Письма в никуда

[Snake Gagarin]

Ой... простите, забыла переносы убрать

12.​

…А ведь и правда, кто сказал, что чудес не бывает? Они вокруг нас, надо только лишь уметь их заметить!
Ко мне вернулось мое лето… Свежий прохладный воздух, солнце, уже клонящееся к западу, зелень листвы – все это стало еще ярче, еще свежее, новее, интереснее! И уже не больно было смотреть на обнимающиеся повсюду парочки, потому что теперь я сама была частью такой парочки. Только мы не обнимались, а просто шли по улице, держась за руки…
Он вернулся! Значит, не напрасно за него было пролито столько слез? И не случайно я не верила в его смерть, не верила в эту разлуку? И не зря видела всякие сны, в которых мы встреча-лись снова и снова… Он обещал вернуться – и он вернулся. Хотя это и более чем невероятно: как он мог ожить?
А все оказалось гораздо проще…
Теперь мне почему-то было странно идти с ним рядом, чувствовать свою ладонь в его теплой руке. Он был такой большой, сильный, симпатичный и… живой, а я за три месяца успела от этого отвыкнуть… Может, это вообще сон? Мне все это приснилось? Но как горько будет после этого проснуться…
--А знаешь,--он вдруг нарушил молчание, и я наконец поняла, что не сплю – все, что со мной происходит, правда!—Я даже курить бросил.
--Да неужели?—я искренне удивилась. Раньше Тоник на все мои уговоры реагировал оправ-данием, что его покойный отец тоже много курил, и ему хочется быть похожим на отца. А теперь…
--Ага. В больнице отучили. И вообще, мне сказали, что если бы я не курил, ничего бы этого не было… Ну, в смысле, «смерти» и «воскрешения». А теперь… я никогда себе не прощу того, что натворил!
--Да успокойся! Ведь теперь все хорошо.
--Было бы хорошо,--поправил Антон.—Если бы не мама… У нее был сердечный приступ, ее жизнь теперь на волоске висит. А все я… Все-таки мое возвращение было слишком большим потря-сением для нее. В тот день она весь вечер повторяла: «А Олег? Мой Олег? Он тоже жив?» Я поил ее горячим кофе, а она дрожала, как будто ей холодно, и никак не могла успокоиться…
Я уловила в его голосе боль. Тоник действительно чувствовал себя виноватым в том, что произошло с его матерью. Да, вообще-то, еще неизвестно, как бы я себя вела, очутись в его поло-жении…
--Твоей маме не лучше?
--Она в реанимации. Врачи ничего не хотят говорить, они слишком суеверные, а мне от это-го лишние мучения. Я теперь постоянно беспокоюсь…
--Тоник… А как же ты теперь будешь работать? По-прежнему под чужим именем? Ведь нельзя всю жизнь прятаться за кем-то другим!
--Нет. Я уволюсь как Дима Рыбаков и снова наймусь на работу, но уже по своему паспорту. Надеюсь, получится. Ну и, естественно, пойду учиться… На заочное, скорее всего. Образование тоже надо иметь.
--Как же тебя приняли на работу с одним только средним образованием?
--Ну так диплом у меня тоже был Димкин. А теперь… и правда, на прежнее место меня не возьмут. Ну пусть хоть курьером каким-нибудь наймут, мне главное – денег достать… Слушай, а поехали на Запад?
--Поехали! А на чем – на метро или на траллике?
--А на чем ты больше любишь?
--На троллейбусе…
--Тогда пошли на троллейбус!
Мы пошли на улицу Городской вал, где было разворотное кольцо троллейбусов. Красивая се-ребристая «девятка» с необычной округлой кабиной и бегущей строкой, на которой высвечивались названия остановок, не замедлила приехать, и уже через полчаса мы были у универсама «Гродно».
--Представляешь, Сашка, я даже по школе соскучился!
--Слушай, а как насчет аттестата? Ты же, когда был последний звонок, уже…
--Ну да, я тогда уже «умер». Но дело с аттестатом я уладил, как только вышел из больницы. Паспорт-то у меня остался, а остальное… Ну, это тонкости дипломатии.
--Ну-ну, дипломат. Кстати, в школе сейчас ремонт делают. Второй этаж еще в прошлом году сделали красиво, в этом третий обещают обновить.
--Ну вот, хоть два года поучишься в красивой школе. Мне-то не довелось. Ничего, я к тебе буду заходить. Саш, а давай пойдем к моему старому дому.
Виталик! Теперь там Виталик… Мне не хотелось его видеть. Но отказать Тонику, который так давно не был дома, я не могла.
--А тут все как было, так и осталось,--заметил Антон, первым проходя во двор через арку.—О, какие цветочки красивые посадили, когда я тут жил, такого еще не было.
Да, эти цветы посадили в начале июня. Мы тогда с Лизкой каждый вечер выгуливали на стадионе ее собаку, а потом я шла домой через двор Тоника, смотрела на его окна – теперь по ве-черам там светилось всего одно, на кухне… Мне было ужасно грустно, какая-то дикая тоска давила на меня, и я с трудом сдерживала слезы. А пару раз все-таки плакала и долго сидела, успокаиваясь, на скамейке у его подъезда…
И теперь так странно было вернуться сюда с Тоником…
Антон тем временем поднимался по ступенькам в подъезд. Я почувствовала что-то неладное.
--Что ты собираешься делать?
--Ничего особенного!—он хитро подмигнул мне и вытащил из кармана ключ. Я обалдела. Это были ключи от его старой квартиры!
Мне вдруг стало страшно и весело, как всегда, когда назревает какая-нибудь шалость или авантюра. И я вбежала вслед за Тоником в подъезд.
--Ненавижу эти лифты, они ползают, как черепахи.
Он держал палец на кнопке вызова и крутил ключи на пальце.
--Может, по лестнице пойдем?
--По лестнице лучше спускаться, ноги не так устают. А мы по старинке, на лифте. Тем бо-лее, седьмой этаж…
--Слушай, а ты что, и в квартиру зайти собираешься?
--Нет, что ты. Да и вряд ли у меня бы это получилось. Думаю, новые хозяева поменяли на-ши ужасные замки на что-то более надежное. А то и дверь сменили. И вообще, неэтично как-то в чужую квартиру ломиться, даже если я и жил там раньше.
Мы вышли из лифта, и Тоник приоткрыл дверь в коридор.
--Вот, видишь,--он показал мне на новенькую металлическую дверь, на которой сверкали цифры «130».—Новая дверь. У нас обычная была, деревянная… Хотя циферки они явно наши ста-рые прилепили.
Он немного помолчал и вздохнул.
--Хотел бы я посмотреть, как теперь моя бывшая квартира выглядит… Мама такую уже ду-рацкую халупу выменяла, прямо смотреть на нее страшно, а мы, между прочим, в прошлом году ремонт сделали… Невыгодный обмен во всех смыслах.
Я только открыла рот, чтобы ответить, как вдруг дверь бывшей квартиры Антона распахну-лась, и оттуда вышел… Виталик. Со своим маленьким братишкой, который вцепился в его руку. Захлопнул дверь, вышел на лестничную площадку, скользнул по мне равнодушным взглядом выпук-лых глаз цвета крепкой чайной заварки… не узнал. И на Тоника вообще никак не отреагировал. Вызвал лифт и уехал вниз.
--Что это за хмырь?—поморщился Тоник, как только лифт за Виталиком закрылся.
--Новый жилец,--мне было неприятно, что Виталика обозвали хмырем, но я промолчала.—Виталик его зовут. Он тоже одиннадцатый класс закончил. Кстати, я тебе еще про него скажу – в обморок упадешь. Знаешь, кто он?
--Ну?
--Двоюродный брат твоего друга Димы.
--Кто, кто?! Димкин брат? Е-мое, а не похожи ведь совсем.
--Так двоюродный же…
Тоник промолчал. Я крепче сжала его руку. Теперь мне казалось, что и не было этих трех месяцев, которые мы прожили, ничего друг о друге не зная. Не было ни болезни Тоника, ни «смер-ти», ни «воскрешения»… Только провал. Пустота длиной в три месяца…
--Ты что?—Антон вдруг остановился и схватил меня за плечи.—Плачешь? Не смей! Все хо-рошо, слышишь? Все хорошо!
Я смотрела на него глазами, полными слез, и не могла ничего ответить – в горле стоял ком.
--Да что с тобой, Сашка? Все хорошо. Я вернулся. Надо радоваться. Ну улыбнись!
Я смотрела ему в глаза и видела в них свое собственное отражение – маленькую, несчаст-ную девушку с огромными, стеклянными от слез глазами. Зрелище было на редкость жалкое. И как он только меня такую терпит?..
Я не успела придумать причину, из-за которой меня, такую жалкую, можно было бы тер-петь. Тоник притянул меня к себе и поцеловал. Это было почти как в первый раз – так же неожи-данно, приятно и немного странно. И только теперь я поняла: все вернулось на круги своя. Дейст-вительно, все хорошо. Так, что лучше просто не бывает…
В голове звучали скрипки и бас-гитары. Финальный проигрыш «Напитков покрепче».

* * *​

Назавтра я получила ответ от Энни. Ее новое письмо прочитать было труднее, пришлось до-вольно часто заглядывать в словарь в поисках некоторых неизвестных слов и устойчивых выраже-ний, и когда я наконец осилила это послание… оно меня шокировало.
«Рома рассказывал нам с Уином,--писала Энн,--что у тебя в жизни есть страшная трагедия. Три месяца назад умер твой любимый. О, это, наверно, так ужасно – потерять своего самого лю-бимого человека… я бы не пережила, если бы с Уином что-то случилось. Я так уважаю тебя за твое мужество. Но я… прости, если это будет тебе неприятно… я просто хотела бы узнать эту историю подробнее…»
Мужество… Знала бы малышка Энни, сколько раз мне хотелось распахнуть окно и сигануть вниз с девятого этажа, сколько раз я задумчиво вытряхивала из пластикового пузырька на ладонь таблетки и ссыпала их обратно, сколько раз примеряла к венам ножик и испуганно отдергивала ру-ку… Я даже не знаю, что удерживало меня от этих глупых и бессмысленных поступков – попыток самоубийства. Может быть, мое твердое убеждение, что самоубийство – это не выход из кризисной ситуации, может быть, элементарный страх, а может… может быть, Тоник, который на самом деле был жив и столько времени боялся за меня, боялся, что я все-таки сделаю глупость, перешагну эту черту? Так или иначе, я до сих пор живу… и не зря. Хотя кто сказал, что жизнь бывает напрас-ной?!
И как мне объяснить юной американке, как я жила эти три месяца и что на самом деле произошло с Тоником? И дело даже не в моих скудных знаниях английского. Дело в том, что я просто не знаю, какими словами можно было бы выразить все то, что я чувствовала. И чувствую. Даже по-русски или по-белорусски, на своем родном языке, я не смогла бы этого объяснить.
А может, и не надо? Кому еще может быть дано понять простые человеческие чувства, осо-бенно тогда, когда сам человек не может их понять? Пусть лучше остается, как есть. Немножко странно, немножко непонятно, но зато – по-настоящему. Как оно и должно быть.

* * *​

Время бежало вперед. За каких-то пару недель я так привыкла к присутствию в своей жиз-ни Тоника, что мне казалось, будто он и не «умирал» никогда, а мне просто все это приснилось. Мы по-прежнему встречались, гуляли по городу, когда Тоник был свободен от работы, дурачились, ча-сами висели на телефоне… Я просто плескалась, как рыба в воде, в своем счастье, пила его, как путник в жаркой пустыне – воду, и никак не могла насытиться этим чувством. Только одно омра-чало наше с Тоником счастье. Его мама.
Ее жизнь по-прежнему висела на волоске, слегка покачиваясь над тонкой чертой, разделяю-щей Этот мир и Тот, откуда никто не возвращается. Ей не становилось ни лучше, ни хуже, врачи ничего не хотели говорить, только разводили руками, и Тоник с каждым днем становился все мрач-нее. Когда я впервые увидела у него под глазами синяки от бессонной ночи, не зная причины его бодрствования, попыталась пошутить:
--Что это у тебя такое? Новый макияж? Гламур? В каком салоне делают?
Антон посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
--Она уже не выкарабкается,--глухо пробормотал он.—Надежды почти нет…
Он не договорил, но я прекрасно поняла смысл: все так плохо, а ты тут со своими шуточка-ми лезешь. Я знала, Тонику плохо, он в отчаянии и не представляет, куда ему теперь деваться, но чем я могла помочь? Может быть, могла… но не знала, чем.
Однажды Антон как бы между прочим поинтересовался:
--А что это тебе твоя подружка не звонит?
--Какая подружка?—я притворилась, что не понимаю, хотя прекрасно поняла, о ком идет речь.
--Да не помню я, как ее зовут,--поморщился Тоник.—На Л как-то… Лиля? Или Лена? Лю-ся?
--А, Лиза,--«вспомнила» я.—Мы с ней поругались.
Тоник вздернул брови.
--Да? Интересно, из-за чего. Такие подружки были, не разлей вода…
Издевается он, что ли? Забыл уже, как я классно поругалась с Лизкой, когда я, просидев вечер у него дома, забыла сделать уроки на субботу?
--Ну поругались и поругались, какая разница,--отмахнулась я.—Зря я тебя раньше не слу-шала, она и в самом деле такая дура…
--Она куда-то поступила?
--Еще не знаю. У нее, наверно, сейчас экзамены…
--А…
Тоник не успел закончить фразу. У меня в кармане зазвонил сотовый.
--Кто звонит?
--Сообщение пришло.
Антон наклонился над моим телефоном так низко, что я сама не видела того, что написано на экране.
--Хе,--Тоник распрямился так резко, что стукнул меня по носу, и я, зажав ноздри пальцами, чтобы, не дай Бог, не пошла кровь, возмущенно на него посмотрела.
--Прости. Мне просто сообщение очень понравилось.
Я посмотрела на дисплей. Лизка! «Можешь меня поздравить: я стала студенткой!».
…Меня как будто подбросило вверх. Я подпрыгнула и случайно стукнула по носу Тоника.
--Ага, мы квиты,--прокомментировал он.
--Студентка! Е-мое!—заорала я.—А я тогда кто, малявка-десятиклассница?
--А куда она поступила?
--Черт его знает, в колледж какой-то…
--Тогда не студентка. Студенты только в вузах, а она – учащаяся. И ты – учащаяся. Вы на равных правах.
--Объясни это Лизке!
--Не хочу даже думать про нее. Но ты подумай. Ей же все равно хуже будет. Ты прикинь, она должна за один год пройти все то, что в школах проходят за десятый и одиннадцатый класс. Даже больше, потому что у них же еще и свои предметы какие-то есть, профессиональные. Значит, она в конечном счете будет знать меньше, чем ты. Ну и плюс к этому – через два года ты посту-пишь в универ и будешь на первом курсе университета, а она будет все еще в колледже. Так кто из вас, получается, раньше станет студенткой?
--Ну…--мне захотелось улыбаться, но я все еще удерживала на лице мрачное выражение.—Может быть, я. А вдруг я не поступлю?
--Поступишь! И вообще,--он вдруг слегка пригнулся, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.—Как ты можешь не поступить, если… если Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ?!
Любит. Любит. Я обняла его. Сердца стучали в такт. И сквозь весь этот грохот еле слышен был мой тихий, но решительный ответ:
--Я тоже.

 

[Кестя]

Добрый вечер, Snake Gagarin. Здорово получается! (А почему *письма в никуда?)

 

[Snake Gagarin]

Кестя привет! Спасибо!
Письма в никуда - потому что в конце, когда умер парень героини, она писала ему письма "на тот свет", т.е. фактически в никуда

 

[Bobby Clark]

Нельзя так издеваться над людьми! Я ревела, как пьяный крокодил! Идея фикс у меня - потерять любимого человека - высокого, красивого, ласкового и имя даже у него на А!
Даже переключиться не получается. Даже любимый Бушков не в радость.
Пиши обязательно!!!
Обязательно!

 

[Snake Gagarin]

Bobby Clark
извини, я не рассчитывала на такой эффект...
А я продолжаю! Единственно, что в виду обстоятельств мне пришлось изменить имя мамы главного героя. Её теперь зовут ЕЛЕНА ДМИТРИЕВНА.

13.

Я проигнорировала радостное Лизкино сообщение и старательно хранила молчание. Посмотрим, у кого нервы не выдержат и кто первый позвонит! Девяносто девять к одному, что это буду не я!
Я оказалась права. Лизка не выдержала одиночества, когда некому похвастаться успехами, и в один прекрасный день позвонила мне. Я, честно говоря, отвечать не хотела, но рядом был Тоник, и он сказал, что игнорировать звонки – некрасиво.
— А что, получились бы звонки без ответа, — попыталась я поспорить, но парень так на меня посмотрел, что я решила – и в самом деле, не надо.
Итак, Лизка все-таки мне позвонила. И первая фраза, которую я от нее услышала, была поистине гениальной:
— Привет, чего не звонишь?
«А с какой радости я должна тебе звонить?» — хотелось мне ответить, но я промямлила:
— Да ну, времени нет…
— Как это – нет времени?! — возмутилась Лиза. — Ты ж экзамены не сдаешь. Это я была по маковку закружена, а ты…
«Ну скажи, скажи: «лентяйка», — сердито подумала я. — Честное слово, брошу трубку, плевать на приличия!»
— А я тут, знаешь ли, гуляю… — ангельским голоском ответила я.
— С кем? — Лизка проглотила наживку. Ну, сейчас я ей покажу! — Нового парня, что ли, нашла?
— Да нет… все с тем же.
— С Виталиком? Ты что? У него же уже есть девчонка!
— Какой Виталик?! Ты что, с дуба рухнула? Нафиг он мне сдался? — я не удержалась и нахамила. — У меня у самой, между прочим, парень есть! Антоном зовут, неужели забыла?!
— Что?! Да у тебя крыша поехала! Он же… он же сдох!
— СДОХ?! — я проорала это так громко, что Тоник на секунду зажмурился и выхватил у меня трубку.
— Лизочка? — ласково уточнил он.
На другом конце провода что-то заверещали. Тоник посмотрел на меня и переключил аппарат на громкую связь.
— …кончай прикалываться, не получается у тебя чужими голосами говорить, я тебе говорю, Сашка, это глупо!!
— Ты что, дура? — не слишком вежливо осведомился Тоник. — Я Антон! Тоник Тараканов! Я живой!! — он продолжал говорить, невзирая на доносящиеся из трубки вопли. — Я, конечно, понимаю, ты, милая девочка, думала, что я, как ты выражаешься, сдох… в апреле. Только тут небольшая ошибочка вышла. Я живой. Хочешь на меня посмотреть?
— Оооо, — донеслось из динамика, и послышались короткие гудки.
— Нехорошо получилось, — вздохнул Тоник. — Но уж больно она меня… и тебя разозлила. Надо же, «сдох»! Что я ей, собака, что ли?
— Я тебе сразу, с самого начала говорила, что она тебя невзлюбила за что-то. За эти три месяца у нее любви к тебе не прибавилось, это точно.
— И главное, за что?! — Тоник вернул мне телефон и взъерошил себе волосы. Я вспомнила, что раньше он всегда так делал, когда нервничал. — Что я ей такого плохого сделал? Что влюбился не в нее, красавицу этакую, а в тебя? Как можно настолько завидовать людям?
— Антон…
— Саша, она оборотень. Почему я раньше не замечал этого? Я понимаю, почему ты закрывала на это глаза – она все-таки твоя подруга, но я…
— Она была моей подругой, но теперь – нет. Ни за что с ней не помирюсь! И вообще, что-то мне так думается, что даже если бы ты заметил ее истинное лицо, ты бы мне ничего не сказал.
— К таким вещам надо относиться серьезно. С этим не шутят. Я бы сказал. Знаю, что тебе это не понравилось бы, но ведь это было бы правдой… Видишь, как получилось – теперь ты и сама об этом узнала. Правда, так некрасиво…
— Ну и черт с ней, главное, что узнала! Какой слепой я была!
Тоник не ответил. Сощурив глаза, он напряженно вглядывался куда-то вдаль.
— А это не твоя Лизочка там сунется?
— Где? — я повернулась в ту сторону, куда смотрел он, и увидела тощую фигурку, которая, вертя задом, направлялась в нашу сторону.
— Она, родимая, — я повернулась обратно к Тонику и схватила его за руку. — Может, пойдем отсюда подальше? Не хочу ее видеть.
— Подожди. Может, она вообще сейчас мимо нас пройдет и почешет себе дальше. Мало ли, куда она идет.
— Мне почему-то кажется, что к нам. И я от этого вовсе не в восторге, честно тебе скажу.
Тем временем фигурка приблизилась к нам, и я твердо убедилась, что это Лиза. У нее было злое лицо: сузившиеся в щелочки глаза, сморщенный нос и сжатые в «куриную попку» губы. Тоник тоже явно это заметил, потому что я почувствовала, как он затрясся от еле сдерживаемого смеха.
— Тихо ты, — я ущипнула его. — Сделай каменное лицо, давай ее напугаем.
По мере того, как Лизавета приближалась к нам, ее лицо менялось. На смену злости пришло удивление, но не прошло и полминуты, как оно снова сменилось злостью.
— Это дурацкие шутки, Сашечка, — заявила она, остановившись напротив меня и явно стараясь не смотреть на Антона. — Я-то думала, мы подруги, а ты поступаешь просто как свинья!
— И в чем это выражается? — поинтересовалась я, стараясь сдерживать раздражение.
— Она еще спрашивает, в чем! Сначала нашла какого-то пародиста… Максима Галкина, чтобы он меня по телефону обругал голосом твоего придурка, который уже полгода как помер! Теперь еще и хмыря какого-то переодетого притащила! Думаешь, я не вижу, что это не он? У твоего… джин-тоника… стиль одежды совсем не такой, и лицо не похоже! У этого, который тут с тобой стоит, нос крючком, волосы торчком…
Тут Тоник не выдержал и расхохотался чуть ли не на всю улицу. Лизка посмотрела на него, как на сумасшедшего.
— Вот, смотри, — он слегка нагнулся к ней и повернулся в профиль, — какой нос. Где ты тут крючок видишь? Что я тебе, баба-яга, что ли? А волосы торчком, это да, ты права. Это все потому, что я тут только что пребывал в глубоких раздумьях… — он выпрямился и замолчал, внимательно разглядывая Лизку.
— О чем? — пискнула она.
— О том, какая же ты все-таки подлая! Подумать только, из-за всякой ерунды лезешь ссориться, а потом бежишь к Сашке с какими-то просьбами, хочешь, чтобы она тебе помогала. А ведь Саша и не отказывает… она не любит ссориться. Я очень хорошо ее знаю, она никогда не откажет в помощи тому, кто ее об этом просит. А ты ей такую свинью подкладываешь. Я уж промолчу о твоих недавних заявлениях относительно меня…
Лизка покраснела, как огнетушитель.
— И все равно ты не Антон, — упрямо повторила она.
— Ну, что еще? Какие еще аргументы в пользу того, что я – не я?
— Тоник никогда так не одевался! — я удовлетворенно отметила, что Лиза перестала обзывать Тоника придурком, идиотом и другими обидными прозвищами. — Он всегда… такой был. В костюме, с галстуком, рубашка белая…
— О, да, конечно, теперь джинсы и майка считаются запрещенной одеждой для меня. Я могу носить только костюмы, да еще непременно с галстуком. В красно-синюю полосочку…
Не переставая болтать, Тоник влез в карман джинсов, вытащил паспорт и протянул Лизке.
— Посмотри.
Она раскрыла синюю книжечку, и ее нижняя челюсть медленно опустилась, как разводной мост.
— Тараканов Антон Олегович, — прочитала она чуть ли не по складам. — Пол мужской…
Мне даже смешно стало, но Тоник смотрел на Лизу без улыбки, строго и как-то грустно. Она подняла глаза, снова заглянула в паспорт, видимо, сверяя фотографию с оригиналом, а потом вернула документ Антону.
— Ты… ты… это действительно ты?
Тоник промолчал.
— Но как… что… что это было? Розыгрыш?
И тут у Антона явно не выдержали нервы…
— А ты что, думаешь, с этим шутят?! — заорал он. — Я придуривался, да? Я так не хотел сдавать выпускные экзамены, или мне надоела Сашка, или… и вот я сидел и думал, куда мне деваться, и решил притвориться мертвым! Взял и умер! Ты так думаешь?!
— Да откуда я знаю, может, так оно и было! — с вызовом ответила Лиза.
Тоник покраснел и открыл было рот, чтобы еще что-то сказать, но мне уже надоела бесконечная ругань, и я перебила его.
— Хватит ругаться! Какой смысл? Тоник вернулся, он живой, это хорошо, и зачем какие-то разборки?
— Я поняла, вы вдвоем это подстроили, — выдохнула Лизавета. — Сашка просто хотела, чтобы ее все жалели!
— ЧТО?!!
Я не успела даже сообразить, что происходит, а Тоник уже держал Лизку за плечи и тряс ее, как бутылку с лекарством, которое надо «перед употреблением взбалтывать».
— Повтори! Что! Ты! Сказала!!! — орал он диким голосом и так громко, что на нас оборачивались прохожие даже с другой стороны улицы, а ребенок, копавшийся в песочнице неподалеку, уселся на только что собственноручно вылепленный замок и заплакал.
— Тоник!
Он, кажется, даже не слышал меня. Я обхватила его за талию и попыталась оттащить от Лизки, но чуть не упала сама.
— Тоник, да успокойся же ты!
Неожиданно он понял, о чем я говорю. Повернул ко мне свое худое, бледное лицо – и как это я раньше не заметила, каким замученным он выглядит? – и прохрипел:
— Сань, я просто не могу больше сдерживаться. Я больше не могу слушать, как эта… эта… как она оскорбляет тебя… и меня тоже. Я долго терпел, но всему приходит конец. Знаешь, я сейчас готов просто убить ее!
И он снова принялся трясти мою бывшую подружку. Она уже не визжала, а просто закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. Губы у нее были намазаны ядовито-розовой блестящей помадой, которая то ли от жары, то ли от чего-то еще потекла и украсила мерзкими потеками и разводами Лизкино лицо…
— Тоник, ну пожалуйста, прекрати! Ты же ее на самом деле убьешь! Смотри, ей совсем плохо! — я по-настоящему испугалась. Да, я больше не испытываю к Лизке никаких добрых чувств, но смотреть, как на моих глазах ее мучают, выше моих сил. — Да будь же ты человеком, Антон!!!
Странно, но моя последняя фраза как будто отрезвила Тоника. Он оттолкнул от себя Лизу, брезгливо вытер руки о свои джинсы и поднес ладони к глазам, словно поражаясь, как они могли вот так схватить, и трясти, и причинять кому-то боль… Лизка же, не ожидавшая толчка, свалилась на траву и теперь медленно поднималась, разглядывая свою, безнадежно испорченную свежей зеленой травой, юбку.
— Что, — зло протянула она, — довольна, благодетельница? Теперь будешь ходить и хвалиться: «Ах, я спасла Лизу! Мой Антон сошел с ума и чуть не убил ее, а я спасла!» И все будут думать, что ты героиня, и жалеть меня, и…
Глаза Тоника опасно сверкнули, и я торопливо схватила его за руку.
— Не надо, Лиз…
— Что «не надо»? Ты ведешь себя, как последняя сволочь! Я столько лет жила со счастливым убеждением, что ты – моя подруга, и вот, пожалуйста, теперь на практике выяснилось, какая ты на самом деле подруга. Ты подлая, злая, завистливая, жадная, глупая…
Она припечатывала ко мне эти слова, как ярлыки, как диагнозы, она как будто ставила на мне клеймо своим спокойным, холодным голосом.
— Ты всю жизнь мне завидовала, все то время, пока мы якобы дружили. Ты вечно ставила мне палки в колеса, не давала встречаться с парнями, издевалась, дразнилась, настраивала против меня класс!
Я просто опешила от такой наглости. Ничего такого не было! Как же она меня ненавидит, если позволяет себе говорить такое! А о парнях – вообще бред! Ведь это она всю жизнь считала себя знатоком в «делах сердечных» и постоянно решала, стоит ли мне встречаться с тем или иным парнем… вот в прошлом году, помню, запретила мне подходить к Тонику, когда мы поссорились, говорила, что так будет лучше, а я поверила и удивлялась, почему же у меня так погано на душе…
— Саш, и как ты только можешь спокойно выслушивать всю эту клевету в свой адрес, — подал голос Тоник. Ему явно было нехорошо, говорил он медленно, тихо и как бы через силу, но промолчать тоже не хотел. — Она ведь оскорбляет тебя, поливает грязью. А ты слушаешь… — он немного помолчал. — Послушай, девочка, — эти слова были обращены уже к той, кого я так долго считала своей лучшей подругой. — Уходи. Уходи и больше никогда не попадайся нам на глаза. Забудь про Сашу, забудь ее имя, фамилию, адрес, телефон… Никогда – слышишь? Никогда! – не приставай к ней больше со своими глупыми обвинениями. Иначе меня уже никто не остановит, я просто приду и завершу дело, которое остановила сегодня Саша. И ты должна быть благодарна только ей, что я действительно не убил тебя.
Поняла? А теперь пошла вон! Не хочу тебя видеть!!!
Он отошел в сторону и сел на траву, закрыв лицо руками. Лизка еще какое-то время постояла напротив меня, с ненавистью глядя мне прямо в глаза, а потом резко развернулась и поплелась к своему дому. Выглядела она довольно жалко. Когда Тоник оттолкнул ее и она упала, юбка ее испачкалась, а у одной босоножки порвался ремешок, и теперь Лизка шаркала ногой, чтобы не потерять обувь. Я проводила ее взглядом и подошла к своему парню.
Не нужно было иметь медицинского образования, чтобы понять, что ему совсем плохо. Его лицо теперь стало еще бледнее, сквозь почти прозрачную кожу на висках просвечивали синие ниточки вен. Глаза теперь занимали почти пол-лица, и нос стал еще длиннее, чем раньше. Словом, выглядел Тоник просто ужасно.
Я взяла его за руку.
— Тон, вставай. Эй, Тоник, прием!
— А? — он попытался подняться – и не смог. Тогда я просто села на траву рядом с ним.
— Что с тобой?
— Не знаю. Мне что-то плохо… Слушай, это же какой-то кошмар. Я на самом деле убил бы ее, если бы ты вовремя не вмешалась. Сам не понимаю, что со мной случилось… Почему-то меня так взбесили эти ее реплики… А потом меня как будто разобрали по кусочкам… Как будто у меня руки отдельно, ноги отдельно, и стоять не могу, и голова кружится…
Я внимательно посмотрела в его огромные, какие-то измученные глаза, и меня буквально пронзило какое-то странное, жгуче-колючее чувство. Жалость?..
— Тоник, скажи мне… только честно… когда и что ты в последний раз ел?
— Йогурт… вчера вечером. И сыр. С хлебом… у меня оставалась горбушка. У меня, Саш, совсем уже нету денег… я даже не знаю, что мне теперь делать с мамой…
Господи, как страшно все обернулось! Еще полгода назад жила вполне нормальная, достаточно счастливая семья – мама и сын, все было хорошо. А потом вдруг заболел и чуть не умер сын, и мама попала от расстройства в больницу, и за жизнь ее вот уже сколько времени борются врачи, а сына никто не хочет брать на работу, и он так давно ничего по-настоящему существенного не ел, что уже чуть ли не теряет сознание от голода… А где справедливость? В чем эта семья так провинилась перед Всевышним?
И как это я сразу не сообразила, что он голодает… Какая же я все-таки глупая, права была Лизка, когда назвала меня идиоткой…
— Знаешь, Саш, я пытался подзаработать. Написал какую-то сказку, послал в детский журнальчик. А мне ее вернули и написали, что это печатать нельзя ни в коем случае, а тем более – в журналах для детей. Что это бред какой-то… Никудышный из меня писатель получился. Ты гораздо лучше. А сказку ту я хотел сжечь… а потом пожалел. Пусть живет.
— Только не говори, что она о Понтии Пилате, — я не выдержала и улыбнулась. Недавно прочитанный мной роман Булгакова «Мастер и Маргарита» произвел на меня неизгладимое впечатление. Мне никогда не написать ничего подобного. — Ах ты… мой Мастер. Мастер уличных разборок.
— Ты, наверное, хочешь услышать, что ты – моя Маргарита? — он тоже улыбнулся. — А вот и не дождешься. Ты – моя Сашка. Моя любимая Сашка. И все!
— Ну, в таком случае, я тоже понижу тебя в ранге. Ты будешь моим любимым Тоником… уличных разборок. Вставай. Пойдем ко мне обедать.

 

[Snake Gagarin]

14.

После того дня я попыталась заставить Антона перебраться жить ко мне, чтобы он не сидел один в пустой квартире, не голодал и не тосковал, но он был категорически против. Но, по крайней мере, мне удалось заставить Тоника питаться у меня дома, вместе со мной, и это уже было моей маленькой победой.
Уже через неделю он стал чувствовать себя лучше, перестал быть таким бледным, и настроение, кажется, улучшилось. Правда, отсутствие изменений в состоянии здоровья его мамы по-прежнему заставляло его тревожиться и нервничать, а вместе с ним – и меня.
Теперь я много времени проводила с ним, в его однокомнатной квартирке, в которую в конце июня перебралась его мама. К счастью, эта новая квартира находилась не слишком далеко от нашего Запада, но все же это был уже не соседний дом, куда я могла бегать хоть по сто раз на дню. Да и квартира была намного хуже старой, но все же это было жилье, и по крайней мере Тонику не надо было заботиться о том, где бы ему переночевать.
Примерно раз в неделю я делала у него дома небольшую уборку: вытирала пыль, мыла полы, наводила порядок на столе, за которым он работал – переводил на английский язык рекламные буклеты для какой-то фирмы. Платили за это не то чтобы много, но на самое необходимое хватало. Правда, львиная доля заработка уходила на соки и фрукты, которые Тоник таскал матери в больницу в надежде, что ей станет лучше и она выкарабкается.
И вот однажды во время уборки, перекладывая бумаги на этом столе, я нашла среди них несколько тетрадных листков, исписанных крупным торопливым почерком Тоника. Листки эти выглядели так, словно их несколько раз сильно сминали, а потом снова расправляли. Но было сразу видно, что текст на них писался гораздо более старательно, чем на черновиках переводов, а внизу были проставлены даже номера страничек. Я нашла первую, где вверху было более крупно выведено красной ручкой: «Солнце и ветер. Сказка».
Сказка? Да это же наверняка та самая сказка, которую у Тоника не приняли в детский журнал. Сказали, что это бред, который нельзя печатать…
Я аккуратно расправила листки и углубилась в чтение, сидя прямо на полу, на рассыпанных черновиках переводов…

«СОЛНЦЕ И ВЕТЕР.

Сказка

Эта история произошла на небе – там, где живут и Звезды, и Месяц, и Облака, и маленькие Тучки, и неразлучные друзья – Дождик со Снегом, и красавица Радуга, и, конечно же, наши главные герои – ласковое Солнышко и веселый Ветерок. Они очень дружили между собой и всегда и везде держались вместе: куда Солнце покатится – туда и Ветер летит, куда Ветер полетит – туда и Солнце торопится.
Но вот однажды в соседний город пришла жестокая колдунья Засуха, которая губительным своим жаром стала мучить людей, и сушить реки, и сжигать леса. И тогда Ветерок и его друг Дождик отправились в этот город прогонять Засуху и спасать людей и природу.
Дождик, едва завидев вдалеке корявое морщинистое лицо колдуньи, разразился слезами, и живительная влага стала растапливать Засуху, превращая ее в простую кучку грязи. Но, утекая по влажной земле в болото, Засуха прихватила с собой зазевавшегося Ветерка. Домой на небо он не вернулся.
Солнышко, узнав об этом, очень запечалилось. Ему больше не хотелось греть и радовать людей своим светом, и оно уступила место печальному Дождику. Друзья Солнышка – Месяц, Звезды и Облака – пытались его утешить, но все было напрасно. Солнышко становилось все грустнее и грустнее, и светило все слабее и слабее.
Однажды к нему подплыла толстая черная Туча, закрыла его своим телом и прогудела:
— Хватит бездельничать! Не хочешь работать, светить и греть – выгоним тебя прочь! Ветер больше никогда не вернется, забудь о нем и учись жить самостоятельно.
Услышав эти слова, Солнце очень расстроилось и заплакало еще горше, чем раньше. А Туча все окутывала его своим телом, и как будто вбирала в себя, и шипела, шипела: «Он не вернется!»
И Солнышко совсем уже было приготовилось к смерти, как вдруг откуда ни возьмись прилетел Ветерок и прогнал злобную толстую Тучу, и Солнышко, увидев его, вновь засияло так же ярко, как и раньше.
Ветерок рассказал, как ему удалось спастись от Засухи, победить ее и вернуться домой на небо, и признался, что очень скучал по всем своим друзьям и особенно – по Солнышку. После этого случая дружба их стала еще крепче, и теперь все чаще выходили они вместе радовать людей и всю природу теплом и прохладой, ярким светом и свежим воздухом.»

Сказка мне понравилась, но меня не оставляло какое-то странное подозрение, что это не просто детский рассказик, а в нем есть какой-то подтекст. И как раз тогда, когда я сидела и пыталась «переварить» прочитанное, в квартиру ввалился Тоник, вернувшийся из магазина.
— Прикинь, Сашка, я нарыл в магазине морс! Настоящий, клюквенный, и совсем недорогой! Его можно будет маме в больницу отнести! — он запнулся, увидев выражение моего лица и листки у меня в руках.—Ты что, нашла сказку, про которую я тебе говорил?
— Да… вот, убиралась у тебя на столе и нашла. Кстати, мне понравилось. Только, знаешь, мне почему-то кажется…
— Что? — Тоник почему-то заулыбался.
— Мне кажется, что эта сказка – про нас. Очень похоже. Я – Солнце, ты – Ветер… ты ушел и не вернулся… я переживала, мучилась, а Лизка – Туча убеждала меня, что про тебя давно стоило бы забыть… а потом ты пришел и прогнал ее… Что ты улыбаешься, я что, угадала?
— Да. Ты угадала. Правда, когда я это писал, я не думал, что с твоей Лизкой так выйдет… А оно вон как получилось, совсем по моей сказке.
— Оно и к лучшему, что так получилось… Сама я ни за что не смогла бы сказать Лизке, что она мне надоела хуже горькой редьки. А ты ей не только это сказал, но еще и показал. Я, кстати, даже не сказала тебе «спасибо»… Так что спасибо тебе, Тоник, большое.
— Да не за что. Обращайтесь в случае чего! — гордо выпятил грудь Тоник.

* * *

Спустя несколько дней я зашла в гости к Дрюне и Ане, с которыми давно уже не виделась – то у них были какие-то проблемы с близнецами, то я помогала Тонику. И вот, когда мы наконец встретились, они долго расспрашивали меня, что да как. А я, пользуясь случаем, пожаловалась, что у Тоника все как-то не слава Богу.
— Понимаешь, Андрюха, — объясняла я, жуя какую-то новую, фантастически вкусную булку, изобретенную Анькой. — Антону пока только восемнадцать, и его никто не хочет брать на работу. Даже курьером почему-то не берут. Он перебивается разовыми заработками, какие-то буклеты с русского языка на английский переводит и с английского на русский, а платят ему за это не так уж много. При этом много денег на Елену Дмитриевну уходит, на его маму, она же в больнице лежит… Дрюнь, ну неужели ты вообще никак не можешь ему помочь?
— Саш, если ты думаешь, что я не стараюсь…
— …то ты права, — закончила за Андрея Аня и примирительно похлопала мужа, метнувшего на нее убийственный взгляд, по плечу. — Понимаешь, Саш, у Андрея сейчас жуткий аврал на работе. После того, как Тоник перестал прикидываться Димой Рыбаковым и уволился, еще две работницы ушли в декрет, и обе, как назло, из Андрюшиного отдела. Работать остались только сам Андрей и его помощник Витя, и они с такими объемами заданий, что на них взвалили, просто не справляются.
— А я не начальник, — продолжил Андрей. — В смысле, не самый главный в фирме. Я не могу принимать решение, брать или не брать на работу того или иного человека. Ну, а зайти к начальству попросить за твоего Антона я просто физически не успеваю. Понимаешь?
— Все я понимаю, — мрачно кивнула я. — Но, знаешь, смотреть, как мой парень голодает, не спит по ночам и целыми днями носится по городу в поисках работы – и это в восемнадцать лет! – я тоже не могу. Он из-за всей этой ерунды даже поступить пока никуда не может, сидит без высшего образования, а без него точно никуда работать не возьмут. Только грузчиком, но грузчиком он не может, потому что мало ест и от этого ослабел.
— Саш, ну я честно все улажу. Только позже, когда с делами немного разгребусь!
Его клятвенное обещание прервал резкий и длинный звонок в дверь.
— Я открою! — заверещал из прихожей Антошка. Было слышно, как он скачет перед дверью, пытаясь заглянуть в глазок. — Мам, пап, там какой-то дяденька, худой и в штанах!
Я не удержалась и фыркнула. Не отказалась бы посмотреть на дяденьку, который осмелился бы прийти в гости без штанов.
— Антон, ничего не трогай, я сама открою, — крикнула ему Аня и торопливо встала. — Прошу прощения, там кого-то принесло.
Она защелкала замками.
— О, привет, Тоник, заходи.
— Здравствуй, Аня. Саша у вас?
— Да, они на кухне, проходи. Хочешь чаю?
— Спасибо, не откажусь.
Я сдавила чашку. Интересно, зачем он меня ищет? Неужели что-то случилось? Не дай Бог, Елена Дмитриевна…
— Сашка! — Тоник влетел в кухню. Я внимательно всмотрелась в его лицо, но было непонятно, то ли радуется Антон, то ли он расстроен. — Сашка, мне звонили из больницы. Мама пришла в сознание! Ей лучше!
— Лучше? — я вскочила.
— Да! Врачи говорят, что, скорее всего, она поправится!
Он упал на свободную табуретку и вытянул ноги.
— Господи, если бы вы знали, как я счастлив сейчас! — воскликнул он. — Сказать по правде, я уже не верил в чудо.
— В чудеса надо верить, — серьезно сказал ему Андрей. — Они всегда есть, они всегда рядом. Кстати, я тоже очень хотел бы тебя порадовать, так что…
Он протянул руку и взял из подставки мобильный телефон. Тоник с волнением за ним наблюдал. Дрюня тем временем набрал номер и приложил трубку к уху.
— Алло, Юрий Владимирович? Как ваше ничего? Ха, вообще-то вежливые люди еще добавляют «спасибо»… Юрий Владимирович, скажите, а вы не могли бы взять на место уволившегося Дмитрия Рыбакова другого молодого человека? Нет, он совсем молодой, но опытный… образования нет, но он некоторое время работал по этой специальности, я могу за него поручиться… ага… Тараканов Антон Олегович… значит, завтра, да? Что с собой брать? Угу, спасибо, Юрий Владимирович, по гроб жизни буду вам благодарен, до свидания!
— Значит, так, — сказал он Тонику, отложив телефон в сторону. — Завтра подъедешь ко мне на работу, ну, туда, где ты под именем Димы Рыбакова трудился, в кабинет номер двести шесть, с паспортом и аттестатом. Будешь наниматься на свое прежнее место, но уже под своим именем. Усек? Так что трудись, я за тебя поручился.
— Есть трудиться! — Тоник отдал Дрюне честь, хотя, я видела по его лицу, он с трудом сдерживался, чтобы не броситься на Андрея с распростертыми объятиями. — Спасибо тебе огромное, Андрюха!
— Пожалуйста тебе огромное, Антоха! — подмигнул ему Дрюня. — И пожелай Елене Дмитриевне скорейшего выздоровления.

* * *

— Знаешь, Саш, я никогда не думал, что такое бывает в жизни, — сказал мне Тоник, когда мы несколькими часами позже сидели на кухне в его квартире и пили крепкий горячий кофе.
— Какое – такое? — поинтересовалась я.
— Ну, такое… чудо. Ты сама подумай: сначала я чуть не умер, но каким-то чудом выжил… а для тебя так и вообще, считай, воскрес… представляю, что ты пережила, когда узнала, что я умер, и потом, когда я начал тебе названивать…
— Честно говоря, я тогда чуть не сошла с ума. Сначала эти письма в никуда, которые, оказывается, мне просто привиделись, а потом звонки всякие… без ответа. Знаешь, все бы ничего, но вот еще эта песня – «Напитки покрепче»… из-за нее я начала думать, что все, что с нами происходит – чистой воды мистика. А на самом деле все было просто и ясно.
— Знаешь, я же понимаю, как тебе было тяжело. Да еще эта Лиза-подлиза на мозги капала все время… А главное, во всем виноват был я. Я уже за это готов был удавиться, но тогда было бы еще хуже. Тогда я точно не смог бы вернуться.
— Знаешь, в роли Димы Рыбакова ты был неподражаем. Особенно твоя фразочка: «Андрей, познакомь с девушкой, это твоя жена?». Как у тебя язык повернулся такое сказать, а?
— Я просто решил играть свою роль до конца. Что мне было терять? Я только не рассчитал, что ты сообразишь найти мой номер в списке входящих вызовов и набрать его… хотя ты бы все равно меня вычислила. Это любовь, Сашка. Она творит чудеса. И это было первым чудом.
— Жалко только, что мы так зря потратили целых три месяца жизни.
— А знаешь, Саш, ничего не зря. Все правильно. За это время мы с тобой многое успели передумать и многое понять. И вообще… ты же думала, что я умер, верно? И ничто не мешало тебе забыть меня, завести себе другого парня и жить припеваючи. Но ты этого не сделала. И это позволило мне еще раз убедиться в твоих чувствах. Да и тебе тоже. А я, честно тебе говорю, с того дня, как с тобой познакомился, на других девушек и не смотрю.
— Да, а как же Надя Лохач? — я вспомнила о девчонке, из-за которой в прошлом году сильно поругалась с Тоником.
— Да не нравилась она мне. Просто ей удавалось как-то так все подстроить, что я оказывался в дурацкой ситуации, а она радовалась. Дура.
— Ладно… забыли. А какое было второе чудо?
— Моя мама. Она заболела от переживаний и долго не могла выкарабкаться – ну, это ты и сама знаешь. А теперь все как-то пошло на лад, и мне врач сказал сегодня, что ее уже на днях переведут в обычную палату, а там и до выписки недалеко. Мы живем, Сашка! Плохо только, что квартира у нас теперь маленькая, но старую мы уже не вернем… Ну и фиг с ней. Что ж я, теперь на квартиру не заработаю? Вот, кстати, тебе и третье чудо. Меня взяли обратно в «Феникс» на работу! Мне там нравилось, еще когда я Димой был. А платят там, кстати, вполне неплохо. Я потом еще учиться пойду… В общем, все у нас будет здорово, Саша! Я тебе обещаю!
Было приятно на него, такого радостного, смотреть. На самом деле, как хорошо, что все наладилось, да еще так быстро и… чудесно! Только вот…
— Знаешь, Тоник, мне кажется, что если бы я кому-нибудь рассказала нашу историю, то этот кто-нибудь заявил бы, что у меня слишком буйная фантазия. В какой-то степени все это очень невероятно… Хотя, по-моему, все наши проблемы именно из-за того, что мы, люди, совсем разучились верить в чудеса. Мы все чего-то ждем от жизни, но все эти желания почему-то оказываются очень приземленными, а главное, не веря в то, что на свете могут случаться всякие необычные вещи, мы тем самым мешаем сбыться нашим мечтам.
И почему некоторые любят говорить, что мир жесток? Он таков, каким делаем его мы. И только от нас зависит, будет ли счастливой наша жизнь, или же наоборот…
— А ведь ты права! Только мне плевать, кто там и что подумает про нашу историю. Мы-то знаем, что это правда, и нам этой нашей правды достаточно. Верно я говорю? Кстати, Сашка, я тебе этого не хотел говорить, стеснялся, но… в общем, я когда еще в больнице лежал, то подумал, что если мы с тобой еще встретимся, то я обязательно на тебе женюсь. Ну, когда мы вырастем. А поскольку мы с тобой снова вместе… в общем, делай выводы.—Он хитро на меня посмотрел.
— Да ты что, с ума сошел? Нам еще рано про это думать. Во всяком случае, мне.
— Так я и не говорю – сейчас. Конечно, надо сначала окончить школу, и университет, и найти работу. А потом – почему бы и нет? Вот я, например, верю, что все как раз так и будет. А ты?
— И я. Я тоже верю, Тоник. Все будет хорошо.
Тоник обнял меня, прижал к себе крепко-крепко.
— Вот с этого и надо было начинать! — весело заметил он.

Август 2004 – декабрь 2005 г.
г. Минск

КОНЕЦ...