостно хлопает в ладоши и звонким голосом велит:

— Кавалеры, за вашу принцессу, за ее любовь — вперед!

Словно отражая очередную вспышку молнии, вскинуты над головами сверкающие шпаги, и вот всадники уже мчатся навстречу друг другу. Кони вязнут в превратившемся в вязкое болото песке, стонут под мощными ударами клинки, крики, ликования, проклятия дуэлянтов. Пыл борьбы настолько велик, настолько захватывает, что кажется, будто степь позабыла про грядущий сон — в небе беспокойно закружили, несмотря на ливень, стервятники, и откуда ни возьмись, со всех концов света поспешно начали стягиваться галдящие толпы людей — успеть бы! Даже уставшее за день солнце, кажется, уже не торопится уходить за горизонт — мутный оранжевый полукруг, зацепившись за край земли, жертвует свои последние лучи на достойное освещение баталии.

Дуэлянты уже давно спешились, и теперь, мокрые и перепачканные в грязи, ведут бой на земле. Человек в зеленом костюме, кажется, заметно подустал, а напор его соперника все сильнее и сильнее. Приходится отступать: шаг назад, еще шаг — и вот он оттеснен к сомкнувшейся любопытствующим кольцом толпе. Толпа тут же расступается и умело реорганизовывается в новое кольцо с большИм для дерущихся пространством. Дождь, грязь и азарт стерли различия между сословиями — любой из толпы, будь то аристократ из свиты принцессы, будь то простой крестьянин — все ведут себя одинаково: промокшие насквозь, они орут, сквернословят, жаждут крови. Вот только принцесса молчит.

— Смелее, смелее, Д'Артаньян! Он уже устал! — подбадривает толпа. Человек с перьями на шляпе, услышав свое имя, кривляется на публику, затем вытаскивает из-за пазухи чудом уцелевшую в битве розу и бросает ее у ног Снежной принцессы.

— Йо-хо! — воодушевленно кричит он, видя, что девушка приняла его подарок. — Йо-хо! — и с новыми силами рвется в бой.

Его противник оступается и падает. Слово, только одно слово! Упавший смотрит на принцессу и ждет, пока она произнесет его имя. Все напрасно — девушка холодна и высокомерна. Как всегда, впрочем.

— Сдавайся, дарагой! — акцент Д'Артаньяна, как оказалось, был явно не французским. Острие его шпаги замерло в двух сантиметрах от лица поверженного противника. - Сопротивление не имеет смысла.

Толпа разражается бурным ликованием.

Противник мушкетера, все еще сидя на мокром песке, тянется к оброненной при падении шпаге.

— Одно ваше слово, принцесса! — кричит он. — Одно только слово!

Вновь сверкает молния. Становится вдруг тихо, толпа замирает, даже дождь перестает лить. Все внимание обращено к принцессе — ответит? Промокший и обессиленный стервятник сужает круги над участниками драмы и садится на плечо принцессы.

— Ну что, пернатый? — рука принцессы гладит стервятника по мокрым перьям, голос ее звучит чуть насмешливо. — А ты как думаешь? Казним или помилуем?

Стервятник недовольно встряхивается и что-то шепчет девушке на ушко.

— Хорошо, — улыбается принцесса. — Только ты сам скажи.

Птица вытягивает шею и громко орет в воздух: «Ку-ка-ре-ку-у-у!!!»

По толпе расходится туповатое «Ааа?»

— Помиловать! — снисходительно оглашает Снежная принцесса. — Пойдемте, — говорит, уже обращаясь к полной женщине из своей свиты, — весьма жалкое зрелище.

Разворачивается и собирается уходить.

— Постойте! — раздается крик.

— Ааа? — вновь озадачена толпа.

Принцесса оборачивается. Ах, это всего лишь свежепомилованный кавалер...

— Постойте, принцесса!

Человек в зеленом костюме отстраняет шпагу мушкетера, бойко вскакивает на ноги и подходит к девушке. Руки его в карманах брюк.

— Ну, может, хватит ломать комедию? — спрашивает помилованный. — Что это еще за номера? Д'Артаньяны-джигиты, петухи-стервятники...

Небрежным движением руки он сгоняет птицу с плеча принцессы. Птица возмущенно кукарекает, взмывает вверх и улетает, на прощанье, вероятно по ошибке, нагадив мушкетеру на шляпу.

— Вах! — возмущается Д'Артаньян. — Биджо, да ти наглэц! Вихади на бой!

Принцесса, скрестив руки на груди, улыбается помилованному.

— Ну что ж, герой... В следующий раз снисхождения не жди.

— Да не нужно мне ваше снисхождение! Мне бы... — помилованный запинается.

— Ну?

— Стесняется, — загоготала пышка из свиты.

Ее смех охотно подхватывает толпа.

— Вихади!!! — все это время Д'Артаньян вызывающе размахивает шпагой перед носом противника.

Помилованный с презрительным видом плюет и фыркает:
— Да не нужно мне твоей жалости, принцесса!

Резким ударом ноги он выбивает шпагу из рук мушкетера, и завязывается рукопашный бой. Как выясняется, в такой драке шансов у мушкетера нет — помилованный выкидывает фокусы покруче сердитого шаолинского монаха. Вот он садится на шпагат, тут же вскакивает, бьет левой рукой, бьет правой. И тут же ногой. Бам, бам, бам! Повтор комбинации: бах-бах-бах. А теперь сальто-мортале с оплеухой в момент приземления: «Кийааааааа!!!»

— Уффф, — уважительно гудит толпа.

Поединок продолжается недолго. Через минуту чудо-каратист склоняется над развалившимся на песке мушкетером и издевательски медленно заносит руку вверх для последнего удара. Глаза Д'Артаньяна округляются от ужаса.

— Сейчас друзей позовет, — уверенно шепчет пышка принцессе.

— Один за всех, все за одного? — догадывается принцесса.

— Угу!

— Дядя Суликооооооо!!! — неожиданно разочаровывает мушкетер, наблюдая неумолимо быстро приближающийся кулак своего мучителя.

Принцесса с пышкой переглядываются в растерянности — надо срочно что-то делать.

— Мухин! — первой приходит в себя пышка. Ее огрубевший отчего-то голос теперь сильно напоминает недавние раскаты грома. — Мухин, ты мне это прекрати!



3​

Серые тучи, оранжевый горизонт, бескрайняя степь — все это моментально рассеялось в равнодушной белизне кабинета литературы. От многочисленной толпы остались только запылившиеся портреты поэтов и писателей на стенах. У доски все еще маялся Селедкин.

— Мухин! — снова прогремела Прекрасное Широко. — А ну-ка, подъем! Опять за старое?

Мухин протер глаза, машинально ощупал себя и виновато улыбнулся. Как оказалось, вместо зеленого костюма на нем теперь была обыкновенная школьная форма.

— С возвращением! — удачно сострил кто-то из учеников и рассмешил весь класс. Смеялись все — и Изольда Степановна, которая минуту назад казалась
Мухину пышкой из свиты принцессы, и громила Гонидзе, оригинально сыгравший роль Д'Артаньяна... Но обиднее всего Мухину было слышать смех Снежной принцессы, Оли Креветкиной — звонкий, высокомерный, снисходительный. Она, как отличница и любимица учителей, сидит на первой парте, аккурат перед Мухиным. Обычно на Мухина не обращает никакого внимания: аккуратный хвостик каштановых волос, мягко спадающий на худенькие плечи — вот и все ее отношение к соседу на задней парте. Гордая, заносчивая... Даже возвращаясь из музыкальной школы в одном автобусе с Мухиным, сделает вид, что не узнала своего одноклассника и до последней остановки уткнется в книжку...

«Да ну ее к черту!» — сколько раз думал про себя Мухин. — «Зазнайка несчастная!»

Но образ Креветкиной настойчиво и упорно, заразившись, видимо, этими качествами у оригинала-отличницы, лез чуть ли не в каждый сон и мысль бедного Мухина.

— М-да... и часто снится, говоришь? — анализировал каждый раз старший брат Мухина откровения страдальца.

— Не то слово, житья никакого нет... — отвечал Мухин.

— Ну так, брат... ты влюбился.

— Чи-вооо? — возмущался Мухин. И предательски краснел.

— Влюбился, говорю. В седьмом классе учишься, неужели про такое понятие как любовь не слыхал? — смеялся брат. И Мухин сердился на него.

А теперь, переждав всеобщий смех, он твердо решил — все, военное положение! Контроль над мыслями строжайший! Перед ночным сном — получасовое чтение самой скучной литературы, которая только найдется дома: начиная с отчетов о каком-то там съезде КПСС и заканчивая блокнотом с папиными стихами. И никаких приключений и романтики на ночь! Все! Все!! Все!!!

— Эй, Муха! — отвлек его от раздумий чей-то шепот сзади. Мухин обернулся и увидел ухмыляющуюся физиономию Гонидзе. Этот смуглый кучерявый товарищ из Кутаиси в классе недавно, всего полгода, но с первых же дней заявил о себе в полный голос. Оригинальная логика мышления и редкая непробиваемость вдохновили класс одарить новичка подпольным титулом «Черный Квадрат». Именно подпольным, так как новичок, не испытывая, видимо, особой симпатии ни к Малевичу, ни к его шедевру, этот жест доброй воли не оценил и проговорившихся вслух карал кулаками и немедленно.

— Давай суда партфел Крэвэткиной, — тихо сказал Черный Квадрат и хитро подмигнул.

Мухин сразу же все понял. Это ритуал такой — кража портфеля с передних парт и передача его в самый конец класса. На перемене, пока хозяйка вещи будет искать пропажу, портфель с любовью попинают в коридоре. Возмездие за непослушание — так в классе называли эту акцию. В пятницу на уроке классного часа произошла очередная стычка между женской и мужской половинами класса — на этот раз девочки обвинили мальчиков в слабой организации вечеринки в честь Восьмого марта: мол, на Двадцать третье февраля все было по-другому, по-человечески — подарки, поздравления, музыка, сладости... а тут, на Международный женский день, на тебе — зубная щетка на память и скудное угощение, которое мальчики сами же и слопали! Особенно убедительно выступала Креветкина, ее "J’accuse" в конце-концов заставило Прекрасное Широко как следует отчитать мужскую половину класса. Это было полнейшее фиаско и позор.

— Слишищь? — торопил Черный Квадрат. — Протяни руку за партфелем.

— Нннет... — промямлил Мухин.

— ...Чего — нэт?! Ти что, сдурел?

— Не дам.

— Пачему?! — уже совсем громко спросил Гонидзе.

— Потому что... я ее уважаю, — вырвалось у Мухина.

Класс оживленно загудел.

— Уважаищь? — опешил Черный квадрат. — А нас — нэт? Да ты, биджо, наглэц...

Он встал во весь свой рост, схватил Мухина за грудки и пару раз как следует встряхнул. Мухин честно сопротивлялся и даже больно наступил громиле на ногу. «Кошмар, — думал он, — я схожу с ума, а мои сны, кажется, воплощаются в реальность». В классе происходило что-то невероятное: все что-то кричали, подбадривали дерущихся, сплетничали и с аппетитом смаковали происходящее. Шум стоял неимоверный, и через минуту все в классе были в курсе, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор.

Поединок прервала Изольда Степановна — ее мощное «Разойдись!» моментально охладило пыл конфликтующих сторон. Черный квадрат, нарисовав невинное выражение лица, кротко сел за парту. Вернулся за свою парту и Мухин, растрепанный, взлохмаченный и поникший. Неприятно ныла скула, горело ухо, и подавал первые признаки тепла и света будущий фонарь под глазом.

Первое, что он увидел, подняв голову, — это широко раскрытые глаза Снежной принцессы. Оля смотрела на него совсем иначе, не высокомерно, не надменно, как обычно, а так, как будто разглядела в нем что-то, чего раньше не замечала — словно это был не Мухин вовсе, а кто-то другой... Мухин смущенно пожал плечами. Чудесный румянец тронул щечки девушки, и она поспешила отвернуться.

— Ну, Мухин, — успокоив класс, сказала Прекрасное Широко, — с тобой не соскучишься! То никак не разбудишь, то не угомонишь... Давай-ка, дружок, к доске. Расскажешь нам стишок, пока после драки спать не захотелось.

И Мухин побрел к доске. Тревожно колотилось сердце, на душе было неспокойно, ему казалось, что его ведут на казнь. «Предатель!» — шептали за спиной. — «Не мужик ты, Мухин!» Чей-то обгрызенный ластик просвистел возле уха. Это только прелюдия...

За окном шел сильный снег. Вьюга, подумал Мухин. И это, наверное, хорошо. Можно будет с чистой совестью соврать в музыкалке, что опоздал из-за непогоды — транспорт подвел. Должны поверить... вот только куда фонарь деть? Да ведь и новых примет понаставят...

Он тяжело вздохнул.

— Не надо вздыхать, Мухин, — сказал Изольда Степановна. — Читай стих.

Мухин приподнял голову, исподлобья оглядел класс. Со всех концов кабинета в его сторону тянулись неласковые мальчишеские кулаки. Особенно впечатлял кулак Гонидзе — огромный, смуглый и очень красноречивый. Столь шокирующее зрелище временно отбило хоть какую-то любовь Мухина к стихам. Напрочь. Какой уж теперь Лермонтов!

— Ну? — повторила Прекрасное Широко. — Опять заснул?

Хуже, думал Мухин. Память от страха отшибло... хоть бы кто помог, подсказал... Люди-и-и!

— Как часто... пестрою толпою, — шепнул кто-то под самым носом Мухина. Помощь подоспела с самой неожиданной стороны — с первой парты. С той самой парты, где сидела Снежная Принцесса. Яркая, теплая искорка сияла в обычно холодном взгляде девушки, куда-то пропала строгость зеленых глаз... Снежная принцесса исчезла, растаяла. Осталась просто Оля. Оля Креветкина. Робкая, как первые шаги младенца, улыбка освещала ее лицо. Робкая, непривычная, дарящая надежду... Надежду на то, что сегодня в автобусе после музыкалки, им, аккуратной, прилежной ученице и лохматому, разукрашенному синяками романтику, будет о чем поговорить.

Дикий восторг, непонятное чувство радости заполонило Мухина. Его легкие до отказа наполнились воздухом, хотелось кричать, смеяться, дурачиться! Ему казалось, что он — свободный корабль, что дует попутный сильный ветер, и вот он уже летит, летит на всех парусах, обгоняя кричащих от зависти птиц и собственную тень.


Как часто пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей...​

Мухин читал стих с неподражаемым чувством. Он парил в облаках. Он чувствовал себя другим, особенным. Где-то внизу, все так же тупо потрясая кулаком, скалился Черный Квадрат. Но Мухин уже ничего не боялся. Он снова подумал, что, наверное, сошел с ума, и его сны воплощаются в реальность, но это же хорошо, замечательно! Любовь, понял он, это только для сумасшедших.
 
Тринадцатая попытка

Шест в руках Пружинина ожил: вздрогнул, качнулся влево и вправо, а затем, подобно винтовке в руках опытного снайпера нацелился на планку. Аплодировать и поддерживать спортсмена уже было некому – все члены команды, завершив вторую за сегодня тренировку, поспешно покинули стадион, немногочисленные зрители тоже, а завхоз спорткомплекса, не поверив в упорство Пружинина, решил не включать прожектора. Между тем, несмотря на то, что уже давно стемнело, и вовсю буянил ветер, спортсмен все еще пытался взять непокорную высоту.

Пружинин щедро вдохнул прохладного воздуха и с шестом наперевес сделал первые шаги навстречу цели. Усталость давала знать о себе – ноги мучительно ныли, шест рвался вон из ослабших рук, но цель, цель! – она не давала покоя и, предательски поблескивая в свете полной луны, волшебным образом манила к себе. Разбег, отталкивание, вылет. Притихший было ветер, словно дождавшись удобного момента, когда атлет поравняется с планкой, теперь задул в спину пуще прежнего, и подкинутый порывом Пружинин с легкостью преодолел препятствие. Все еще находясь в воздухе, атлет мысленно поблагодарил своего неожиданного союзника за помощь, отпустил шест и приготовился к приземлению, но в это самое мгновение с ужасом осознал, что последнее вряд ли случится в ближайшем будущем. Как выяснилось, ветер оказал спортсмену медвежью услугу – занес его в сторону, к боковой стойке, за которую Пружинин и зацепился шнурками кроссовок. И беспомощно повис.

Прошло полчаса. Пружинин, подергавшись и покричав какое-то время, понял, что особо рассчитывать не на что. Никто не услышит. Ветер, сыгравший с ним столь злую шутку, совсем не собирался признавать свою вину и в знак примирения умолкнуть насовсем – нет, напротив, он, бессердечный, дул все сильнее и холоднее, раскачивая несчастного пленника из стороны в сторону. Сильно болела голова – сказывалось долгое висение вверх тормашками.

«Боже, – думал Пружинин, – неужели вот так вот? Какая нелепая, глупая смерть! » Он представляя, каким его найдут завтра: подвешенным, закоченевшим…. Шея его онемела, и единственное, что он мог созерцать в столь пикантном положении, была луна, полная и сочувствующая. Он зажмурился и приготовился к самому худшему...

Когда Пружинин открыл глаза, он заметил странную точку на фоне луны. Точка, плавно раскачиваясь в воздухе, приближалась к стадиону. Ведьма, почему-то решил несчастный атлет. Ему мерещилась метла, на ней уродливое горбоносое создание и баночка с пахучим зельем в руке. Между тем, точка направлялась именно к повисшему атлету, сомнений не оставалось.

Это была не ведьма, даже не ангел. Это был слон, обыкновенный слон, одетый в черный фрак и цилиндр и удобно восседавший на хрупкой джентльменской тросточке с набалдашником. Приблизившись к Пружинину, пришелец с удивительной грациозностью пересел на планку. Он был легок, как пушинка.

– Все висите? – он еще и разговаривал!

– Вишу, – ответил Пружинин.

Слон вытащил из кармана трубку и табак, закурил.

– А я вот все наблюдаю за Вами, наблюдаю… Все упорствуете, молодой человек.

– Да, скоро соревнования. Надо трудиться, стараться. Вот, бегаю.

– От чего бегаете?

– Да ни от чего… просто спорт такой. Бегаю, прыгаю… но ни от чего не убегаю…

Пришелец внимательно посмотрел на подвешенного.

– Да нет, убегаете. Я-то давно за Вами наблюдаю. То альпинизм Вас увлек на три года, то парашютный спорт… А то и вовсе сапером в армию напросились, помните?

– Помню. Ну и что?

Пружинин был уверен, что сходит с ума.

– А ведь как убедительно убегали… – продолжал слон. – Ммм… Кубки, победы, награды… Ай-ай-ай…

– Послушайте, я, наверное, умираю, да? И мне мерещатся всякие кошмары, вроде летающих слонов-интеллигентов… потому, что я ничего не понимаю…

– Ну, во-первых, я не кошмар, – слон слегка обиделся. – А во-вторых, Вы не умираете. И не надейтесь даже… Обычно таких, как Вы, Время оставляет на потом… в назидание другим.

– Не понял…

– Объясняю, – пришелец был на редкость терпелив. – Сильно Вы обижаете Время, ох как сильно…

– Я???

– Вы, конечно. Убиваете его, убегаете от него… игнорируете. Я за всю вашу жизнь насчитал тринадцать явных попыток убить время… говорю же, бросаетесь из крайности в крайность, то по скалам лазаете, то с парашютом прыгаете, то вот… с шестом забавляетесь… ай-ай-ай, а ведь Вы уже немолодой… и все не своим делом занимаетесь. А Время уходит.

– Как это – не своим делом? – переспросил Пружинин.

– А вот так, – усмехнулся слон и выпустил из хобота облако табачного дыма. – Боитесь просто, не верите, на что способны. Вот и ищете опасности, крайности… отвлекаетесь на ненужное, забавляетесь временными победами и убиваете Время… И подсознательно желаете себе смерти, правда? То в горах альпинистом, то на войне на Кавказе… даже теперь! Но неужели Вы думаете, – пришелец опять усмехнулся, – что я поверю в то, что атлет, пусть даже вися на ниточке, не способен сделать усилие и подтянуться к планке?

Пружинин смутился.

– Стыдно, да? – понимающе спросил слон.

– Стыдно…

– Да, стыдно… Но смерти Вы не найдете. Время – вещь мстительная. Вы его убиваете по-разному, но в ответ таких, как Вы, оно убивает лишь одним способом – глубокой и дряхлой старостью… Такие, как Вы, обречены жить долго. И мучиться. В назидание другим.

Прошла долгая минута. Пружинин соображал. Затем решительно, не взирая на боли в заледеневших суставах, подтянулся к боковой стойке, резко дернул зацепившейся ногой и порвал злосчастный шнурок. Еще минута и он уже сидел на верхней планке рядом с пришельцем.

– А где же выход? Как же иначе… жить? – спросил он.

– Я уже говорил как, помните? Займитесь своим призванием, тем, что Вы всегда хотели делать, но боялись. Понимаете?

Пружинин пожал плечами.

– Вспомни, – слон вдруг перешел на «ты», – о чем ты мечтал чуть ли не с самых пеленок?

– Стать космонавтом, – робко, опасаясь насмешек, промямлил Пружинин. – Или летчиком…

– Так… – одобрительно кивнул слон.

– Я хотел летать, – мне нужно было небо…

– Ну… так в чем же дело? Лети!

– Лететь? – вздохнул Пружинин. – Как? Разве люди летают?

– А слоны разве летают?

Пришелец подбросил в воздух свою тросточку, пересел на нее и протянул хобот Пружинину.

– Смелее! – сказал слон. Спортсмен повиновался, ухватился руками за хобот, и они взмыли вверх. Там, наверху, Пружинин отпустил хобот и полетел сам. Он смог, сумел в это поверить.

– Дайте закурить! – крикнул Пружинин слону.

– Пожалуйста! – слон достал из кармана фрака еще одну трубку. – А как же спорт, соревнования и «Минздрав предупреждает»?

Пружинин рассмеялся, схватил трубку и устремился вперед. Тринадцатая попытка оказалась счастливой. Его ждали луна и звезды.
 
Фокся, спасибо, исправил :)
Выкладываю последнее конкурсное. Буду рад, если будут мнения.




Страдания Общипалкина​


Чем ближе Общипалкин подходил к кабинету директора, тем сильнее колотилось его сердце, и обильнее потели ладони. Чья-то робкая надпись «Осторожно, злой директор!» на взывающей к ремонту стене коридора прогнать страхи токаря второго разряда совсем не помогала. Было тревожно, и Общипалкин страдал.

Директора, О. И. Волкова, он застал за рабочим столом. Лоснящиеся губы, чавканье и груда грязных тарелок смело свидетельствовали о том, что главный мозг завода находится на заслуженном отдыхе. Следуя профессиональному инстинкту, Общипалкин мысленно пожелал директору подавиться, а затем, логично предположив, что в расслабленном состоянии главный мозг завода обязан быть чуть менее злобным и категоричным, чем обычно, решил действовать.

– Уважаемый Олег Андрее… Иванович, – заикаясь, начал он. – Меня уполномочил говорить с Вами старший по цеху, Фукин. Вот наш ультиматум: мы требуем… просим повысить наши зарплаты…

Сначала Волков поперхнулся. После чего, не особо, видимо, сопротивляясь желанию организма выплеснуть наружу все свое возмущение, оглушительно чихнул.

– АПЧХИИИ! – стены и стекла вокруг затанцевали. Финал головокружительного танца обозначил зазвонивший телефон.

– Алло! – строго сказал директор.

– Будьте здоровы, дорогой наш Олег Иванович, – медовым голосом пожелали на другом конце провода.

Общипалкин нервно ковырял пуговицу рабочего халата. Страхи опять вернулись на облюбованное место в сердце токаря второго разряда.

– Ну что, Общипалкин, – положив трубку на место, спросил Волков, – может, для начала присоединишься к трапезе, отведаешь мясца?

Общапалкин насторожился. Голос директора звучал подозрительно мягко.

– Н-нет, Иван… Олег Иванович, спасибо, но я вегетарианец.

– Вегетарианец, говоришь? Жаль, жаль. Мясо – это пища для мозга. А, значит, мы и мыслим с тобой, возможно, по-разному. Понимаешь?

– Понимаю, – ничего не понимая, сказал Общипалкин.

– Ну, вот и хорошо. А мясо – это еще и витамины, без которых организм – ну никак! Вот ты мясо не ешь, а потому уже лысеешь.

– Ну… не обязательно все так. Это наследственность такая, Олег Иванович. Генетика… Вот мой отец – Вы его знаете, он тут тоже …

– Да-да, знаю, знаю, – перебил Волков. – Тоже токарем работает, знаю. Наследственность, говоришь? Неужели? И в шевелюре, и в мышлении, и в должности?

Общипалкин тупо нахмурил лоб.

- Теперь не понимаю, - честно признался он.

– Давай по порядку, – ответил директор. – У меня дома, во дворе, живут три симпатичные овечки. Я их держу не ради мясного интереса, совсем нет. Они для моей маленькой дочурки, которая их очень любит. Да, такие вот капризы у детей порой бывают. Так вот, если я подниму зарплату всему нашему цеху - а это тысяча рабочих, придется сильно урезать свою собственную. А раз так, то у меня случится финансовый кризис, а у овечек нарисуются две перспективы на будущее. Либо я их продаю соседней ферме, где их обязательно пустят на мясо, либо я, пытаясь сэкономить на корме и мясных закупках, сам пускаю животных под нож. Тебе овечек не жалко?

– Жалко, – искренне вздохнул Общипалкин. Он почувствовал, что в директоре все еще оставалось что-то человеческое.

– И мне жалко, Общипалкин, – с болью в голосе сказал директор, – и мне. Понимаешь?

Токарь мучительно думал. С одной стороны ему, как истинному вегетарианцу, хотелось спасти бедных овечек, а с другой, выбив у директора добавку к зарплатам, хотелось произвести впечатление на коллектив и заслужить уважение Фукина.

Общипалкин опять страдал.

– Вот, смотри, – Волков не сдавался. – Представь, что овечки – это рабочие нашего цеха. Добавь я всем вам зарплату, сам начну голодать. А какой смысл содержать сытую отару овечек, если сам голоден? Нет, тут придется резко сокращать овечек.

– Под нож пустить?! – ужаснулся Общипалкин.

– Ну, зачем такие крайности. Что мы, звери, что ли? Можно просто выгнать из овчарни на волю-матушку. Только где гарантия, что там, на воле, корма больше, чем в овчарне? А ведь мы с тобой, друг Общипалкин, овечек любим, да? Значит, надо искать баланс. И потому я спрашиваю: как нам сделать так, чтобы…

– И Волков сыт, и овцы целы были? – неожиданно озарило Общипалкина.

– Браво! Именно этого я от тебя и ждал. Вот это – мышление! Да еще с юмором! А ты говоришь «наследственность»! Какая к черту наследственность, брат? Ну, – немного смутился директор, – насчет шевелюры не отрицаю – родство у вас с отцом налицо, а вот в мышлении вы совершенно разные. А раз так, то и должности у вас должны быть соответствующими.

– То есть? – лимит озарений у Общипалкина на сегодня был исчерпан.

– Теперь ты старший по цеху, вот и все.

– Я? А Фукин? А коллектив что скажет?

– Эх, Общипалкин, Общипалкин… – Волков ласково погладил токаря по голове, – мясо-то все-таки начни кушать. Какой коллектив, что он тебе скажет? Это теперь ты все ему будешь говорить. А Фукин… а этот барашек…

– Овечка?

– Нет… – вздохнул Волков, – Фукин – это главный баран, и его пришлось пустить в расход. Ради благополучия остальных. Теперь ты на его месте. Ну, все, иди командовать, тебе пора.

Общипалкин вышел. В душе его, несмотря на неожиданное повышение, происходило что-то непонятное. Он все еще не понимал, где тут подвох, хотя и осознавал наверняка, что он есть. Распознать подвох мешало новое впечатление от директора: Волков оказался совсем даже не плохим человеком, умел говорить на равных и оценивать по заслугам. И очень любил овечек. Но почему же тогда ему, Общипалкину, теперь так неприятно принимать должность главного барана?

Общипалкин опять страдал.

Когда он уже был на улице, за спиной раздался странный треск, как будто кто-то очень громко чихнул, и все вокруг задрожало. Новый старший по цеху достал из кармана сотовый, набрал нужный номер и сказал в трубку: «Будьте здоровы, дорогой Олег Иванович ».
 
У фельдшера

Умирал Щепкин долго и мучительно. Периодически охая и ахая, он жалостливо смотрел на склонившегося над его ступней фельдшера, всем своим видом даруя тому прощение за причиненные страдания. Фельдшер, однако, казался на редкость неэмоциональной натурой, да к тому же и не особо разговорчивой.

– Ой-ой-ой, умираю, – в девятый раз за утро всхлипнул Щепкин. Фельдшер без особого интереса глянул на него и вернулся к работе: рана на ноге Щепкина была несерьезной – всего-то крупная заноза в пятке.

– А ведь говорю я матушке, - стенал раненый, – не мое это призвание – быть дровосеком, не мое! Уж и плакал, и умолял, а она все одно: не хватит, отвечает, Петька, у тебя способностей на другое занятие, а хватит лишь на то, чтобы с ровней себе общаться – с дубами, мол. Вот, говорит, бери топор и работай. Эх, мамынька! Доработался я, сгубили Вы меня…

И зарыдал. Фельдшер все еще держался и отважно боролся с занозой в ноге. С занозой в сердце пациента он воевать не собирался.

– И гори она синим пламенем, мечта моя! – убивался Щепкин, несильно молотя кулачками себя в грудь. – А чего душа с младенчества желала-то, кем звала стать? Не знаете, доктор? А вот кем!

Он вытащил из кармана штанов маленький прозрачный футляр, на дне которого покоился миниатюрный скальпель. Фельдшер устало посмотрел на пациента и здоровенной ладонью смахнул капельки пота со своего лица.

– Хирургом? Ветеринаром?.. Фельдшером? – недоверчиво спросил он.

– Фельдшером, фельдшером! – с долей укора ответил Щепкин. – С семи лет храню, как талисман. Пылинки сдувал, под подушку клал перед сном. А во сне так и мерещилось, что приходят ко мне люди, а я их выслушаю, совет дам, а то и помощь окажу медицинскую… – лицо Щепкина приняло мечтательное выражение, но продолжалось это недолго, и через полторы секунды вновь послышались минорные нотки. – А мамынька не верит мне! Нет, говорит, в тебе достаточно ума и упорства!! У меня-то?! Нет?!

– Есть?.. – обреченно поинтересовался фельдшер.

– А то! Вот полгода назад, зимой, гляжу: мамынька родная, а дрова-то на исходе! Чем весь февраль топить будем? Мамынька говорит: «Иди-ка ты к Ивановне, а потом к Федоровне, у обеих понемногу дров и набери». А я – нет! А я – упорный! За окном мороз, стужа, а я в лес пойду, сам дров нарублю. И пошел! Вот такой дуб срубил, – Щепкин развел руки в стороны, – до дома дотащил, а там уж и дров наколол.

– Тьфу ты, – сплюнул фельдшер, – хоть бы врал, да не завирался! Куда ты, с твоей природной хилостью, - он ткнул указательным пальцем в худые ребра пациента, - вот такой дуб сам дотащил?

И, передразнивая Щепкина, развел руки в стороны.

- Как дотащил, как дотащил… – взвизгнул Щепкин, расправляя плечи – замечание о «природной хилости» его задело, – а вот так! Выпил, закусил – и дотащил!

– Ааа, – с досадой махнул рукой фельдшер и вернулся к раненой ступне.

Но Щепкин все не унимался.

– А ума? У меня – и не хватает? Ха! Вот в позапрошлом году был я в городе, у брата на новой квартире. Так, думаю, давай-ка перед отъездом сделаю ему подарок – табуреток собственноручно наколочу. Только город – это ж не деревня, где лес взять, откуда дощечки брать? Ну, тут я и смекнул. Только тссс! – понизил голос Щепкин. – Никому ни слова! Залез я в сад к соседу брата, Цепелюльке, да тихонько скамейки и порубил, пока хозяина не было. Чем не умно? Мне ли не быть фельдшером?

– Куда залез?! – чуть не подпрыгнул фельдшер.

– К Цепелюльке… фамилия такая… на воротах было написано.

Фельдшер замычал, закатил глаза и смачно ударил себя по лбу. Затем решительным движением дернул пинцетом и вытащил занозу. Пациент тут же отключился.

– Я уже умер? – это было первое, что сказал Щепкин, придя в себя. Теперь он лежал связанным на полу. Рядом, очень недобро поглядывая вниз, на пациента, упиралась в потолок мощная фигура фельдшера.

– А… – робко заикнулся было Щепкин. Фельдшер многозначительно приставил палец к губам и кивнул на стену. Там висела табличка, грамота, где среди прочего, черным по белому было написано: «Администрацией Nской области награждается Цепелюлька Егор Иванович, фельдшер».

Щепкину почему-то стало очень страшно, участилось дыхание, и стало ясно, что, к сожалению, несмотря на все утренние страдания, он еще не умер. Он попробовал встать и пробубнил что-то вроде «мне пора», но выглядело все это как-то неубедительно. Фельдшер даже не стал запирать на ключ дверь, а просто подошел к шкафу и достал оттуда красивый стеклянный футляр. Не торопясь, вытащил из него топор, осторожно провел пальцем по сверкающему лезвию и оценивающе посмотрел на пациента.

– Знаешь, - задумчиво сказал он Щепкину, – а я ведь всю жизнь мечтал стать дровосеком. Мамка не позволила…
 
Эней, а теперь для особо одаренных объясняй ... :D

Фельдшер Щепкина зарубил, да?
 
Вот не делай гадостей другим.
Mari@Vladi не я не думаю, что зарубил он же клятву давал.
 
Mari@Vladi написал(а):
Фельдшер Щепкина зарубил, да?
Кстати да. Хочется знать авторскую позицию. Читатели интересуются. :D

Симпатичный вышел рассказ. Как всегда, подкупает неожиданный поворот сюжета. Написано очень здорово, с хорошим юмором, почти каждый абзац вызывает улыбку.
Сначала смутила первая фраза, показалась неподходящей для юмористического рассказа. Пришлось даже несколько раз перечитать начальный абзац, чтобы понять - мы смеёмся или мы плачем. Но в сочетании с таким вот финалом всё встало на свои места и заиграло. Здорово!
Немножко попридираюсь по пустякам, раз автор так этого хочет. :)
1. Как, я интересуюсь знать, Щепкин ухитрился посадить себе занозу в пятку, если дело происходит зимой? Не босиком же он в лютый мороз дрова рубил?
2. Лично для меня (и, подозреваю, для большинства людей) скальпель ассоциируется с профессией не фельдшера, а хирурга. Фельдшер - это, скорее, стетоскоп.
3. Доставание занозы клещами сделано специально, такой жутковатый юмор? ;) Всерьёз для этой цели лучше использовать пинцет или иглу.
4. Резанула глаз "табличка у входа в сад". Какой-то слишком вычурный оборот для деревенского жителя. Может, сказать проще, что-нибудь вроде "было написано на воротах"?
 
2. Лично для меня (и, подозреваю, для большинства людей) скальпель ассоциируется с профессией не фельдшера, а хирурга. Фельдшер - это, скорее, стетоскоп.
А вот тут не согласна. :) Фельдшер это и терапевт, и хирург в одном флаконе. Широкого профиля специалист так сказать.
У него в арсенале все есть. Скальпель тем более. Как уездный врач раньше.
 
Спасибо, Mari@Vladi, Норе, Оладушка :) Вы даже не представляете, как мне важно услышать мнение по этому рассказу. Можете всегда говорить смело, если что-то смущает - на критику я не обижаюсь)))

Mari@Vladi написал(а):
Фельдшер Щепкина зарубил, да?
Мари, ну, финал открытый)) Можно предположить, конечно, что Щепкина связали, чтобы в отместку насильно рассказать ему о своем желании с детства стать дровосеком)))) А, может, просто попугать и отомстить за попорченные нервы и загубленные скамейки. А, может, и правда - зарубить собрался))))
Hope написал(а):
Вот не делай гадостей другим.
Mari@Vladi не я не думаю, что зарубил он же клятву давал.
Норе, насчет клятвы - у меня об этом ничего не написано ))) Но даже если и было бюы написано, мало ли в истории было врачей, нарушивших эту клятву?))


Оладушка написал(а):
Сначала смутила первая фраза, показалась неподходящей для юмористического рассказа. Пришлось даже несколько раз перечитать начальный абзац, чтобы понять - мы смеёмся или мы плачем. Но в сочетании с таким вот финалом всё встало на свои места и заиграло. Здорово!
Оладушка, но все-таки, было бы лучше, если чуть изменить начальную фразу? Если по-моему, то там, кроме "умирал долго и мучительно", все остальное выдает насмешливую интонацию )))

Оладушка написал(а):
1. Как, я интересуюсь знать, Щепкин ухитрился посадить себе занозу в пятку, если дело происходит зимой? Не босиком же он в лютый мороз дрова рубил?
Оладушка, а почему зимой? Там время года не указано. Есть ссылка на прошлый год и историю с дубом... Может, читатель автоматически переводит время ровно год назад? Тогда действительно зима(( Если так, то исправлю на "полгода назад"))))
Оладушка написал(а):
2. Лично для меня (и, подозреваю, для большинства людей) скальпель ассоциируется с профессией не фельдшера, а хирурга. Фельдшер - это, скорее, стетоскоп.
Честно говоря, я не углублялся в подробности :o Просто пробежался по гуглю ключевыми словами (фельдшер/скальпель), несколько раз увидел их "прямое сотрудничество" )) Но однозначно... стетоскоп смотрится симпатично. Есть одно но. До сих пор была дуэль между скальпелем и топором (они должны были как-то отражать своих хозяев - щупленького невротика и терпеливого до поры до времени дылду - это кратко говоря). Как будет смотреться дуэль между стетоскопом и топором? Тут что-то теряется, кажется.
Оладушка написал(а):
3. Доставание занозы клещами сделано специально, такой жутковатый юмор? Всерьёз для этой цели лучше использовать пинцет или иглу.
О! Точно. Оладушка, когда я тут говорю, что у меня бывают проблемы с русским, мне не верят. А ведь это именно тот самый случай! Я просто не мог вспомнить, как этот предмет лучше звучит на русском (я про "пинцет"... хоть слово-то и не русское, а на русский переводится как раз как... "щипцы")))) :o
Оладушка написал(а):
4. Резанула глаз "табличка у входа в сад". Какой-то слишком вычурный оборот для деревенского жителя. Может, сказать проще, что-нибудь вроде "было написано на воротах"?
Оладушка, ты, думаю, права :) ЛУчше сделать достовернее.
Спасибо тебе большое.
 
Наверное, я не очень точно выразилась про скальпель, раз и ты, эней, и Маришка меня не поняли. Речь шла не о том, пользуется ли фельдшер скальпелем, а о прямой ассоциации "предмет-профессия". (Кстати отсылка от топора или к дровосеку или к палачу у тебя отыграна очень здорово :yes:). Меня смутил вот этот диалог:
– А чего душа с младенчества желала-то, кем звала стать? Не знаете, доктор? А вот кем!
Он вытащил из кармана штанов маленький прозрачный футляр, на дне которого покоился миниатюрный скальпель. Фельдшер устало посмотрел на пациента и здоровенной ладонью смахнул капельки пота со своего лица.
– Фельдшером? – недоверчиво спросил он.
Воля ваша, друзья мои, но скальпель вызывает ассоциацию именно с хирургом.
 
Мari&Vladi, я полностью согласен насчет профиля фельдшера. Но, думаю, что мы действительно не так поняли Оладушку. Она все-таки права. Даже у фельдшера скальпель прежде всего ассоциируется с хирургией. Но это несмертельно, я постараюсь выкрутиться и чуть переделать эпизод, чтобы выглядело достовернее.
 
Эней написал(а):
Даже у фельдшера скальпель прежде всего ассоциируется с хирургией. Но это несмертельно, я постараюсь выкрутиться и чуть переделать эпизод, чтобы выглядело достовернее.
Как вариант - о мечте стать фельдшером может сказать сам Щепкин.
 
Эней написал(а):
Норе, насчет клятвы - у меня об этом ничего не написано ))) Но даже если и было бюы написано, мало ли в истории было врачей, нарушивших эту клятву?))
Эней, так ведь не обязательно, чтоб о клятве было написано, это и так понятно, что по традиции медики дают клятву Гиппократа. Может историй и не мало о врачах, которые нарушили эту клятву, но я верю в людей и мне не хочется считать, что все люди звери.
 
Надюш, пожалуйста, не принимай всё так уж близко к сердцу. :) Вряд ли Эней напишет об убийстве топором всерьёз. Во всяком случае, не в этой вещи. :)
 
Совсем запустил свою тему. Это старое, с прошлогоднего конкурса.



На дне


Эффект был потрясающий. Вся Большая аудитория Высшего суда Океана скоропостижно умолкла, тишину нарушало лишь нервное потрескивание двух скатов-писарей. Профессор, старый Кашалот, чью отвисшую от удивления челюсть безуспешно пыталась вставить обратно почти вся местная аспирантура, уже пять минут щедро потел. Прореагировала даже сонная Тортилла: приоткрыв один глаз, она прошамкала боевую мантру «дачтобвасвсех!» и обратно отключилась.

Виновница сумятицы, подсудимая Пиранья, скромно шаркая хвостом по дну, ждала, когда ее попросят повторить на бис свое сенсационное заявление.

– Ну? – сладко прошипел Cпрут, он же главный инквизитор Океана. – Мы ведь не расслышали...

Пиранья перестала ковырять дно и внятно повторила.

– Я считаю, что мир держится не на человеке, а на китах… На трех китах.

– Святой Динихтис! - тяжело задышала аудитория, и все, включая оправившегося профессора, трижды вильнули хвостами против часовой стрелки.

– Она не виновата, молодая еще, ерш ее попутал! – кричали одни.

– Да покарает ее Суша! Не избежать ей теперь тефлоновой сковороды в аду! – проклинали другие.

– Кусто ей судья! – философствовали третьи.

– Так! – усмирив публику, произнес Спрут. В предвкушении инквизиторской расправы и триумфа справедливости его роскошные усы, как правило, начинали шевелиться. Откуда они у Спрута, никто точно не знал, но среди студентов ходили упорные слухи, что усы эти ненастоящие. – Так, так, так. Значит, вот такие нынче мысли пошли… Что делать будем, о честные слуги Суши?

– Казнить! – вновь завелись одни.

– Пытать! – ревели другие.

– Дайче ей вышказаться, пушть обошнует! – с трудом двигая больной челюстью, вдруг выпалил профессор Кашалот.

– Тьфу, демократ хренов, – сплюнул инквизитор, – ты-то куда прешь?

Но было уже поздно. Аудитория, поддерживая любимого профессора, загудела: «Пусть обоснует! Пусть выскажется!»

Главный инквизитор обиделся, и синхронно махнув шестью руками, отошел в сторону.

– Нет, вы только послушайте! – торопливо начала Пиранья. – Я видела сон, вещий сон! Ко мне явился святой Динихтис (тут и стар, и млад в аудитории снова вильнул хвостом против часовой стрелки) и поведал всю правду о нас и человеке! Человек на самом деле мал, слаб и плохо плавает! Ему ли держать на себе весь мир? А все эти рассказы о стальных исполинах с винтами и тремя глотками, выдыхающими черный дым, не более чем маска. Прикрытие, панцирь… как у нашей Тортиллы, если желаете!

Черепаха все еще не приходя в сознание, пробормотала решительное «Протестую, мать вашу!». Зал пока слушал и молчал.

– И все, что нам рассказывают, – продолжала Пиранья, – про то, что мир держится на могучем всесильном человеке – это обман, пропаганда Спрута, направленная против китов, чтобы удержать власть в своих многочисленных руках! Вот вам зуб, – щелкнула она челюстью, – век волн не видать, если вру, мне сам святой во сне ясно поведал: мир держится на трех китах, а не человеке! Раньше все так считали! А теперь – обман, интрига, авантюра! Долой мракобесие!

Что тут началось!

– Вот те раз… – колокольчиками заголосили мелкие рыбешки.

– Век живи, век дивись, – заворчали черепахи.

– Ересь! Ложь! – не поверили медузы и каракатицы.

– А касалоты тозе киты… – неуверенно рявкнул профессор и оглушил всех присутствующих.

Первым пришел в себя инквизитор. Задумчиво поглаживая свои усы, он произнес: «А что нам скажут присяжные, наша акулья братия?

Из пестрой массы аудитории, любезно демонстрируя в улыбке все три ряда безупречных белых зубов, выплыл Эстет.

– Мы, понимаете ли, далеки от политики и религии, – запел он, читая по бумажке, – наши приоритеты в жизни – это все прекрасное. Собираем ракушки, любуемся закатами, путешествуем… но, в принципе…

– Кхм! – выразительно намекнул главный инквизитор.

– нам было бы выгоднее…

– Кхммм!!

– …если бы человек лишился симпатий инквизиции… – присяжный мечтательно облизнулся.

– И все же ближе к телу… - инквизитор как бы невзначай вытащил из под камня банку со шпротами и поставил ее перед присяжным.

– Понимаю… – почему-то зарделся Эстет и скомкал бумажку, – увлекся… Вот, кстати, не могу согласиться с подсудимой насчет слабости человека. Я, помнится, по молодости и неопытности как-то укусил его, так кара Суши последовала незамедлительно: четырех зубов недосчитался…

– Болван! – хлопнула себя плавником по лбу Пиранья. – Это был водолаз в железном скафандре!

– …так что, уважаемый суд, – закруглился Эстет, – вот что решили присяжные… Ви-нов-на!

– Кто – виновна? Я - виновна? Как – виновна? Аааа, коррупция?! – заорала осужденная.

– Попааалась! Взять ее! – возликовал Спрут, и десять строгих медуз, схватив подсудимую, потащили ее в сторону выхода. – Казнить! Казнить!

– Аааа! Что же вы делаете, барракуды позорные! Отпустите меня немедленно!

– Казнить! Казнить!

– Ах, вот как? – отчаялась приговоренная. – Ну что ж, мне терять нечего!

И, улучив момент, с силой дернула за усы инквизитора. Усы, как и предсказывали студенты, оказались приклеенными и совсем не настоящими.

Все в ужасе притихли. Запал, а заодно и авторитет инквизитора дружно юркнули куда-то под тяжелый подводный камень.

– Не, ну это нечестно… – возмущенно шепнул Спрут Пиранье. – Я больше так не играю… Ты вообще кто такая, чего воду мне мутишь?

– Я – Пиранья, - честно призналась обвиняемая. – Меня в 2006 году Машков, гад, своей охотой сюда вот загнал. Теперь сижу тут, боюсь высунуться из воды… выживаю себе потихоньку. А ты кто?

– А я – Спрут, – не менее честно ответил инквизитор. – Я тут с начала девяностых тухну, все прячусь. Комиссар Каттани, мент этот несчастный, никакого житья не давал. С тех пор вот пытаюсь утвердиться тут, а ты со своими китами мне все чуть не испортила…

– Хм… так что же это… мы с тобой, получается, братья по несчастью… а друг друга не поняли?

– Не поняли… эх... Пойдем, напьемся с горя, что ли?

– Пойдем.

И, обнявшись, они направились в ближайший бар.

– А как же мы? – жалобно пробасил им в спину Старый Кашалот.

– А что – вы? – ответила Пиранья. – Что – вы? Святой Динихтис, люди, киты, демократия, коррупция… Все это ерунда, один сплошной миф. На самом деле, мир держится на трех буквах…

– Это на каких таких буквах? – молниеносно взбодрилась Тортилла.

– Известно, на каких! На СМИ. Телевидение – вот, кто управляет миром…

– А еще менты! – злобно вставил Спрут.

– …и как оно захочет, так и будет. Захочет – сделает тебя звездой, захочет – просто утопит. А вздумается ему сделать так, чтобы все опять поверили в то, что мир держится на трех китах – так тому и быть, поверят, – закончила Пиранья. – Поплыли, друг.

И они поплыли. Публика с недоверием посмотрела им вслед, что-то пыталась возразить. А потом, не сговариваясь, расплылась по своим домам, смотреть вечерний выпуск «В мире животных». Говорят, скоро второе пришествие Кусто…
 
Это последнее, с конкурса масок. Если у кого-то имеются замечания, готов послушать.
Еще остался рассказ с Анькой Демидовой, волшебным автобусом и роялем в кустах))) Выставлять его пока не буду, сначала поремонтирую немножко.



О хищниках и стоматологах


Известный литературный критик Шушкин (Сушкин по паспорту) не любил стоматологов с раннего детства. Не любил – мягко сказано. «Садисты и суки!» – по-чеховски коротко писал он о них, если приходилось. Но зубы болели часто и, как ни крути, а подниматься на зубной эшафот приходилось с незавидной регулярностью. Так было и на этот раз: облазив от боли стены всех своих комнат и справедливо решив, что на экскурсию по кухонным обоям времени по причине возможного рандеву со смертью может попросту не хватить, Шушкин с рабочим портфелем в руке поплелся в клинику.

«Шадишты и щуки!» – с чувством выдавил он через полтора часа, подытоживая неравную дуэль родных зубов с ложками, долотом и кусачками и покидая кабинет стоматолога. «Шволочи!» – негодовал, спускаясь в лифте и выплевывая вату. «Мамма дорогая!» – завершил он композицию восклицаний, когда готовясь к выходу из лифта, разглядел в его раскрытых дверях очень печальную морду драконобегемота. Причина всуе упомянутой родительницы была одета в ярко-зеленый костюм, на фоне которого громко молил о внимании оранжевый галстук. Подавив в глубине души нездоровое желание рассмотреть пестрое чудо поподробнее, Шушкин нечеловеческим усилием сомкнул двери лифта и поехал обратно наверх. Маневр не оправдался, поскольку, как выяснилось, неуклюжая бегемотная часть тела совсем не мешала преследователю критика свободно летать в пролетах между этажами. Но лишь на шестом этаже, когда его вновь встретила чешуйчатая депрессивная физиономия, Шушкин сдался и с чистой совестью упал в обморок.

– Ириску? – предложил драконобегемот очухавшемуся Шушкину, заботливо усадив его на скамейку. – От испуга?

– У-у, – замотал головой критик и прижался к портфелю.

– Тогда я сам... А, впрочем, – вздохнул драконобегемот, – и мне нельзя. Зубы...

Шушкин даже икнул от неожиданности. Он никогда не слышал о драконобегемотах с плохими зубами.

– Да, зубы... я же по папе – кто? Дракон, о – хищник! Нет, собирать грибы и ягоды - это, конечно, замечательно – гуляшь себе по лесу, наслаждаешься пением птичек, любуешься небесной лазурью, ах! А дома аромат от лукошка с лесными трофеями – ах! Чай поставишь, стол накроешь – красота... Но я ведь хищник! Мне мясо нужно! Человечина! А от сплошных ягод с грибами у меня депрессия!

– Я – нешъедобный, – на всякий случай предупредил Шушкин и плавно переместился на краешек скамьи.

– Шъедобный-нешъедобный, – передразнил драконобегемот. – Да что толку? Это раньше нам, драконобегемотам, по традиции мясо полагалось. Прадед ел мясо, дед ел мясо, папа ел мясо. Но нынешние законы, демократическая ориентация, цивилизация... ну, не поощряется людоедство – куда от этого денешься? А без мяса с зубами беда – слабые они, витамины не те... Вот и бегаю по стоматологам. Да... как говорится, традиция предлагает, жизнь вынуждает, а стоматолог, – он с ужасом в глазах посмотрел в конец коридора и прошептал, – наживает.

Шушкин был рад встретить драконобегемота нетрадиционной ориентации. Даже икать перестал!

– Да! Точно! Шволочи они, штоматологи: пошледнее отнимают – до боли обидно же! А куда денешься? Ведь работа у меня такая – критик я, литературный...

– Ага... – закивал драконобегемот, – ага... Тоже, значит, хищник?

– Ну... – замялся Шушкин.

– Хищник, хищник. Страж поэзии, дракон слова! Драконище! Много писак сожрали?

– Так ведь исключительно из любви...

– К поэзии?

Шушкин покраснел.

– К мясу, - признался он. – Традиция у нас такая: прадед – поэт, дед – поэт, отец – поэт... И мне бы так рифмовать... Это же замечательно: выступил на сцене – аплодишменты, выпустил сборник – триумф, почитатели, признание. Но мои стихи почитателей не нашли... и стал я критиком...

– А критику нужно мясо... Человечина...

– Поэтятина, – поправил Шушкин.

– Ну да, ну да... так, значит, работа такая... всё грызете? – с сочувствием спросил драконобегемот.

– Грызу. Во вред своим же зубам. А потом бегу к зубному... ползарплаты ему регулярно оставляю.

– Традиция предлагает, жизнь вынуждает, а стоматолог наживает?

– Угу...

За дверью дальнего кабинета зажужжала бормашина, а затем раздался истошный вопль очередной жертвы стоматолога. Крик эхом разлетелся по пустому коридору и драконобегемот озадачено почесал бегемотную часть тела.

– Я следующий, – прошептал он, тяжело вставая и опираясь о стену. – Страшно-то как! Какие мучения нам, а какое удовольствие ему!

– Да... но что поделаешь? – пожал плечами Шушкин.

– Как это что?! Бороться! Сопротивляться! – воспрянул драконобегемот и схватил критика за плечи. – Не сдаваться! Вот Вы, например: бросайте критику, откажитесь от мяса и не рискуйте больше зубами. А вместо этого пишите стихи, опять пишите! И будет у стоматологов меньше работы.

– Но...

– А вы все равно пишите! Одобрят – пишите с любовью, не одобрят – пишите назло! И все получится, обязательно получится...

– Следующий! – зловеще позвали из глубин коридора.

Драконобегемот отпустил Шушкина, вздохнул и обреченно побрел по направлению к страшному кабинету. Он плакал.

– Постойте! – окликнул его критик, расстегнул портфель и, роняя множество исписанных бумаг, достал оттуда сверток. – Покушайте... потом.

– Что это?

– Мясо... свежее, молодое. Вот это ляжка екатеринбургского графомана, а это шейка другого, питерского... сам вчера грыз.

Печальный драконобегемот утер галстуком слезы и принял сверток. На том и расстались. А дальше в жизни Шушкина все изменилось. Он внял совету драконобегемота и снова стал писать стихи. Сначала, как и прежде, получалось плохо, но упорство и взгляд опытного критика со временем сделали свое дело: о Шушкине заговорили. Что там заговорили! Закричали! Талантище, гений, поэт от Бога! Толпы поклонников с утра до вечера осаждали его подъезд, редакторы газет и журналов отчаянно бомбардировали его телефон, коллеги взахлеб забрасывали комплиментами, а критики, о, критики! Они даже добрее стали! По мнению многих, Шушкин подарил человечеству новое учение, свет, надежду: читая его стихи, люди становились открытыми и сердечными, больные выздоравливали, генералы прекращали войны, а футболисты сборной России по футболу попали в четвертьфинал чемпионата мира! Сам Шушкин избавился от частой надобности ходить к стоматологу – еще бы! – грызть уже никого не приходилось, да и вообще он стал внимательнее относиться к собственным зубам. А люди, буквально боготворившие нашего героя, последовали его примеру и тоже стали чистить зубы по три раза в день. Естественно, все клиники очень скоро закрылись и стоматологам пришлось искать новую работу.

Столь сумасшедшая популярность принесла свои плоды: граждане стали просить Шушкина стать их президентом. И тот по доброте душевной обещал подумать. И, наверное, подумал бы. Но однажды случилось непоправимое: во время вечерней прогулки на него напал драконобегемот, тот самый, с оранжевым галстуком. Почему он напал на своего знакомого так и осталось загадкой: возможно, был очень голоден, а, может быть, в темноте не разглядел лица жертвы. Милиционеры, арестовавшие нападавшего, свидетельствовали, что даже сожрав Шушкина, драконобегемот все равно выглядел печальным... видимо, причиной депрессии у него все-таки были не ягоды и не грибы...

Человечество, конечно же, от такого горя ушло в запой. Поплакало, погрустило, а потом все вернулось на круги своя. Критики возобновили зверство, российские футболисты запороли чемпионат Европы, люди перестали следить за зубами, а стоматолог вновь стал востребованной профессией.

Вот такая история. Меня она многому научила. После смерти Шушкина я перестал мечтать о карьере летчика-испытателя, выучился на стоматолога и теперь работаю в своей собственной клинике. А по вечерам гуляю по парку или пишу стихи для журнала. И ничего в этой жизни не боюсь. Потому что знаю, что никакой драконобегемот, жирафоягуар или другая нечисть меня не тронет, и никакой критик меня не высмеет. Ведь в этой жизни все возможно и каждый из них имеет шанс когда-нибудь попасть ко мне на прием в страшный кабинет.
 
Назад
Сверху