• Уважаемый посетитель!!!
    Если Вы уже являетесь зарегистрированным участником проекта "миХей.ру - дискусcионный клуб",
    пожалуйста, восстановите свой пароль самостоятельно, либо свяжитесь с администратором через Телеграм.

Поэтический вернисаж

  • Автор темы Автор темы Ина
  • Дата начала Дата начала
Ина просто иногда в некоторых произведениях сюжет может идти вокруг какой-либо никогда ненаписанной на самом деле книги. Как, например, у Эко в "Имени Розы" и т.п. Вроде даже энциклопедию таких вымышленных книг составляли.
Вы цитировали отрывок из Лескова о вымышленных портретах курсисток. Был текст песни о портерете Пикассо. Вот стало интересно, насколько вообще сюжет о вымышленных картинах распространен?
 
Понятно, не написанные реально картины... Вот первое, что пришло в голову.
Оскар Уайлд. Портрет Дориана Грея
Посреди комнаты стоял на мольберте портрет молодого человека
необыкновенной красоты, а перед мольбертом, немного поодаль, сидел и
художник, тот самый Бэзил Холлуорд, чье внезапное исчезновение несколько лет
назад так взволновало лондонское общество и вызвало столько самых
фантастических предположений.
Художник смотрел на прекрасного юношу, с таким искусством отображенного
им на портрете, и довольная улыбка не сходила с его лица. Но вдруг он
вскочил и, закрыв глаза, прижал пальцы к векам, словно желая удержать в
памяти какой-то удивительный сон и боясь проснуться.
http://lib.ru/WILDE/doriangray.txt
 
Н.В.Гоголь "Портрет". Причем тоже вымышленная картина наделена какими-то дьявольскими свойствами
 
Ина
Как же без вас плохо нам и подфоруму о живописи:( И как я надеюсь, что вы еще вспомните о нас.:)



Арсений Тарковский


***
Пускай меня простит Винсент Ван-Гог
За то, что я помочь ему не мог,
За то, что я травы ему под ноги
Не постелил на выжженной дороге,
За то, что я не развязал шнурков
Его крестьянских пыльных башмаков,
За то, что в зной не дал ему напиться,
Не помешал в больнице застрелиться.
Стою себе, а надо мной навис
Закрученный, как пламя, кипарис.
Лимоннный крон и темно-голубое, -
Без них не стал бы я самим собою;
Унизил бы я собственную речь,
Когда б чужую ношу сбросил с плеч.
А эта грубость ангела, с какою
Он свой мазок роднит с моей строкою,
Ведет и вас через его зрачок
Туда, где дышит звездами Ван-Гог.

1958


Новелла Матвеева

Боттичелли

2.jpg



Век титанов, мраморную гору
Молотом дробящий поминутно,
Был смущен, когда завидел Флору,
Лепестками сеящую смутно.

Вижу птиц серебряные клювы,
Слышу пляску воздуха живую :
То эолы, словно стеклодувы,
Выдувают вазу ветровую.

Лунной мглой отблескивают лики.
Люди реют - наземь не ступают.
(Не шагов ли ложных грех великий
Неступаньем этим искупают ?)

И встает из моря Афродита -
Безупречно любящих защита.
 
Новелла Матвеева


Веселье живописи

Кисть весела, и живопись красна.
Твои печали - не ее печали,
И о тебе не думает она;
Ей - только бы тона не подкачали!


Ей все равно, чье "Утро на причале",
Чем "Богоматерь" вправду смущена
И заработали или украли
Лилового, на крючьях, кабана...

Лишь Гойя цену знает кабану.
Лишь Брейгелю натурой не упиться!
Но их-то я как раз не в живописцах,
А в страстотерпцах горьких помяну:

Ведь ложь они презрели бескорыстно,
А истина - совсем не живописна!

Андрей Вознесенский


Гойя


Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я — горе.
Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я — голод.
Я — горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью головой...
Я — Гойя!
О грозди
Возмездия! Взвил залпом на Запад —
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие
звезды —
как гвозди.
Я — Гойя.
 
Эдуардас Межелайтис

РАФАЭЛЬ

Так не хватало небу, чтоб этот росток прихотливый,
Сын итальянского неба, ангел по имени Рафаэль,
Убаюканный синевой с серебристым отливом,
Этот безумец, покинувший колыбель,
На Землю сойдя, избрал моделью портрета
Дочь римского пекаря Форнарину, пахнущую пирогом
Из яблочек райских,- была мастерская согрета
Запахом райской пекарни, и раем стал его дом,-
Небу так надобно это!..
А этот побег живучий -
Ангел по имени Рафаэль - покинул тксные небеса
И небу не повиновался. И, словно сквозь тяжкие тучи,
Сквозь пелену к сету пробились его глаза.
Пальцы, касавшиеся небес синевы голубиной,
Сжали волосяную кисть, и на холсте зацвели
Краски, звучные, будто бронза и дантовские терцины, -
И бывший ангел становился сыном Земли.

Губы его молились:-О, лицо твое, Форнарина,
Белого мрамора - словно в пене морсеой
Зачатая Афродита!.. Лишь розовый цвет мандарина
Напоминает щеки твои!.. И локон твой -
Цвета вселенского мрака, Млечным Путем текущий,
И на волнах его, переливаясь, блестит звезда
Из серебра челлинтевского. (Я ангел чертовски везучий:
Влюбился, а красками лишь поигрываю иногда...)
Как налитые плоды в благодатную осень,
покачиваются глаза на тоненьких венках бровей.

Уста ее запечатлеть? Или, палитру отбросив,
В губы ее целовать и не краской, а кровью своей
Их написать? - И, вняв человеческому желанию,
Модель улыбнулась, но улыбкой божественною вполне...


А мастера мучает совесть - внезапная, злая:
Кажется, будто они поменялись ролями. Женщина на полотне,
Дочь римского пекаря Форнарина - стала ангелом светлым,
А он - снизошедший на Землю ангел, изобразивший ее,-
Стал человеком. Но никогда не пахло так спело
Яблоком райским простое его жилье...
 
Леонид Губанов

Ван Гог

Опять ему дожди выслушивать
И ждать Иисуса на коленях.
А вы его так верно сушите,
Как бред, как жар и как холера.
Его, как пса чужого, били вы,
Не зная, что ему позволено -
Замазать Мир белилом Библии
И сотворить его по-своему.
Он утопал, из дома выселясь,
Мысль нагорчили, ополчили.
Судьба в подтяжках, словно виселица,
Чтобы штаны не соскочили.
Ах, ей ни капельки не стыдно —
Ведь в ночь, когда убийство холила,
Морщинистое сердце стыло —
И мямлило в крови — ох, холодно!
Эх, осень-сенюшка-осенюшка,
В какое горбшко осели мы?
Где нам любить?
Где нам висеть?
Винсент?
Когда зарю накрыла изморозь,
Когда на юг уплыли лебеди,
Надежда приходила издали
С веселыми словами лекаря.
Казалось — что и боль подсована
И поднимается, как в градуснике,
А сердце — как большой подсолнух,
Где выскребли все семя радости.
Он был холодный и голодный.
Но в белом Лувре, в черной зале,
Он на вопрос: "Как вы свободны?"
— "На вечность целую я занят", —
Ответил, чтоб не промахнуться,
С такой улыбкой на лице,
...Как после выстрела, в конце.
Великие не продаются!

1964


Малевич


Я — красный круг. Я — красный круг.
Вокруг меня тревожней снега
Неурожай простывших рук
Да суховей слепого смеха.
К мольбе мольберты неладны.
Затылок ночи оглушив,
Сбегаю на перекладных
Своей растерянной души.
Сирень, ты вожжи мне давай,
Я вижу, вижу в белых салочках,
Как бродит чья-то киноварь
Спокойной к людям Красной Шапочкой.
Природа, что ушла в себя,
Как старый палисад, набрякла,
Она позирует, сопя,
А кисти плавают, как кряква.
Сеанс проходит ни за грош.
По мне слышней, чем саду в сенце,
Как заколачивает ложь
Покорную усадьбу сердца.
Мой стыд широколиц, как луг,
Под маковым платком основы.
Он требует белила рук
На гениальный холст озноба.
Сегодня мне тепло, как мальчику.
На акварель слезу проливший,
Я славил Русь худым карманщиком,
И пал до мастерских Парижа.
1964
 
Владимир Британишский

Рерих


" Да будет мир"
Надпись на его могиле

Когда война была на русских реках
(наш -- этот берег, немцы -- на другом),
философ Неру и флософ Рерих
беседовали на вершинах гор.
Нам приходилось жить скороговоркой,
где перебежками, а где ползком.
Что нам до вечности высокогорной,
витающей над этим стариком?
У нас внизу бурлит потоп кровавый,
и злободневны только гнев и страх...
Но он был прав: взошли из пепла травы,
и ветер с гор коснулся наших трав.
На русских реках, пасмурных и серых,
почиет мир,
как мальчик на руках.
А берегом проходит старый Рерих,
весь белый-белый, в розовых очках.
 
Мне в руки попала самиздатовская книжица стихов художника Сергея Авакяна. В сети о нем ничего не нашлось. Знаю, что ему за 50 и что он изредка работает на Арбате. А вот стихи его мне показались интересными. Причем в книжке еще и его графические зарисовки помещены, по-моему, очень талантливые. Художник он, конечно, более профессиональный, чем поэт. Любопытно, с каким уважением и пиитетом он пишет о своих великих коллегах. Мне понравилось именно с этой точки зрения. Если вам понравятся его стихи, напишу еще и рисунки отсканирую.

Пикассо

Ярость прозревшего Минотавра...
Крик раскололся раненной птицей.
Полночь взошла - лупит в литавры,
Посвистом кисти дразнит прохожих,
Нимфу кромсает и выбивает
Слезы из плит лабиринта.


Шагал

Рождественской сказкой, библейскою былью
На ультрамариновом небе, вдали
Плывут новобрачные лунною пылью,
Себя осветив над приютом земли.

По небу пророки плывут и коровы
Под скрипок пиликанье, в витебский рай,
Чтоб в тихом местечке родимого крова
Парижские сны вспоминать невзначай.


Пьер Боннар

Пылание лета. Окно. Контражур.
Веранда. Тахта. Обнаженное тело.
В гостиной над розовой мглой абажур.
Расплывшись, цвета компануются смело.

Террасы проемы в букетах холста,
И женщин стаффажность покоится в раме.
Гармония жизни, волну распластав,
Окатит нас брызгами в солнечной гамме.

Малевич

На полотнах Малевича белый овал
И безмолвные позы людей.
Он фигуры мишенями нарисовал
На на раскрашенном тире полей.

И как пасынки встали над веком сыны,
И системой избит их уклад.
Обреченные годы - доныне они
Как зияющий черный квадрат.

Модильяни

Живописец Данте мнепропел,
Песни Рая и Девятый круг.
Тайну душ дюдских запечатлел,
Тайну жизни выпустил из рук.

Модильяни женской красотой
Перевился, точно виноград.
Черной линией и золотой
Создавался мирозданья сад.
 
Александр КУШНЕР

* * *

Зачем Ван Гог вихреобразный
Томит меня тоской неясной?
Как желт его автопортрет!
Перевязав больное ухо,
В зеленой куртке, как старуха,
Зачем глядит он мне во вслед?

Зачем в кафе его полночном
Стоит лакей с лицом порочным?
Блестит бильярд без игроков?
Зачем тяжелый стул поставлен
Так, что навек покой отравлен,
Ждешь слез и стука башмаков?

Зачем он с ветром в крону дует?
Зачем он доктора рисует
С нелепой веточкой в руке?
Куда в косом его пейзаже
Без седока и без поклажи
Спешит коляска налегке?

Новелла Матвеева

Рембрандт

Он умер в Голландии,
холодом моря повитой.
Оборванный бог,
нищий гений.
Он умер
и дивную тайну унес нераскрытой.
Он был королем светотени.
Бессмертную кисть,
точно жезл королевский,
держал он
Над царством мечты негасимой
Той самой рукою,
Что старческой дрожью дрожала,
Когда подаянья просил он.
Закутанный в тряпки,
бродил он окраиной мутной.
У двориков заиндевелых
Ладонь исполина
он лодочкой складывал
утлой
И зябко подсчитывал мелочь.
Считал ли он то,
сколько сам человечеству отдал?
Не столько ему подавали!
Король светотени --
Он все ж оставался голодным,
Когда королем его звали.
Когда же, отпетый отпетыми,
низший из низших,
Упал он с последней ступени,
Его схоронили
(с оглядкой!)
на кладбище нищих.
Его -- короля светотени!
....Пылится палитра...
Паук на рембрандтовой раме
в кругу паутины распластан...
На кладбище нищих
в старинном седом Амстердаме
Лежит император контрастов.
С порывами ветра
проносится иней печально,
Туманятся кровли и шпили...
Бьет море в плотины...
Не скоро откроется тайна,
Уснувшая в нищей могиле.
Но скоро в потемки
сквозт вычурный щит паутины
Весны дуновенье прорвется:
Какие для славы откроются миру картины
В лучах нидерландского солнца!
И юный художник,
взволнванный звонкой молвою,
И старый прославленный гений
На кладбище нищих
С поникшей придут головю
Почтить короля светотени.
А тень от него не оступит.
Хоть часто
Он свет перемешивал с нею.
И мастер контраста -- увы! --
не увидит контраста
Меж смертью и славой своею.
Всемирная слава
пылает над кладбищем нищих:
Там тень, но и солнце не там ли?
Но тише!
Он спит.
И на ощупь художники ищут
Ключи от замкнувшейся тайны.

Художники

Кисть художника везде находит тропы.
И, к соблазну полисменов постовых,
Неизвестные художники Европы
Пишут красками на хмурых мостовых.

Под подошвами шагающей эпохи
Спят картины, улыбаясь и грустя.
Но и те, что хороши, и те, что плохи,
Пропадают после первого дождя.

Понапрасну горемыки живописцы
Прислоняются к подножьям фонарей
Близ отелей,
Где всегда живут туристы --
Посетители картинных галерей.

Равнодушно, как платил бы за квартиру,
За хороший иль плохой водопровод,
Кто-то платит живописцу за картину
ЛИбо просто подаянье подает.

Может, кто-то улыбнется ей от сердца?
Может, кто-то пожелает ей пути?
Может, крикнет: "Эй, художник! Что расселся?
Убери свою картинку! Дай пройти!"

Но, как молнии пронзительную вспышку,
Не сложить ее ни вдоль, ни поперек;
Не поднять ее с земли, не взять под мышку
Так покорно распростертую у ног.

И ничьи ее ручищи не схватили,
Хоть ножищи по ее лицу прошли.
Много раз за ту картину заплатили,
Но купить ее ни разу не смогли.
 
Дмитрий Мережковский



ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ



О, Винчи, ты во всем — единый:
Ты победил старинный плен.
Какою мудростью змеиной
Твой страшный лик запечатлен!

Уже, как мы, разнообразный,
Сомненьем дерзким ты велик,
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник.

И у тебя во мгле иконы
С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль
Полуязыческие жены,—
И не безгрешна их печаль.

Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты — предвестник
Еще неведомого дня.

Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков
Во мраке будущих столетий
Он, непонятен и суров,—

Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек —
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек.
 
Г. Р. Державин

К АНЖЕЛИКЕ КАУФМАН


Живописица преславна,
Кауфман, подруга муз!
Если в кисть твою влиянна
Свыше живость, чувство, вкус,
И, списав данаев, древних
Нам богинь и красных жен,
Пережить в своих бесценных
Ты могла картинах тлен,—
Напиши мою Милену,
Белокурую лицом,
Стройну станом, возвышенну,
С гордым несколько челом;
Чтоб похожа на Минерву
С голубых была очей,
И любовну искру перву
Ты зажги в душе у ней;
Чтоб, на всех взирая хладно,
Полюбила лишь меня;
Чтобы сердце безотрадно
В гроб с Пленирой схороня,
Я нашел бы в ней обратно
И, пленясь ее красой,
Оживился бы стократно
Молодой моей душой.


9295d3d25afc.jpg
 
Константин Бальмонт

ФРА АНДЖеЛИКО

Если б эта детская душа
Нашим грешным миром овладела,
Мы совсем утратили бы тело,
Мы бы, точно тени, чуть дыша,
Встали у небесного предела.

Там, вверху, сидел бы добрый бог,
Здесь, внизу, послушными рядами,
Призраки с пресветлыми чертами
Пели бы воздушную, как вздох,
Песню бестелесными устами.

Вечно примиренные с судьбой,
Чуждые навек заботам хмурным,
Были бы мы озером лазурным
В бездне безмятежно-голубой,
В царстве золотистом и безбурном.



Весна 1900, Севилья

Афанасий Фет

ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ


И целомудренно и смело,
До чресл сияя наготой,
Цветет божественное тело
Неувядающей красой.

Под этой сенью прихотливой
Слегка приподнятых волос
Как много неги горделивой
В небесном лике разлилось!

Так, вся дыша пафосской страстью,
Вся млея пеною морской
И всепобедной вея властью,
Ты смотришь в вечность пред собой.


1856

Апполон Григорьев

К МАДОННЕ МУРИЛЬО В ПАРИЖЕ


Из тьмы греха, из глубины паденья
К тебе опять я простираю руки...
Мои грехи — плоды глубокой муки,
Безвыходной и ядовитой скуки,
Отчаянья, тоски без разделенья!

На высоте святыни недоступной
И в небе света взором утопая,
Не знаешь ты ни страсти мук преступной,
Наш грешный мир стопами попирая,
Ни мук борьбы, мир лучший созерцая.

Тебя несут на крыльях серафимы,
И каждый рад служить тебе подножьем.
Перед тобой, дыханьем чистым, Божьим
Склонился в умиленье мир незримый.

О, если б мог в той выси бесконечной,
Подобно им, перед тобой упасть я
И хоть с земной, но просветленной страстью
Во взор твой погружаться вечно, вечно.

О, если б мог взирать хотя со страхом
На свет, в котором вся ты утопаешь,
О, если б мог я быть хоть этим прахом,
Который ты стопами попираешь.

Но я брожу один во тьме безбрежной,
Во тьме тоски, и ропота, и гнева,
Во тьме вражды суровой и мятежной...
Прости же мне, моя Святая Дева,
Мои грехи — плод скорби безнадежной.


16 июля 1858, Париж


У Мурильо целая серия мадонн. О какой из них писал Григорьев?
 
Дмитрий Мережковский


НЕ-ДЖИОКОНДЕ

И я пленялся ложью сладкою,
Где смешаны добро и зло;
И я Джиокондовой загадкою
Был соблазнен,— но то прошло;

Я всех обманов не-таинственность,
Тщету измен разоблачил;
Я не раздвоенность — единственность
И простоту благословил.

Люблю улыбку нелукавую
На целомудренных устах
И откровенность величавую
В полумладенческих очах.

Люблю бестрепетное мужество
В пожатье девственной руки
И незапятнанное дружество
Без угрызенья и тоски.

Я рад тому, что ложью зыбкою
Не будет ваше «нет» и «да».
И мне Джиокондовой улыбкою
Не улыбнетесь никогда.



1913

Ярослав Смеляков

НИКО ПИРОСМАНИ


У меня башка в тумане,—
оторвавшись от чернил,
вашу книгу, Пиросмани,
в книготорге я купил.

И ничуть не по эстетству,
а как жизни идеал,
помесь мудрости и детства
на обложке увидал.

И меня пленили странно —
я певец других времен —
два грузина у духана,
кучер, дышло, фаэтон.

Ты, художник, черной сажей,
от которой сам темнел,
Петербурга вернисажи
богатырски одолел.

Та актерка Маргарита,
непутевая жена,
кистью щедрою открыта,
всенародно прощена.

И красавица другая,
полутомная на вид,
словно бы изнемогая,
на бочку своем лежит.

В черном лифе и рубашке,
столь прекрасная на взгляд,
а над ней порхают пташки,
розы в воздухе стоят.

С человечностью страданий
молча смотрят в этот день
раннеутренние лани
и подраненный олень.

Вы народны в каждом жесте
и сильнее всех иных.
Эти вывески на жести
стоят выставок больших.

У меня теперь сберкнижка —
я бы выдал вам заем.
Слишком поздно, поздно слишком
мы друг друга узнаем.
 
Игорь Северянин


ВРУБЕЛЮ


Так тихо-долго шла жизнь на убыль
В душе, исканьем обворованной...
Так странно-тихо растаял Врубель,
Так безнадежно очарованный...

Ему фиалки струили дымки
Лица, трагически безликого...
Душа впитала все невидимки,
Дрожа в преддверии великого...

Но дерзновенье слепило кисти,
А кисть дразнила дерзновенное...
Он тихо таял,- он золотистей
Пылал душою вдохновенною...

Цветов побольше на крышку гроба:
В гробу - венчанье!.. Отныне оба -
Мечта и кисть - в немой гармонии,
Как лейтмотив больной симфонии.

Апрель 1910



Алексей Толстой


МАДОННА РАФАЭЛЯ

Склоняся к юному Христу,
Его Мария осенила,
Любовь небесная затмила
Ее земную красоту.

А он, в прозрении глубоком,
Уже вступая с миром в бой,
Глядит вперед — и ясным оком
Голгофу видит пред собой.

<1858>
 
Андрей Дементьев


МОНОЛОГ ВРУБЕЛЯ

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, -
Не поверю в эту ложь,
Как весною в белый иней.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, -
О тебе напомнит дождь,
Летний дождь и сумрак синий.

Потому что под дождем
Мы, счастливые, ходили.
И гремел над нами гром,
Лужи ноги холодили.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, -
Прокляну тебя... И все ж
Ты останешься богиней.

Ты останешься во мне,
Как икона в божьем храме.
Словно фреска на стене,
Будто розы алой пламя.

И пока я не умру,
Буду я тебе молиться.
По ночам и поутру,
Чтоб хоть раз тебе присниться.

Чтоб проснулась ты в слезах.
И, как прежде, улыбнулась...
Но не будет знать мой прах,
Что любимая вернулась.
 
Огюст Барбье

МИКЕЛАНДЖЕЛО

Как грустен облик твой и как сухи черты,
О Микеланджело, ваятель дивной силы!
Слеза твоих ресниц ни разу не смочила, -
Как непреклонный Дант, не знал улыбки ты.

Искусству отдавал ты жизнь и все мечты.
Свирепым молоком оно тебя вспоило,
Ты, путь тройной свершив, до старости унылой
Забвенья не нашел на лоне красоты.

Буонарроти! Знал одно ты в жизни счастье;
Из камня высекать виденья грозной страсти,
Могуществен, как бог, и страшен всем, как он.

Достигнув склона дней, спокойно-молчаливый,
Усталый старый лев с седеющею гривой,
Ты умер, скукою и славой упоен.


ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

Привет, Флоренции великий сын! Твой лик
С крутым высоким лбом, с волнистой бородою
Прекрасней для меня могущества владык,
И я, восторга полн, склоняюсь пред тобою!

Что честь, добытая кровавою войною,
Перед сокровищем души твоей, старик?
Что лавры тщетные и почести герою
Пред дивной порослью искусств и мудрых книг?

Почет, почет тебе! Твой животворный гений
Фантазии полет и мудрость рассуждений
Двойным могуществом в живом единстве слил.

Подобен солнцу ты, что на пути небесном,
Склоняясь, восходя, в могуществе чудесном
Живит поля земли и водит хор светил.


Перевод Вс. Рождественского


ТИЦИАН

Когда в Италии искусство давних дней
Потоком ринулось на город вдохновленный,
То не был ручеек - и мелкий и стесненный,
А мощная река во всей красе своей.

Поток вошел в дворцы до верхних этажей,
Соборы озарил с иглою вознесенной
И отразил в воде, широко устремленной,
Лазурный плащ небес и пурпур королей.

На скате царственном волны, литой и ясной,
Понес он гения Венеции прекрасной,
Который подавлял величием умы,

И, продолжая с ним могучее теченье,
Столетие стремил его в своем круженье,
Пока не уступил объятиям чумы.

Перевод Вс. Рождественского

Рафаэль Альберти

Из книги "ЖИВОПИСЬ" (1945-1952)

ЖИВОПИСЬ


Тебе, о полотно цветущих зрелых нив,
холст, ожидающий, когда ж изображенье?
Тебе, огонь и лед, мечта, воображенье,
безветренная гладь и бурных волн прилив.

Обдуманность, расчет и трепетный порыв,
о кисть геройская, гранит и воск в движенье,
дающем почерку и стилю выраженье,
здесь - точность контура, там красок яркий взрыв.

Ты форма, цвет и свет, ты ум, в полете смелом
познавший суть всего, язык вещей глубинный,
тень, кинутая в луч, иль свет и тьма в борьбе.

Ты плоть воздушная, иль воздух, ставший телом,
где жизнь и пластика волшебно двуедины.
Рука художника, мои стихи - тебе!



БОТТИЧЕЛЛИ

Арабеска

Неуловимой грации печать
в улыбке, в каждом выраженье.
Уже готова кисть начать!
Как дуновенье - линии движенье.
Холста сияющая гладь
так лаконична,
мягко напряженье
зефиров дующих, и легкой ткани взлет.
Ритмичных завитков скольженье
и на воде, и в вышине,
в отточенной штрихом волне.
И то деталей сопряженье,
и тот во всем геометричный строй,
которому своей капризною игрой
и ветер невзначай поможет,
когда, порхая, множит
цветы, и птиц, и мотыльковый рой.
А на холсте, в пространстве нерушимом,
из танца линий рождены,
танцуют спутницы весны
на радость херувимам
и серафимам,
чьи хоры с вышины
зовет молиться
грегорианского архангела десница,
и хрупкой грации печать
в улыбке, в каждом выраженье,
и как дыханье - линии движенье,
и полотна сверкающая гладь,
и тот же ритм и чувство меры
в прозрачно-бледной наготе Венеры.


ТИЦИАН

Была Диана там, Каллисто и Даная,
был Вакх, Эрот, бог сладостных проказ,
ультрамарин вельмож, лазурь морская,
Венерин пояс, сорванный не раз,
буколика и пластика поэмы,
и полный свет и полный голос темы.

О молодость, чье имя - Тициан,
в чьей музыке и ритм и жар движений,
чьей красотой им строй высокий дан,
в чьей грации так много выражений.
Пора веселья, алый, золотой,
вкус диспропорции в гармонии простой.

На серебристых простынях тела,
любовным предающиеся ласкам,
альков, парчовый занавес и мгла -
доступное лишь этим звонким краскам.
Нет, в золотое кистью не облечь
ни лучших бедер, ни подобных плеч!

Сиена - сельвы детище и зноя,
и золотистый мрак лесных дорог,
и в золоте сафического строя
весь золотой от солнца козлоног,
и в золотой текучей атмосфере
колонны, окна, цоколи и двери.

Грудь Вакха золотит струя вина,
стекая с бледного чела Христова,
и в лике божьей матери - она,
все та ж Венера золотая снова,
и переходит кубок золотой
к любви Небесной от любви Земной.

Любовь, любовь! Шалун Эрот, губящий
сердца людей незримых стрел огнем,
бездумно в сердце Живопись разящий
светящимся, пылающим копьем.
Век полнокровья! Он бродил влюбленным
по лунным высям, звездным бастионам.

Счастливой, пышной юности цветник,
великий маг из Пьеве ди Кадоре!
С горы Венеры брызжущий родник
в стране, где нет зимы, в стране Авроры.
Пусть и в веках сияет зелень лета
Приапу кисти, Адонису цвета!


ЛИНИИ

Людскую грацию извне ты очертила,
нашла в прямых, в кривых геометральный ход,
каллиграфичная бродяжка всех широт,
любой неясности твоя враждебна сила.

Таинственность цветов и звезд ты совместила,
ты тем причудливей, чем беспощадней гнет,
ты друг поэзии, тебя мечта зовет,
движенью ты нужна - тому, что породила.

Многообразия в единстве красота,
ты сеть, ты лабиринт, в котором заперта
фигура пленная в недвижной форме бега.

Синь бесконечности - дворец высокий твой,
из точки вспыхнула ты в бездне мировой,
и там, где Живопись, ты альфа и омега.


СЕЗАНН


Медлитель, мученик идеи,
он в живописи увидал свой путь,
учился, шел где круче, где труднее,
найдя пейзаж, глядел, искал в нем смысл и суть.

О, пластика, о жизнь вещей немая,
вся нескончаемо мучительная быль!
Самодовлеет вещь любая:
плетенка, яблоко, будильник, торс, бутыль.

Суровый, дикий, нежный, страстный
воитель,
в борьбе с холстом расчетливый и властный
первозиждитель.
О, плен! Судьба! Бесповоротность!
О, живопись - тюрьма, темница,
где сладостно томиться.
О, живопись! Весомость! Плотность!

Как точен глаз!
Моделировка, равновесье масс,
ритм на земле и ритм на небосклоне,
закон контрастов и гармоний,
звучанье цвета, ощутимый вес,
вещественность воды, земли, небес,
мазки, мазки,
то плотны, то легки,
то осмотрительны, то смелы,
и вдруг - пробелы.

Повсюду синий, синева холста,
оркестра цветового схема,
и наслажденья формой полнота
как цель, как тема.

Верховной кисти раб, колючий, словно шип,
прияв от Живописи рану,
своей сетчатки мученик, погиб
под стать святому Себастьяну.

И все ж, прозренья поздний дар,
открылась истина Сезанну:
всех форм основа - конус, куб иль шар.
 
Андрей Дементьев


СОЛНЦЕ САРЬЯНА

А за окном была весна...
Сарьян смотрел в окно и плакал.
И жилка билась у виска.
И горы отливали лаком.

Год или сутки суеты.
Как мало жить ему осталось!
В его руках была усталость.
Печаль просилась на холсты.

А солнце наполняло дом.
Оно лилось в окно лавиной,
как будто шло к нему с повинной
за то, что будет жить ПОТОМ.

Потом, когда его не будет.
Но будет этот небосклон,
и горы в матовой полуде,
и свет, ндущий из окон.

Все было в солнце:
тот портрет,
где Эренбург смотрел так странно,
как будто жаль ему Сарьяна,
который немощен и сед.

Все было в солнце:
каждый штрих,
веселье красок,
тайна тени.
И лишь в глазах, уже сухих,
гас и смирялся свет весенний.

"О, только б жить!
На мир смотреть...
И снова видеть солнце в доме.
Ловить его в свои ладони
и вновь холсты им обогреть..."

"Прекрасна жизнь!"-
Он говорил.
Он говорил,
как расставался.
Как будто нам себя дарил.
И спрятать боль свою старался.
 
Новелла Матвеева

Питер Брейгель-старший (поэма)


Хула великого мыслителя угоднее Богу,
чем корыстная молитва пошляка.
(Ренан)

В палаццо и храмах таятся,
Мерцая, полотна и фрески.
Зажгла их рука итальянца
И скрылась в их царственном блеске...
Даль в дымке, одежды цветущи,
Фигуры ясны, но не резки.

На ликах огня и покоя
Слиянием - кто не пленится!
И все же (строка за строкою)
Всегда (за страницей страница)
Я Питера Брейгеля буду
Злосчастная ученица.

Ах, лучше бы мне увязаться
Вослед за классическим Римом!
Не так-то легко и солидно
Брести по пятам уязвимым,
Ранимым... За Брейгелем-старшим,
За Брейгелем неумолимым.

Прозренья его беспощадны,
Сужденья его непреложны.
Его дураки безупречны,
Его богомольны - безбожны,
Его отношения с вечной
Бессмертной Гармонией - сложны.

Его плясуны к небосводу
Пудовую ногу бросают,
Как камень из катапульты...
Старухи его потрясают
Лица выражением тыльным
На пиршестве жизни обильном.

...Однажды за ветками вязов,
Меж сонных на солнышке хижин,
Увидел он пир деревенский.
И понял, что пир - неподвижен.
И только, пожалуй, бутыли
На этом пиру не застыли.

Увидел детину-танцора.
И красками в памяти выжглось,
Что фортелей в танце - изрядно,
Но главное в нем - неподвижность.
А с публикой тоже неладно,
И главное в ней - неподвижность.

Молчанье росло, невзирая
На стук деревянных бареток.
Был танец такой деревянный -
Как пляска хмельных табуреток!
И ста языков зеплетанье...
И все это - разве не тайна?

И молния быстрой догадки,
Что некий мясник мимолетен,
Как перышко, как сновиденье!
Хотя предостаточно плотен,
И нет на лице трепетанья.

Не странность ли это? Не тайна?!
Сплошной, носовой, анонимный
И ханжеский гомон волынок
Зудел, обволакивал танец
Волной звуковых паутинок...
Но странным молчанием тянет
От гульбищ на этих картинах.

И слышу: как музыка листьев -
(Тишайшая!) - голос пронесся:
"Те фортели были недвижны
Задолго до их переноса
На Брейгелевы полотна!
То, плотное - было бесплотно!..

_____

Симпатией приятной
К художнику влеком,
Хохочущий Заказчик
Бряцает кошельком.

Он ехал из Брабанта, -
Звенели стремена,
Позвякивали шпоры,
Как звякает казна.

Звенела вся лошадка:
Ступив на поворот,
Копилочною щелью
Ощеривала рот.

Он ехал из Брабанта, -
Пунцовый от вина...
И нес весенний ветер
С деревьев семена...

... Он смотрит на картину.
Он пятится назад.
Он бьет себя по ляжкам
(И ляжки вдруг звенят).

Он мастера находит,
В простой беседе с ним,
То Брейгелем Мужицким,
То Брейгелем Смешным...

______


Воистину, зрелища явны:
Кто стал бы скрывать показное?
На публике зрелища зреют,
Как рожь под ударами зноя.

Тем более дорого стоит,
Кто тайное в явном откроет.

О, каверзный Брейгель!
Простейшие пьянки и пляски,
Как жуткую тайну, открыл он.
Как заговор, предал огласке.
И взгляд уловил моментально,
Что это действительно - тайна.

Не тайна - пещеры драконов
И пропасти черной Гекаты.
Таинственен подслеповатый,
Приплюснутый, тусклый, бессвязный,
Создания перл компромиссный,
Творенья венец безобразный.

Таинственно все, что ничтожно.
Таинственно, невероятно!
Понятьем объять невозможно.
И, значит, оно необъятно!
Великое измеримо.
Ничтожное необъятно!

Бессмертие вовсе не странно,
Но смерть изумляет, ей-Богу!
... Прогнать ее тщась, неустанно
Названивал Брейгель тревогу:
Веревки на всех колокольнях,
Звоня, оборвал понемногу...

Как блики на пряжках башмачных,
Как срезки мертвецкой фланели,
Как сыр, - у натурщиков жутких
Створоженно бельма тускнели,
В последней картине "Слепые",
Застыв на последнем пределе.

С тех пор, подвернувшись попутно,
"Слепых" принимает канава:
Извечно, ежеминутно...
Но где же Гармония, право?
Где длинные трубы-фанфары,
Звучащие так величаво?!

______

Ступает Гармония ровно,
Нигде не сбивается с шага.
Один ее взор, безусловно,
Для нас наивысшее благо!
А плащ ее - ветер весенний
Для целого Архипелага.

Верна, постоянна, урочна
Как Разум, Душа и Святыня.
Но жаль: не указано точно,
Где именно эта богиня
Слоняется? Лес? Катакомбы?
Край пропасти? Пустошь? Пустыня?

Я карту дорог раскатаю,
Я путь ее, в шутку, размечу...
А спросят: "Гармония - сказка?"
"Чистейшая правда!" - отвечу,
Но я-то пока не питаю
Надежды на личную встречу.

А есть же на свете - ей-Богу! -
Счастливчики, вещие люди:
Они ежедневно, помногу,
По их показаниям судя,
Гармонию зрят! И свободно
Об этом калякают чуде!

Ну что же! К юродивым часто
Нисходит святой в ореоле.
По-свойски: с какой-нибудь пастой
Иль мазью от мелочной боли...
А вместо святого явиться
Не может Гармония, что ли?

Но даже прохвосты (обычно
Причастные каждой святыне,
А им-то уж точно и лично
Известны приметы богини!)
Не чаю, когда разобяжут
И где ее встретить - подскажут.

Гармония! В мире не мирном,
Скрипящем, наморщенном, сложном,
Готовом низвергнуться в бездну
При слове неосторожном, -
Дурак, ограниченный малый -
Один гармоничен, пожалуй.

Гармония? Сладко мечтая,
На древних руинах Эллады
Один восседал бы. Другие
Сидеть на сегодняшних рады,
В развалинах греясь привычно,
Вписав себя в них гармонично,
Публично крича от придуманной боли
В действительно трудной юдоли.

______

Антверпен покидает
Заказчик-пилигрим.
Занятных две картины
Слуга везет за ним.
На будущей неделе
Заказчик будет сам
Потешные картины
Показывать гостям.

... Боярышник пушистый
Сиял ему в глаза...
А где-то за холмами
Невнятно шла гроза,

И тщетно пилигриму
Шептал вечерний зной,
Что Брейгель - не Мужицкий,
Что Брейгель - не Смешной,

Что, может быть, не стоит
Гостей-то приглашать?
Что в мир приходит гений
Не тешить, а мешать,

Что страшно он смеется.
(Не там ли, за холмом,
Он, кашляя, смеется,
Как сумеречный гром,
Большие бочки смеха
Куда-то вдаль катя?..)
Но ты дремли! Не бойся,
Усатое дитя!

Закат поджарил рощи
На бронзовой золе...
Спи телом, спи душою,
Спи дома, спи в седле...

______

... При мысли о душах несложных,
Разгадывать кои не надо:
К раскрытию коих подходят
Ключи от амбара и склада, -
Всегда ли резонно - не знаю,
Но Брейгеля я вспоминаю.

При мысли о лицах недвижных,
В тугом напряженье покоя
(На задней стене мыловарни
Всегда выраженье такое!
На брусьях, на дубе стропильном...);
При мысли о каменно-мыльном,
О твердо-подошвенном взоре
Асфальтовых глаз Примитива;
О пальце картофельно-белом
На кнопке вселенского взрыва;
О судьбах, скользящих по краю, -
Я Брейгеля вспоминаю.
При мысли о логике нищей,
О разуме задремавшем,
О стоптанном ухе, приникшем
К железным чудовищным маршам, -
О Брейгеле я вспоминаю! -
О Питере Брейгеле-старшем.

1967-1968
 
Назад
Сверху