Sirin
Ассоциация критиков
Итак, обещал – исполняю)...
На вид даже очень похоже: в обоих случаях нам сразу сообщается имя рассказчика. (Я должен предупредить, что не читал Конан Дойля в оригинале и кое-где будет сложновато.) Для сравнения сойдут "Предисловие" из "Вечеров" и первая глава "Этюда". (Вот забавно, подумалось тут, что когда берешь слово в кавычки, то это словно орудуешь прищепками или пинцетиками.)
Вопрошают из будущего (повторяется Набоковым в начале пятой главы "Дара"), а Панько отвечает:
Панько выражает обоснованную неуверенность, Ватсон же нисколько не сомневается в успешности публикации, хотя и заканчивается повесть такими словами:
Панько почти ничего о себе не рассказывает.
Ватсон с первой строчки не только представился нам, но и продолжает рассказ прямо там, на пороге.
Панько – наблюдатель. Ватсон тоже. Но Ватсон наблюдает в стороне. Видно это хотя бы из составленного им списка "ШЕРЛОК ХОЛМС - ЕГО ВОЗМОЖНОСТИ" (подвинемся в соседнюю главку). А Панько придумывает "в стороне". И как разыгралась его фантазия, что тут же и поглотила его, и вот мы вроде бы забываем, что рассказ ведет он, но если читать пристально, то нельзя не заметить то тут, то там его доброй улыбки. Ватсон всегда на виду. Ему просто необходимо быть рядом с объектом наблюдения. Обе книги состоят из отдельных повестей, но основное различие в том, что в "Вечерах" Панько сидит перед нами и рассказывает небылицы, а в "Записках" Ватсон преследует Холмса, фактографируя на ходу. Увы, доктора перед собой мы так и не увидим.
А в завершение покажу два отрывка, которые при всей своей непохожести удивительно похожи между собой... удивительно! Тут и вся разница, и вся одинаковость.
ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ
Повести, изданные пасичником Рудым Паньком
ЭТЮД В БАГРОВЫХ ТОНАХ
Из воспоминаний доктора
Джона Г. Уотсона, отставного офицера
военно-медицинской службы.
Повести, изданные пасичником Рудым Паньком
ЭТЮД В БАГРОВЫХ ТОНАХ
Из воспоминаний доктора
Джона Г. Уотсона, отставного офицера
военно-медицинской службы.
На вид даже очень похоже: в обоих случаях нам сразу сообщается имя рассказчика. (Я должен предупредить, что не читал Конан Дойля в оригинале и кое-где будет сложновато.) Для сравнения сойдут "Предисловие" из "Вечеров" и первая глава "Этюда". (Вот забавно, подумалось тут, что когда берешь слово в кавычки, то это словно орудуешь прищепками или пинцетиками.)
"Это что за невидаль: "Вечера на хуторе близ Диканьки"?
Вопрошают из будущего (повторяется Набоковым в начале пятой главы "Дара"), а Панько отвечает:
Слушало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц! То
есть, я говорю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из
своего захолустья в большой свет -- батюшки мои!
есть, я говорю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из
своего захолустья в большой свет -- батюшки мои!
Панько выражает обоснованную неуверенность, Ватсон же нисколько не сомневается в успешности публикации, хотя и заканчивается повесть такими словами:
- Ничего, - ответил я, - все факты записаны у меня в дневнике, и
публика о них узнает. А пока довольствуйтесь сознанием, что вы победили, и
повторите вслед за римским скрягой:
"Populus me sibilat, at mihi plaudo.
Ipse domi sirnul ac nummos contemplar in arca".
("Пусть их освищут меня, говорит, но зато я в ладоши
Хлопаю дома себе, как хочу, на сундук свой любуясь".
Гораций. Сатиры, 1, строки 66 - 67.)
публика о них узнает. А пока довольствуйтесь сознанием, что вы победили, и
повторите вслед за римским скрягой:
"Populus me sibilat, at mihi plaudo.
Ipse domi sirnul ac nummos contemplar in arca".
("Пусть их освищут меня, говорит, но зато я в ладоши
Хлопаю дома себе, как хочу, на сундук свой любуясь".
Гораций. Сатиры, 1, строки 66 - 67.)
Панько почти ничего о себе не рассказывает.
За что меня миряне прозвали Рудым Паньком --
ей-богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь
более седые, чем рыжие.
ей-богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь
более седые, чем рыжие.
Ватсон с первой строчки не только представился нам, но и продолжает рассказ прямо там, на пороге.
В 1878 году я окончил Лондонский университет, получив звание врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел специальный курс для военных хирургов.
Панько – наблюдатель. Ватсон тоже. Но Ватсон наблюдает в стороне. Видно это хотя бы из составленного им списка "ШЕРЛОК ХОЛМС - ЕГО ВОЗМОЖНОСТИ" (подвинемся в соседнюю главку). А Панько придумывает "в стороне". И как разыгралась его фантазия, что тут же и поглотила его, и вот мы вроде бы забываем, что рассказ ведет он, но если читать пристально, то нельзя не заметить то тут, то там его доброй улыбки. Ватсон всегда на виду. Ему просто необходимо быть рядом с объектом наблюдения. Обе книги состоят из отдельных повестей, но основное различие в том, что в "Вечерах" Панько сидит перед нами и рассказывает небылицы, а в "Записках" Ватсон преследует Холмса, фактографируя на ходу. Увы, доктора перед собой мы так и не увидим.
А в завершение покажу два отрывка, которые при всей своей непохожести удивительно похожи между собой... удивительно! Тут и вся разница, и вся одинаковость.
Я думал, что больше мне не придется писать о славных подвигах моего
друга Шерлока Холмса. Не то чтобы у меня не было материалов. Напротив, я
храню записи о сотнях случаев, никогда еще не упоминавшихся мною. Точно
так же нельзя сказать, чтобы у читателей пропал интерес к своеобразной
личности и необычным приемам работы этого замечательного человека.
Настоящая причина заключалась лишь в том, что Шерлок Холмс ни за что не
хотел, чтобы в печати продолжали появляться рассказы о его приключениях.
Пока он не отошел от дел, отчеты о его успехах представляли для него
практический интерес; когда же он окончательно покинул Лондон и посвятил
себя изучению и разведению пчел на холмах Суссекса, известность стала ему
ненавистна, и он настоятельно потребовал, чтобы его оставили в покое.
Только после того, как я напомнил ему, что я дал обещание напечатать в
свое время этот рассказ, "Второе пятно", и убедил его, что было бы очень
уместно завершить весь цикл рассказов столь важным эпизодом из области
международной политики - одним из самых ответственных, какими Холмсу
приходилось когда-либо заниматься, - я получил от него согласие на
опубликование этого дела, так строго хранимого в тайне. Если некоторые
детали моего рассказа и покажутся туманными, читатели легко поймут, что
для моей сдержанности есть достаточно веская причина.
Артур Конан Дойль "Второе пятно".
друга Шерлока Холмса. Не то чтобы у меня не было материалов. Напротив, я
храню записи о сотнях случаев, никогда еще не упоминавшихся мною. Точно
так же нельзя сказать, чтобы у читателей пропал интерес к своеобразной
личности и необычным приемам работы этого замечательного человека.
Настоящая причина заключалась лишь в том, что Шерлок Холмс ни за что не
хотел, чтобы в печати продолжали появляться рассказы о его приключениях.
Пока он не отошел от дел, отчеты о его успехах представляли для него
практический интерес; когда же он окончательно покинул Лондон и посвятил
себя изучению и разведению пчел на холмах Суссекса, известность стала ему
ненавистна, и он настоятельно потребовал, чтобы его оставили в покое.
Только после того, как я напомнил ему, что я дал обещание напечатать в
свое время этот рассказ, "Второе пятно", и убедил его, что было бы очень
уместно завершить весь цикл рассказов столь важным эпизодом из области
международной политики - одним из самых ответственных, какими Холмсу
приходилось когда-либо заниматься, - я получил от него согласие на
опубликование этого дела, так строго хранимого в тайне. Если некоторые
детали моего рассказа и покажутся туманными, читатели легко поймут, что
для моей сдержанности есть достаточно веская причина.
Артур Конан Дойль "Второе пятно".
Вот вам и другая книжка, а лучше сказать, последняя! Не
хотелось, крепко не хотелось выдавать и этой. Право, пора знать
честь. Я вам скажу, что на хуторе уже начинают смеяться надо
мною: "Вот, говорят, одурел старый дед: на старости лет тешится
ребяческими игрушками!" И точно, давно пора на покой. Вы,
любезные читатели, верно, думаете, что я прикидываюсь только
стариком. Куда тут прикидываться, когда во рту совсем зубов
нет! Теперь если что мягкое попадется, то буду как-нибудь
жевать, а твердое -- то ни за что не откушу. Так вот вам опять
книжка! Не бранитесь только! Нехорошо браниться на прощанье,
особенно с тем, с кем, бог знает, скоро ли увидитесь. В этой
книжке услышите рассказчиков все почти для вас незнакомых,
выключая только разве Фомы Григорьевича. А того горохового
панича, что рассказывал таким вычурным языком, которого много
остряков и из московского народу не могло понять, уже давно
нет. После того, как рассорился со всеми, он и не заглядывал к
нам. Да, я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут
прекомедия была!
Николай Васильевич Гоголь, Предисловие ко второй книге "Вечеров на хуторе близ Диканьки".
хотелось, крепко не хотелось выдавать и этой. Право, пора знать
честь. Я вам скажу, что на хуторе уже начинают смеяться надо
мною: "Вот, говорят, одурел старый дед: на старости лет тешится
ребяческими игрушками!" И точно, давно пора на покой. Вы,
любезные читатели, верно, думаете, что я прикидываюсь только
стариком. Куда тут прикидываться, когда во рту совсем зубов
нет! Теперь если что мягкое попадется, то буду как-нибудь
жевать, а твердое -- то ни за что не откушу. Так вот вам опять
книжка! Не бранитесь только! Нехорошо браниться на прощанье,
особенно с тем, с кем, бог знает, скоро ли увидитесь. В этой
книжке услышите рассказчиков все почти для вас незнакомых,
выключая только разве Фомы Григорьевича. А того горохового
панича, что рассказывал таким вычурным языком, которого много
остряков и из московского народу не могло понять, уже давно
нет. После того, как рассорился со всеми, он и не заглядывал к
нам. Да, я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут
прекомедия была!
Николай Васильевич Гоголь, Предисловие ко второй книге "Вечеров на хуторе близ Диканьки".
