Серия двадцать третья.
Серия двадцать третья.
Эйдан Лэнгфилд.
"Боль"
Raised By Swans - We Were Never Young.
- ... один...
- ... Эйдан... Эйдан... два...
- Три, Эйдан... ты слышишь меня?
«…убей меня…»
Ее больше нет. Вшивой больше нет.
Она умерла.
- Сын? – произнес отец, я пялился на него, но ничего не видел. Все вокруг расплывалось.
Вшивая покончила с собой.
Где-то хлопнула дверь, на улице шумел дождь, кричала какая-то птица, хрустел гравий...
Где-то далеко... Не здесь, очень-очень далеко...
Вокруг меня была пустота, я будто онемел, ослеп и оглох. Все мое тело стало каким-то нетвердым, одни лишь кулаки яростно сжимали свитер.
А может, я пытался держаться за него, чтобы не упасть...
Скорее всего так...
Потому что, когда отец забрал его, я упал на пол.
Я не моргал, не дышал. Возможно даже не думал.
Казалось, что по гостиной гуляет ветер, настолько холодно стало вокруг. Мое тело стало ледяным, каменным и окоченевшим, будто старая, уродливая статуя.
- Эйдан, - снова позвал отец, пытаясь поднять меня с колен.
Я мог бы спросить его... мог бы узнать как это произошло, что именно она сделала, и что будет дальше... но какая теперь разница...
Петит умерла. Она лежит в морге мертвая и холодная...
Мне захотелось куда-то уйти. Тусклый свет в гостиной буквально ослеплял меня, причиняя боль глазам, тело покрылось гусиной кожей и начало дрожать от холода.
Я хочу в темноту и тепло.
Дернув свитер из папиных рук, я нетвердо направился к лестнице. На пороге замерла Аврора, прикрыв свой рот руками. Всего секунду она смотрела на меня, после чего кинулась к отцу.
Я ушел. Они позволили мне уйти и я ушел.
В моей комнате царила блаженная темнота, но совершенно внезапно мне захотелось бежать оттуда в гостиную.
Или еще куда-нибудь.
Просто бежать.
Далеко.
Рисунки Вшивой будто сияли в тусклом свете луны и выглядели немного нереально. Закрыв за собой дверь, я принялся убираться. Сложил все свои тетради на столе. Поставил книги на полку, положил пульты от телека на свое место, поправил кофейный столик, заправил кровать...
Дрожащие, ледяные руки сами собой потянулись к ее одежде и принялись складывать ее в аккуратную стопку.
Каких-то несколько часов назад эти вещи были на ней, на живой девушке, которая стояла рядом со мной, испуганно тряслась, но зачем-то пыталась доказать мне, что она - не фанатка...
Какие-то минуты назад я сидел здесь, уверенный, что Петит поправится и все будет как раньше.
Сложив ее вещи и рисунки, я вернул их в сумку и поставил у своей двери.
Какое-то время я просто смотрел на дверь не допуская вообще ни единой мысли в свою голову. Может я стоял так секунду, может час...
Резко схватив ее сумку, я начал вываливать все ее вещи обратно, на свою кровать, потому что... этот чертов портфель выглядел так, будто Петит... куда-то уходит!
А она не должна никуда уходить.
Тогда началось...
Запустив пальцы в волосы, я принялся бродить туда-сюда по комнате, спотыкаясь на ровном месте и почти рыча от какого-то непонятного, ужасного ощущения у себя внутри. Мое дыхание стало быстрым и неглубоким, своими мыслями я даже мог спровоцировать приступ паники...
Думаю, что вырвал себе целый клок волос, но мне было плевать, я продолжал яростно держать их и с силой дергать.
Петит умерла.
Фанатка сказала, что убьет ее.
Это все моя гребаная вина.
Разве это правильно? Бог, или кто там еще, не забирают к себе таких неудачников, как Петит. Таким дают шанс, пускают через семь кругов ада, чтобы в конце этот кто-то все и всех победил. А что за жизнь прожила она? Ее насиловал учитель-извращенец, над ней жестоко издевались одноклассники, с ней снимали жестокое кино, кто-то вторгался туда, где она хранила свои секреты.
Почему никто ни разу не дал ей шанс?
Никто не должен умирать так.
Это моя вина.
В школе я испугался, что на нее нападут, боялся, что из-за меня, из-за моей фанатки, может пострадать кто-то кто не имеет к этому всему отношения.
Я ничего не сделал. Почему я не сказал ей, чтобы она держалась толпы, или не бродила одна?
Это так сложно?
В больнице она прямо попросила у меня таблетки, не скрывая зачем они были нужны ей, а я... черт, я сказал ей, что она идиотка, я был был зол и в гневе. Может, если бы я сказал что-то другое, все обернулось бы иначе. Я должен был сказать, что все дерьмо когда-нибудь пройдет, сказать, что в жизни есть и хорошие моменты, или что-то вроде...
Но я не сказал этого...
Моя вина.
Кусая до боли внутреннюю часть щеки, я спустился на первый этаж, где в темноте сидела Аврора, и плакала держа в руках стакан воды. Сестра ничего не сказала, даже не посмотрела на меня.
Обойдя стол, я подошел к зеркалу, чтобы... посмотреть себе в глаза, чтобы понять, что изменилось после смерти Петит, чтобы увидеть насколько дерьмово я выгляжу.
Заглянув в отражение, я тут же зажмурился.
Глаза. Мои страшные, черные, гребанные глаза. Как три года назад, когда я очнулся в больнице мои глаза были такими ужасными, что медсестры начинали рыдать не стесняясь моего присутствия... Взгляд был не злой, не яростный, а такой напуганный, что от этого становилось жутко. Так смотрят раненые звери под прицелом винтовки, страдающие от боли и страха, не понимающие что происходит, но чувствующие подступающую смерть...
Я просто урод. Квазимодо.
Удар.
- Эйдан! – взвизгнула Аврора.
Послышался невероятно приятный треск, и в костяшки моих пальцев пришла блаженная боль.
Удар.
- Перестань! – кричала сестра, - Пап, папа!
Удар. Удар. Удар.
По моим кулакам текла кровь, и это зрелище невероятно гипнотизировало и завораживало.
Удар. Удар. Удар.
- Эйдан, перестань!
Я бил зеркало в столовой, и никак не мог остановиться. Это может и безумно, да, но боль была ничтожной по сравнению с той, что была у меня внутри. Боль, кровь и треск, отвлекали и успокаивали...
- Эйдан, – отец взял меня за локоть.
Я продолжал впечатывать свой окровавленный кулак в зеркало, как робот, которого ничто не может остановить.
- Эйдан, сын, остановись, - папа обхватил мою руку и грудь и оторвал меня от стекла.
Мой кулак все равно избивал пустоту, брызгая кровью направо и налево. Впечатлительная Аврора начала хныкать и схватилась за свое лицо. Отец молчал, но стоял в странной позе, будто готовился ловить меня, если я вдруг решу грохнуться на пол.
Вместо того, чтобы падать, я резво понесся к двери, через гостиную. Отец следовал за мной. Вырвавшись на холодную улицу, я вдохнул свежий воздух, который был ни хрена не свежим, не проясняющим мысли.
Никаким.
Наверное, его вообще не было...
Не взирая на ветер и дождь, я босиком спустился по лестнице к лужайке и принялся шагать по ледяной, колючей траве. Ни боли, ни холода я не чувствовал...
Нет.
Только внутри меня была огромная, как ледяная глыба, тупая, тяжелая боль, от которой хотелось орать на всю округу.
Отойдя на нужное расстояние, я упал в траву и принялся ползать, вероятно заставляя Аврору и отца думать, что у меня конкретно чердак поехал.
Перебирая жухлую, но мокрую траву кровавыми, грязными онемевшими от холода руками, я практически опускался в землю носом. Я весь был в грязи, мое тело тряслось от холода, но я продолжал настойчиво дергать траву и копать землю пальцами.
Судя по теням, отец стоял на крыльце, а Аврора наблюдала за моим сумасшествием из окна.
Наконец, я нашел его.
Кулон. Кулон Петит, который я выбросил сегодня утром...
Сжав маленькую фигурку в кулаке, я поднялся на дрожащие ноги.
- Пойдем, парень, вымоем твои руки, ладно? - отец потер мое плечо.
Разговаривает со мной так, будто мне девять.
Я смотрел на свои грязные ноги, пока покорно следовал за ним, в родительскую спальню. Весь пол был покрыт капельками крови, а зеркало и вовсе выглядела жутко, будто напротив него кому-то вышибли мозги.
После того, как отец вымыл мои руки с мылом, я оказался на стуле у окна. Это плохое место. Сидеть больно, стоять на месте больно, не двигаться очень-очень больно.
Я не хочу сидеть. Я хочу бегать биться об стены головой и испытывать любую боль, которая заглушила бы то, что почему-то творилось в моей душе.
Отец принес из ванной аптечку и устроился напротив меня.
Теперь я точно не смогу вскочить у удариться обо что-то, чтобы успокоится.
Думаю, папа обрабатывал мои раны не так аккуратно и профессионально, как это сделала бы мама, но мне, конечно, было наплевать. Дискомфорт все равно была ничтожным. Ничтожным по-сравнению с тем ледяным адом, который был у меня внутри, ничтожным по сравнению с этой слишком реальной физической болью, будто кто-то давит на твои легкие и выламывает ребра...
Нет. Я знаю как это...
Даже тогда мне было не так больно...
-
...ей... ей же... не было... ну ты знаешь... не было больно? - хрипло спросил я, пристально глядя на отца. Который, кстати говоря, не смотрел на меня, хотя выглядел мрачнее тучи.
Сглотнув, отец непонятно потряс головой, но ничего не ответил. Должно быть он и сам не знает. Скорее всего ему сообщила об этом мама, которая из-за смерти Петит не могла выражаться внятно, или что-то вроде этого...
- Поговорим утром, - отец вложил в мою ладонь голубую таблетку.
Проглотив ее, я вскочил на ноги и направился в свою комнату. На выходе из родительской спальни я сильно ударился об дверной косяк.
Случайно.
Оказавшись в своей мрачной обители, я подвинул вещи Петит и лег на кровать, умирая от боли.
Из-за меня погиб человек. Слабый человек. Девушка.
Моя вина.
Я мог предотвратить это.
Достав из кармана кулон Петит, я попытался починить цепочку, но она была порвана и не подлежала восстановлению. В тумбочке лежала другая, к которой я с легкостью прицепил маленький кулон.
Опустив руку на пол, я поднял свой свитер, запачканный кровью Петит.
Господи... она умерла прямо в нем?
Натянув его на себя, я повернулся на живот и впился зубами в матрас, дрожа всем телом от невыносимой боли. В одном кулаке я сжимал кулон, а другим глухо бил свою подушку.
Лежать очень больно.
Очень.
Мой телефон вибрировал уже давно, глухое жужжание стало почти привычным для моего уха. Прекрасно. Впервые в жизни я рад ее звонку.
Я хочу страха, боли, хочу паники, чего угодно, лишь бы не чувствовать это... внутри себя.
Нажав на зеленую кнопку я прижал телефон к уху.
- Эйдан... Эйдан... мой принц... - тяжело дышала Фанатка, голос ее дрожал.
- Что?
- Вы... вы...
вы плачете? - пролепетала она.
- Я не плачу, - рыкнул я, касаясь пальцами своего влажного лица, -
Я никогда не плачу...
- Знаю... знаю, не из-за чего проливать слезы... не из-за чего, моя любовь, - она всхлипнула.
- Тупая Петит.
Она умерла, - хрипло сказал я.
- Это... это к теплу и свету для всех, она лишняя... она никому не нужна... занимала место попусту, - плакала фанатка и шмыгала носом.
- Ты... ты видела нас днем, - мой язык начал заплетаться, похоже, папина таблетка начала действовать, - Видела, что мы вместе, слушаем... твой голос... ты видела ее...
- Да, да... я не желаю никого рядом с вами, Принц... никого...
Петит мертва.
Ей больше ничего не угрожает, никто не причин ей боли, она в безопасности.
В покое.
-
Я бы поцеловал ее тогда...
- ...ч-что... ЧТО?! Что вы сказали?! - ее внезапный визг резанул по ушам, - Принц никого не целует! Только меня! Он бережет эту нежность для меня! Он не хотел! Принц не хотел губы Вшивой! Ты не хотел ее целовать!
Мои тяжелые веки закрылись сами собой.
- Хотел...
~~~
Солнце слепило мои глаза. Вокруг пахло травой, свежестью и яблоками.
Теми слишком сладкими, мягкими яблоками, которые мы ели с Петит.
Поляна и яблоня. Знакомое место.
Петит стояла рядом и пялилась куда-то на верхние ветки дерева.
- Какие люди, черт подери! - ядовито пропел я, подходя ближе к ней, - Я ненавижу тебя, Вшивая, понятно?
Ненавижу тебя.
Она посмотрела на меня и изогнула бровь. Тупой шапки не было на ее голове и волосы свободно лежали на плечах, но-
Какая разница, к черту эти гребанные волосы!
- И что теперь? Что тебе теперь надо?! Зачем ты здесь? - требовательно спрашивал я, топая вокруг нее, - Ты сдалась! Свалила, и всё! Что, теперь тебе есть что сказать?!
Она внезапно улыбнулась. Мне внезапно подумалось о том, что я всего один раз видел, как она улыбалась. Даже появилось ощущение, что это был ее единственный раз за долгое время. Серьезно, из-за чего ей было улыбаться до этого? Ее жизнь -дерьмо.
- Тебе есть что сказать.
- Мне?! Мне есть что сказать?! - я возмущенно взмахнул руками, - А знаешь что, мисс Тупость, да, мне есть что тебе сказать!
Она развернулась ко мне, а я еле удерживался от того, чтобы встряхнуть ее, или еще что-то. Ее спокойствие буквально выводило меня из себя!
- Какие-то... какие-то тупые несколько часов моей жизни были почти
нормальными! Почти... как раньше! И знаешь почему? - ругался я.
Она покачала головой.
- Я живу с этой... этой тайной уже три года, мне казалось, что я просто чокнутый! Мне каждый день казалось, что я схожу с ума, что каждый звонок от нее - злая галлюцинация! Плод моего больного воображения! А потом ты... - я махнул рукой в ее сторону, - И когда... Нет, не когда я хотел трaхнуть тебя в туалете, не прошлый раз в этом парке, а тогда, когда ты держала телефон возле моего уха... все прояснилось! Я в кои-то веки был не один! Рядом стоял кто-то, кто знал об этих звонках и тоже страдал от них! Я решил, что я нормальный! Мне стало гораздо легче дышать...
Она продолжала просто смотреть на меня, точно как в тот раз, когда я лечил ее мозги и открывал глаза на то, что она из себя представляет.
Серьезно и внимательно.
- И я ненавижу тебя, вшивая тупица, за то, что ты отняла у меня это чувство, - тихо прорычал я, - Ты просто трусливо свалила...
- Пг'ости, - она пожала плечами и ткнула пальцем мой локоть.
- Нет, знаешь, одним "прости" ты не отделаешься! - я отдернул свою руку, - Теперь я снова один на один с ней.
- Все гог'аздо пг'още тепег'ь, Эйдан, - она улыбнулась, делая шаг в сторону от меня, намереваясь снова куда-то свалить, - Ты больше не тот, кого она могла с легкостью достать...
-
Стой, - я схватил ее пальцы, - Черт…
Мне почти нечего было сказать, но как отпустить ее, пока она такая...
живая?
- Давай... черт тебя дери... давай ты...
вернешься? Пусть это будет шутка... или ошибка! Давай ты очнешься в морге... такое бывает, одна тетка очнулась прямо на своих похоронах! Серьезно, я читал про это!
Она рассмеялась и покачала головой.
- Черт, если хочешь я расскажу отцу про Траппа... разделаюсь со Стейси и... другими, - я сжимал ее пальцы все крепче, - Все видео о тебе пропадут, тебя больше никто не тронет, не скажет ни слова, ты сможешь ходить в столовую... только давай...
ты вернешься?
Она улыбнулась и вложила в мою свободную ладонь яблоко. Я держал ее пальцы, но они растаяли в моих руках, а солнечный свет окончательно ослепил меня.
Ее нет.
Ее больше нет.
P.S. спасибо за внимание! Не стесняйтесь высказываться, нам все интересно!