Серия пятьдесят девятая. Часть Первая.
Серия пятьдесят девятая. Часть Первая.
Ариана Петит.
"Cambios".
Low - Laser Beam.
Только здесь, именно в этом месте, в десяти шагах от берега, в пятидесяти метрах от резвящихся розовых фламинго, меня посещала мысль от которой я старательно убегала уже целую неделю. Мысль о смерти.
А точнее о том, что бывает после того, как старуха с косой приходит, чтобы забрать тебя на тот свет. И мне кажется, вот он. «Тот свет». Рай, если хотите. И мысль о том, что я умерла и оказалась в раю, нисколько не радует меня.
Не удивительно, что я думаю об этом здесь, в прозрачной воде, под лучами пялящего солнца окруженная запахом моря и звуками природы. За последние пару дней я видела несколько по-настоящему красивых мест, вроде солнечного, фруктового сада с бегающими павлинами, или огромного овощного рынка с толпой ярких, горластых торговцев и заводной местной музыкой, но депрессивное ощущение от мыслей о смерти посещало меня только в воде, недалеко от берега, в тиши и уединении.
Раньше мне казалось, что после смерти не бывает ничего, а если и бывает, то это мало похоже на тропический рай или пушистые облака, на которых удобно сидят и приветствуют тебя давно покойные родственники. Скорее всего, смерть — это ад для всех, особенно если после нее мы все еще имеем какое-то неосязаемое и невидимое обличие. Разве можно спокойно смотреть на свое мертвое тело и убитых горем близких, которых ты больше не обнимешь...?
Ад.
В общем, мне казалось, что я очутилась в раю из своего детства. Вот тогда мне казалось, что там будет вечно светить солнце, дикие животные будут моими друзьями, а возле блестящей на солнце реки будет располагаться накрытый клетчатой скатертью стол, на котором будет стоять ваза с сочными фруктами.
Но поскольку Джек запретил мне думать о плохом, я старалась отбросить мысли о рае и смерти в сторону и подумать о чем-то хорошем. Например о том, получится ли у меня поймать хоть одного фламинго? Если схватить вон того, самого спокойного, он ведь не сильно испугается и не покалечит меня...?
На берегу меня ожидали украденные из сада, пушистые красные персики; набросок нового рисунка и наушники с местной музыкой. Кроме этого, на синем коврике остались мои книги, шлепанцы, платье и дефицитная кола, которую я тоже сперла, но не из сада, а из холодильника прислуги.
За свое барахло я не волновалась, потому что за все дни, что я прихожу на этот пляж, здесь не было ни единой души. На песке всегда виднелись только мои одинокие следы и ничьи больше.
Сначала я думала, что это неспроста и такой заброшенности должно было быть объяснение. Например акулы, крабы-убийцы, пиявки-гиганты, сливаемые в воду отходы или что-то вроде... Тетя Сесилия быстро успокоила меня, заявив, что пляжем владеет она сама и простым смертным вход туда закрыт. Правду я узнала чуть позже, от бабушки. Оказалось, что недалеко располагается пляж получше, с барами, магазинчиками и детскими площадками, а тот, на который ходила я, считался диким. Летом там все-таки отдыхала молодежь, а сейчас, зимой, в то время, когда я купалась, нормальные ребята находились в школе или на рынке.
По утрам я всегда просыпалась в невероятную рань и сразу же бежала в сад, где меня с нетерпением ожидала пара чудесных павлинов — Панчо и Рикардо (названы в честь бывших мужей тети Сесилии). Они испытывали ко мне настоящую любовь и едва завидев, бросались навстречу. Я игралась с ними только утром, пока никто не видит, потому что тетя Сесилия настоятельно требовала оставить несчастных птиц в покое и перестать их откармливать. В общем, даже спустя неделю, райские птицы не могли оставить меня равнодушной и каждое утро поднимали затемно. Сон сильнее чем раньше казался мне пустой и бесполезной тратой времени, а мозг и глаза жаждали нового, интересного, того, что не так доступно в Америке или Франции.
Ах да, поездка в Париж была плохой идеей. Нет, вначале все шло прекрасно, бабуля прибыла в Америку в самый последний момент, когда мы уже должны были уезжать. Она сказала, что шеф Лэнгфилд посодействовал ее приезду, согласившись с тем, что «несчастной крошке» срочно нужна ласка и любовь родной бабушки. В общем, моя мама страшно негодовала, метала в бабулю злые взгляды, изредка фыркала, но в целом не давала никому понять своего недовольства. В самолете бабуля ругала маму на чем свет стоит, то и дело припоминая младенчество и детство моего отца, который ни разу даже не падал, не ушибался и не царапал коленки, не говоря уже о плохих отметках, дурных компаниях и прочем зле, от которого его уберегала она, любящая мама - моя бабушка. В отличии от моей мамы («а вот вы, мамаша...» - так она начинала злобные тирады, делая особенное ударение на последнее слово так, что оно было больше похоже на плевок «ммммамаша!»), у которой дочь к семнадцати годам прошла через все круги ада, напоминала жертву испанской инквизиции и была покалечена во всех смыслах. Мама сидела поджав губы и дергая себя за пуговицы, но не смела сказать и слова поперек бабушкиных претензий и нравоучений.
Под них я сладко засыпала, чувствуя себя отчего-то маленьким ребенком, которому не нужно ни о чем переживать, ведь бабуля знает все, даже не тревожа меня неприятными расспросами. Кроме любви и заботы, которой бабушка меня окружала, она давала мне понять, что на моей стороне, что бы там со мной не случилось. Даже если я убью кого-то, она не отвернется от меня.
- Мое сокровище, - бабушка разбудила меня поцелуями в щеки, - Не думай, что я ненавижу мамашу Солен, моя родная. Я уверена, она не так плоха, как я говорю о ней.
- Ммм, - протянула я, снова намереваясь провалится в сон.
- Когда у тебя появится сын, ты поймешь меня, - усмехнулась она, помещая поцелуй на мою руку, - Возьмешь его на руки и поймешь, что будешь самой ужасной и вредной свекровью на свете...
Я тихо рассмеялась, но на секунду все-таки вспомнила то ужасное предсказание. Пока оно меня не пугало. Бабушка была рядом и меня не пугало совершенно ничего.
Абсолютно.
Пока я спала(сказалась бессоная ночь с Эйданом), мама всеми силами пыталась опорочить мой облик святой мученицы, и шепотом, но не без торжествования, заявила, что несчастная Ариана «сексуально активна». Бабушка припомнила маме какой-то постыдный случай связанный с трусами, о котором мне совершенно не хотелось слышать, и назвала ее неприличным словом. Мне было немного жаль маму, но каждый раз, когда я открывала глаза, она смотрела на меня как на чужого человека, который случайно отдавил ей ногу. С холодом и неприязнью. Моя жалость пропадала.
В Париже меня охватило какое-то странное ощущение, какое бывает после сильного удара по голове. Все вокруг казалось мне каким-то размытым и расплывчатым, а вид из окна автомобиля вызывал головную боль и сильную тошноту. В машине я смотрела исключительно на свои колени, страшась случайно увидеть какой-нибудь знакомый магазинчик или улочку. Бабушка мое поведение не смогла оставить без внимания, поэтому то и дело сжимала мои плечи, шумно чмокала в уши и спрашивала хочу ли я чего-нибудь.
Может это немного странно, но мне безумно нравилось такое повышенное внимание, прикосновения, поцелуи и бесконечные переживание о моей королевской персоне. Почему-то мне вспоминались эпизоды из каких-то фильмов, где обиженные и униженные главные героини просили «оставить их одних». Понять я их никак не могла, потому что мне хотелось совершенно обратного, чтобы кто-то был со мной, чтобы кто-то понимал, что оставив меня, он снова запирает меня в тесной клетке сделанной из моих жалящих мыслей и воспоминаний.
Каждый раз, когда бабушка отлучалась в магазин, в уборную или просто делала шаг к кухонному столу, меня охватывало ощущение приближающейся смерти, конца света, апокалипсиса, неумолимо надвигающейся боли и темноты. Я страстно хотела жить. Я страстно хотела умереть, только лишь затем, чтобы прекратить этот хаос в своей голове. Мои руки казались мне мертвенно-желтыми, резиновыми, истощенными, как у покойницы, а собственное лицо в отражении зеркала всегда было серым, страшным, мокрым от слез.
Запах земли и цветов был повсюду; хлебница, футляр для очков, ванная и кровать напоминали гробы; сосед-местный пастырь вызывал у меня приступы паники, потому что мне казалось, что он приходит отпеть меня...
Перед сном я закатила отвратительную, совершенно детскую истерику, потому что мне вдруг показалось, что эта ночь станет моей последней и я непременно умру от одного из самых серьезных приступов паники. На красивом лице бабушки ни на секунду не мелькнуло ничего напоминающего раздражение или усталость, она лишь твердо кивнула и пообещала посидеть со мной рядом.
Ее близость помогла мне уснуть, но к сожалению, я проснулась в тот самый момент, когда за ней тихонько закрылась дверь.
Целых три часа я тихо скулила и обнимала резиновыми руками свое тощее тело.
Я приехала сюда, чтобы найти хоть кусочек старой Арианы Петит, но все эти кусочки, что остались от нее здесь, были холодными, мертвыми и смрадно воняющими. Ее здесь не было, здесь не было ничего живого от нее, только небольшие, почти стертые отметины на стенах старого дома: «Натали — шлюха», или прилипшая к потолку булочной, омерзительная тягучая игрушка.
Как могла та, нагловатая и бойкая хохотушка умереть...? Ведь умирают обычно полупрозрачные, депрессивные, вечно больные, хмурые, угрюмые люди, разве нет? Хотя должно быть, когда умирает оптимистичный, жизнелюбивый человек, никто из его окружения не может поверить в ьл, что его больше нет, правильно...?
Вот и я не могу поверить в то, что та Ариана Петит умерла.
- С меня хватит, - в комнату быстро вошла бабушка, - Вставай-ка. Давай, давай, быстро поднимайся...
- Я не хочу... - пробормотала я, стараясь не выть.
- Я знаю чего ты хочешь, давай, - бабуля быстро подняла меня с пола, - Пойдем со мной.
Бабушка притащила меня на светлую кухню и предложила допить ее кофе. Отказываться я не стала, потому что после многочасовой истерики мое горло нуждалось в чем-то теплом. И... и... алкогольном?
Не знаю, что бабуля добавляет в свой кофе, но я жадно выпила все до капли и уставилась на бабушку диснеевскими глазами, надеясь, что она плеснет мне еще немного этого волшебного напитка.
- Как дозвониться до того милого мужчины? Шефа полиции? - бабушка потыкала пальцами в кнопки своего мобильного телефона, после чего громко крикнула, - Солен! Подойди-ка сюда...
Закусив губу я посмотрела на часы висящие над дверью. Два часа ночи.
- Солен! - крикнула она снова, но гораздо громче.
- Ба, не надо... - я покачала головой, - Все в порядке... я пойду спать...
- Все в порядке? То, что ты называешь порядком, я называю исполинскими муками, - она снова принялась тыкать в кнопки, - Твоя мать может проспать даже пожар... Солен!!!
- Что?! - заспанная мама вошла в кухню, а у меня в животе похолодело от предчувствия надвигающегося конфликта.
- Мне нужен телефон шефа полиции. И побыстрее, - бабуля кивнула на меня, - У нас неотложное дело.
- Сейчас? Два часа ночи, мадам Петит, что за срочность? - мама явно удерживалась от того, чтобы повысить тон.
- Мне нужна помощь этого милого человека. Утром мы уезжаем, - ответила бабуля, - Еще вопросы?
- Что случилось? Ариана, что у тебя случилось? - мама вперилась в меня взглядом, - У королевы драмы ночное представление?
- Нет, я — королева драмы, - бабушка ткнула наманикюренным пальцем в свою грудь, - И сейчас я устрою для тебя персональное, длительное представление не предназначенное для детей, - она кивнула на меня, - И слабонервных.
Я прижала пустую чашку из под волшебного кофе к губам и сделала вид, что занята утолением жажды.
- Телефон.
Спустя пять минут бабуля уже слушала гудки и ожидала ответа из Сиэтла, от шефа полиции, Ника Лэнгфилда.
- Я п'гиветствую вас, мой дорогой, - широкая, совершенно искренняя улыбка появилась на ее лице, а ровный ряд неестественно белых зубов, напомнил мне об Эйдане.
Я хочу обратно. Я хочу домой. К Эйдану.
- С п'гискорбием спешу сообщить, что Па'гижская обстановка наводит печаль и деп'гессию на мою дга'гоценную внучку, - пропела она нежно, а я опустилась к столу и накрыла лицо руками от стыда, - Вот было бы чудесно, если бы мы смогли навестить мою ста'гую п'гиятельницу -сеньо'гу Сесилию в Пунта Кана...
P.S. вторая часть будет позже.
.
мы вас тоже.
) или читает какие-то нелепые, скучные описания сексуальных фантазий автора. Бывают такие раздражающие откровения... не обязательно связанные с сексом.
. Вначале, по крайней мере). Серьезно, я не знаю себя. Я впадаю в ступор, когда меня просят сказать пару слов о себе
(это моё мнение и вы в праве с ним не соглашаться
.
