Серия 7
Дом, в который привез меня отец, был новым и считался элитным из-за якобы улучшенной планировки и двора, огороженного от внешнего мира высоким забором. И мне предстояло здесь жить, как на кладбище — за оградкой. А за ней начинался пустырь, постепенно превращавшийся в свалку. Может, со временем там что-нибудь и построят — здание или сквер — но пока он только сводил на нет всю «элитность» и наполнял воздух неприятными запахами. А все остальное вполне благопристойно: в подъезде железная дверь с домофоном, видеокамера, подмигнувшая мне красным огоньком, на первом этаже консьержка за стеклом, восседавшая на стуле, как королева на троне.
— Добрый вечер, Николай Сергеевич,— поздоровалась тетка и одарила меня недобрым, подозрительным взглядом.
— Моя дочь Вера, будет здесь жить,— отец должен был всего лишь представить меня, но фраза прозвучала как оправдание.
Женщина сменила гнев на милость, ее губы растянулись в улыбке:
— Похожа на вас.
Кажется, я только что прошла фейс-контроль.
Старалась сосредоточиться на деталях окружающей обстановки, чтобы не думать о предстоящем разговоре, от которого не ждала ничего хорошего, и не вспоминать события минувшего дня. Но память услужливо преподносила картинки: вилка в руке брата, испуганные лица домочадцев, мой жалкий лепет в оправдание. Еще одна неприятность, которую надо пережить и забыть. Еще одно предательство. Как он мог так поступить со мной?
Дом приятно поражал чистотой — либо здесь жили аккуратные люди, либо работала добросовестная уборщица. На полу не валялись выброшенные из почтовых ящиков листовки с рекламой всякой ерунды: натяжных потолков, доставки пиццы или призывов голосовать за ту или иную партию. С черной лестницы не воняло мочой и мусоропроводом. На стенах отсутствовали содержащие «сермяжную правду жизни» надписи наподобие: «Вовка козел», «Анька *лять» и перечеркнутого «рэп говно» с припиской ниже «кто это написал, тот сам говно!» А пока мы поднимались в лифте на одиннадцатый этаж, я любовалась в зеркало на стенке кабины своим лицом с красными пятнами и глазами цвета бешеной свеклы. Слезы редко кого украшают, а меня так еще и беспощадно уродуют.
— Вот мы и дома,— сообщил папа перед черной железной дверью.
Он открыл ее и любезно пропустил меня вперед. Пока осматривала новое жилище, отец ходил за мной, как будто ждал одобрения или наоборот критики. Кажется, ему важно мое мнение, а я сохраняла неприступный вид и беспристрастное выражение лица — пусть чувствует себя виноватым. Он сказал, что эта квартира вложение денег, но беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это не так. Одно дело приобрести недвижимость и продать ее, когда она подорожает, и совсем другое — сделать дорогостоящий ремонт и полностью обставить. Совместный санузел с итальянской сантехникой, современная кухня со встроенной техникой и одна большая комната, которая служила и спальней, и залом, и столовой: в ней стояли двуспальная кровать, стеклянный стол со стульями, шкаф, стеллажи с пустыми полками, а на стене висел огромный телевизор.
Читать дальше...
Сомневаюсь, что папа когда-либо занимался сдачей жилья квартирантам, скорее он купил эту квартиру с иной целью. Об этом свидетельствовали замеченные в ванной две зубные щетки, шелковый женский халат и расческа с длинными рыжими волосами, запутавшимися между ее зубцов. Или это тоже «вложение денег»? Я могла бы отомстить ему за то, что он принял сторону брата, и озвучить свои наблюдения, изобразить из себя проницательного и супернаблюдательного сыщика, но не стала этого делать. Зачем? Разве вендетта что-то изменит? Бабушка говорила, что папа изменял маме, и в его жизни всегда находилось место и для других женщин. Как жаль, что его нет для меня. Но теперь это проблема его новой жены. А я — кролик, маленький симпатичный кролик из сказки Алана Милна о медведе с опилками в голове. И как этот милый персонаж держал свое мнение при себе, будучи очень воспитанным, так и я оставила все догадки, не высказанными вслух. Меня это не касается!
Когда осмотр закончился, села на стул и спросила:
— Так что ты хотел сказать мне?
Отец устроился напротив, некоторое время молчал, а я не торопила его, давая возможность собраться с мыслями. В эти минуты боролась с очередным приступом жалости к самой себе и старалась не заплакать снова.
— Знаешь, почему мы расстались с твоей мамой?— спросил он.
Интересное начало. Думала, что мы будем говорить об Аркадии. О чем угодно, но не обсуждать причину развода родителей. Это было давно, и как мне казалось, не имело никого отношения к происходящим событиям. Но раз он хочет это услышать, я тоже могу проявить жестокость и отсутствие такта:
— У тебя была любовница, и она забеременела. Светлана разрушила нашу семью, а теперь ее сын уничтожает мое будущее.
— Это не совсем так.
— А как? Я вообще не понимаю к чему этот разговор. Отвези меня на вокзал, я вернусь домой и забуду о твоем существовании. Живите счастливо, мы вас больше не побеспокоим.
— Вера, не надо лезть в бутылку. Сначала выслушай меня, а потом принимай решение. Никто ничего не разрушал и не уничтожал. Просто жизнь складывается не всегда так, как мы планируем или хотим. Я думал, что когда ты повзрослеешь, то поймешь меня. Но тебя заранее настроили против меня, и теперь твое мнение предвзято. Я не виню тебя в этом, но хотя бы выслушай меня.
Я кивнула — предоставила ему шанс, которого он мне не дал.
— Тогда причин для развода было очень много, а Света — только одна из них.
— Конечно, а остальные: не сошлись в характерах, перестали понимать друг друга, прошла любовь и еще множество подобного бреда. Но ты не навещал меня, очень редко писал письма и звонил. А я ждала! Ждала, когда папочка придет, но его все не было, и не было… Может, причина моего «предвзятого отношения» в этом?
— Ты сама знаешь, что твоя мама сделала наши встречи невозможными. Она не звала тебя к телефону, когда я звонил. И не все мои письма доходили до адресата. Полина не принимала от меня помощи и ограничивалась лишь положенными законом алиментами. Надеялся, когда ты повзрослеешь, станешь сама принимать решения, и тогда все изменится.
— Мама любила тебя. И когда ты посчитал, что ваши чувства прошли, она так не думала. Ты обидел ее, предал.
— Оставь подростковый максимализм. Ты уже достаточно большая, чтобы так не рассуждать. Гордость помешала Полине принять мою помощь. Гордость в ущерб благополучию собственного ребенка.
Может он и прав, но признавать это не хотелось. Я встала и ушла на кухню, кажется, видела там посуду и электрический чайник. Даже заварка нашлась — еще одно вложение капиталов. И не какой-нибудь дешевый пакетированный мусор, а дорогой чай по цене фиг-знает-сколько за грамм. В комнату я вернулась, осторожно неся две чашки с ароматной золотисто-янтарной жидкостью. Одну поставила перед папой, другую забрала себе.
Отхлебнула и спросила:
— И что же дальше?
— А дальше случилось несчастье. Света заболела, и пришлось прервать беременность…
— Я не знала… Все так печально…
— Самое ужасное, что я находился в тот момент в другом городе, и ей пришлось пройти одной через этот кошмар. Я получил телеграмму от давнего друга с приглашением приехать к нему на свадьбу. И Света отпустила меня, мы не знали, что поездка затянется, и все закончится так плохо.
— Тогда все и произошло?
— Да. Его звали Егор, мы знали друг друга с детства, друзья не разлей вода, всегда были вместе и через многое прошли: сначала школа, потом мореходка. После наши дороги разошлись: он стал служить дальше, а я к моменту выпуска понял, что это не мое. Но мы всегда поддерживали связь, созванивались и переписывались, приезжали в гости друг к другу. Егор стал свидетелем на нашей с Полиной свадьбе, наверное, ты помнишь его на фотографиях.
— Да, красивый мужчина.
— Форма ему шла, такие как он всегда нравятся женщинам. И в каждом порту у него имелось по невесте. Он говорил, что сам такой глупости никогда не сделает: не женится и не оденет добровольно себе на шею ярмо…
«Да, папа, по бабам вы с Егором вместе бегали — вот как вы дружили»,— подумала я. Слушала, как отец вспоминал былые времена, но в смысл сказанного особенно не вникала. Зачем он мне это рассказывает? Из-за его друга я сижу в чужой квартире? Меня ждет Кира, сейчас я должна быть в другом месте. Мое первое свидание, которое так и не состоялось. Позже собиралась позвонить ему и извиниться, если я ему действительно понравилась, то он простит меня.
— Я удивился, что кому-то удалось довести Егора до ЗАГСа, но когда увидел Любу, то все понял. Дело не в том, что невеста была на восьмом месяце беременности, а в том, что она самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Но выяснилось, что на решение друга повлияла первая причина, а не вторая...
Глядя на отца — на его лысеющую макушку и живот-барабан — трудно поверить, что он еще тот Дон Жуан. Сейчас недостатки внешности компенсирует кошелек, который привлекает к нему охотниц за состоятельными папиками. А раньше он был красавцем, статным брюнетом, перед которым, как говорила мама, трудно устоять. Отец водил в эту квартиру своих баб, а консьержка приняла меня за одну из них. Светлана в день нашего знакомства показалась мне эталоном женской красоты, но папа умудрился найти кого-то, кого посчитал привлекательнее ее.
— После бракосочетания Егор сразу же отправился в море, а я придумал множество причин, чтобы задержаться в городе рядом с его молодой женой. Нет, не подумай ничего такого — эта женщина принадлежала моему другу, и я держал чувства при себе. Возможно, она догадывалась о моей симпатии, но не подавала виду, только иногда как-то странно смотрела на меня и улыбалась. Но ничего не мог поделать с собой, просто хотелось быть с ней. Любонька как светлый ангел, прекрасная и неземная, будто из другого мира. И я глаз от нее не мог отвести, как в стихотворении Высоцкого: «Я на неё вовсю глядел, как смотрят дети». А она ждала мужа, как верная собака, которую бросил хозяин, только ее оставили в день свадьбы. Я понял, что друг никогда не любил ее. Люба показывала мне город, но говорила только о нем: Егор то, Егор се. Часами стояла у окна и писала пальчиком на запотевшем от дыхания стекле его имя…
Полчаса папа рассказывал, какая замечательная и необыкновенная эта женщина. Говорил о ее белокурых локонах, тонкой талии, тихом и нежном голосе. Слушала его и прикладывала максимум усилий, чтобы не заснуть и не зевнуть. К чему он клонит? И какое отношение его история имеет к позорному выселению из отцовского дома? Из состояния полудремы меня вывели слова:
— …Из роддома Любу забирал я, Егор к тому моменту еще отсутствовал. Мальчик был очень похож на родителей: мамины светлые волосы и небесно-голубые глаза отца. Его назвали Аркадием.
— Что?— поперхнулась чаем, закашлялась и выплеснула половину содержимого чашки на стеклянную поверхность стола.
Папе пришлось прерваться, сходить на кухню за губкой и вытереть лужу. Возможно, он сделал паузу, чтобы дать мне время осознать услышанное и сделать выводы. Но трудно было поверить в правдивость озарившей меня догадки.
— А потом вернулся друг и напомнил, что у меня есть своя семья. А дома меня ждала…
— Беда,— закончила я за него.
— Я очень виноват перед Светой… И благодарен за то, что она смогла простить, дать второй шанс. Ей в одиночку пришлось принимать тяжелое решение, пройти через кошмар аборта и оплакать нашего не рождённого малыша. В тот момент, когда легкие Аркадия наполнились воздухом, и он сделал первый вдох, наш сын умер.
— А почему Светлана тебе не позвонила?
— Она звонила, несколько раз в день. Требовала, чтобы немедленно приехал, обвиняла в изменах и выясняла отношения. Я отключил сотовый. У нее не было возможности сообщить о несчастье, даже телеграмму прислать не могла, ведь я дал ей адрес Егора, а сам жил в квартире Любы. Она не захотела переезжать к мужу, пока тот отсутствовал.
Отцу тяжело давалась эта история-исповедь, он замолчал, допил чай и ушел на кухню, где очень долго мыл чашки. Вернулся минут через десять, закурил и продолжил:
— Мы уехали из города, чтобы ничто не напоминало нам о пережитом горе, и постарались начать все заново. А через несколько лет я получил от Любы телеграмму, в которой говорилось, что Егор погиб. Понимаешь, она осталась совсем одна с маленьким ребенком на руках, и у нее не было родственников и друзей, которые бы могли ее поддержать. А я не приехал. Закрутили меня дела и быт, и с бизнесом что-то стало получаться. То одно, то другое. Боялся, что прежние чувства вернутся назад. Не помог вдове друга. Надо было все бросить и сразу приехать, но пока собрался, прошло несколько лет. Слишком поздно — соседи сказали, что она спилась и умерла.
Он достал из внутреннего кармана пиджака фотографию. Я сразу поняла, кто на ней запечатлен. Может я эгоистка, неромантичная натура или просто бессердечная тварь, но меня задело то, что отец носил у сердца снимок посторонней, давно умершей женщины, а не жены и детей. Я чувствовала себя так, словно меня опрокинули на спину, и кто-то тяжелый наступил на грудь грязной ногой. Если бы там была Светлана, я подумала бы, что папа счастлив в браке. Снимок Аркадия и Лены мог вызвать у меня ревность, но я бы поняла. А это — как удар под дых. С цветной карточки на меня смотрела и улыбалась девушка, лицо которой казалось знакомым, будто я знала ее очень давно, но забыла. Лицо моего брата, почти точная копия. Как я раньше не замечала, что он не похож на нас — на Колесниковых? Белый лебедь в стае черных птиц. Еще пару часов назад я гордилась своей наблюдательностью и дедуктивными способностями. Как же, поняла истинную причину покупки отцом этой квартиры, раскрыла его неверность жене! А сейчас ощущала себя дурой.
— Аркадий сын Любы и Егора?— выдавила я из себя.
— Да. Я усыновил ребенка. Нашел его в интернате для умственно отсталых детей, а до этого он был в психиатрической больнице. Маленький мальчик убил отчима, который забил его мать до смерти. Представляешь, взял ножницы и зарезал, пока тот спал. На теле насчитали тридцать две колотые раны, но только одна из них стала смертельной — самая первая — в горло. Его медицинская карта была толще эпопеи «Война и мир», чего только там ни написали. Но когда я увидел его в первый раз, то передо мной стоял не маленький психопат-убийца, а несчастное дитё — сын моего друга и женщины, которая когда-то очень нравилась мне. С исстрадавшегося лица на меня смотрели глаза Егора и спрашивали: «Что ж ты бросил меня, не помог, когда я так нуждался в тебе?» И принял решение: я должен забрать его из этого ада. Вера, это кошмарное место. Мне жаль всех этих несчастных детей — больных, обездоленных, брошенных инвалидов. Но помочь я мог только одному. Приезжал в интернат почти каждый день, привозил какую-то гуманитарную помощь, подарки, гостинцы, а сам наблюдал за ним. На фоне остальных он казался нормальным, обычным ребенком, только замкнутым и многое пережившим, потерявшим доверие к взрослым. И вдруг он сам подошел ко мне и попросил усыновить его. Как будто знал или чувствовал, кто я и зачем приезжал.
— Почему ты не рассказал мне об этом раньше и говоришь только сейчас?
— Мы не хотели, чтобы кто-то напоминал ему о прошлом. Я даже Свете не открыл всей правды о гибели его настоящих родителей. И об этом не должны узнать твоя мама, бабушка или кто-то еще. Мы переехали в столицу, оборвали все прежние связи, я сделал все, чтобы этот ребенок стал нам родным. Никто ничего не знает. Аркаша наш сын, и он хороший мальчик.
— Да, только заколол своего отчима…
— Который убил его мать, а до этого избивал и мучил пасынка с женой! Ребенок был в шоке и не понимал, что делал.
— У него тяжелое детство, и поэтому ему все можно? Он воткнул себе в руку вилку, а наказывают меня. Или ты до сих пор думаешь, что это сделала я?
— Я все видел, Вера. И никто тебя не наказывает. Но будет лучше для нас всех, для Аркадия в первую очередь, если ты поживешь здесь. Пусть он думает, что ты уехала из города. Подумай только, у тебя своя отдельная квартира! Ведь об этом мечтают многие молодые люди твоего возраста. Можешь приводить сюда друзей. Только без фанатизма! Я буду давать тебе деньги на текущие расходы. А хочешь, найму кого-нибудь помогать тебе по хозяйству?
— Нет. Я не понимаю: почему?
— Я принес фотографию Любы специально, чтобы показать тебе. Это все, что осталось у него от мамы. Но когда я хотел отдать снимок ему, мальчик не взял его. «Оставь себе»,— сказал он и попросил твою карточку. Понимаешь, Вера? Поменял фото матери на твое! Не знаю, с чем это связано, но Аркадий носился с ним, как с писанной торбой. И часто спрашивал, когда ты к нам приедешь. Ты стала для него навязчивой идеей. Но я не сразу это заметил, только сегодня за ужином, после того, как ты сообщила, что идешь на свидание. Сопоставил некоторые факты и осознал, что с твоим появлением в доме поведение сына изменилось в худшую сторону. Если тебя не будет рядом, все снова встанет на свои места, Аркашенька успокоится и забудет. У него сейчас трудный возраст, переходный период. Надо набраться терпения и пережить этот момент. Все пройдет со временем.
— Говоришь, он заколол ножницами отчима? В день приезда я проснулась от того, что Аркадий щелкал рядом с моим лицом ножницами. Он хотел и меня зарезать? Мальчишка опасен…
— Не пори чушь. Аркаша всего лишь отрезал прядь твоих волос. Лена видела, как он прятал их в книгу, которую читал, что-то про рыцарей. Мальчик очень впечатлителен, а ты для него… Даже не могу подобрать нужное слово…
— Думаешь, он влюбился в меня?
— Вероятно. Но если это так, то это неправильно. Вы жили всегда отдельно и не росли вместе, он может не воспринимать тебя как сестру. Но это ничего не меняет. Он мой сын и твой брат, а значит, тебе лучше остаться пока здесь.
— Аркадий сломал Лене руку,— не отступала я.
— Это она тебе так сказала? Она еще маленькая и глупая и ничего не понимает, капризная и избалованная девчонка. Взяла без спроса твою фотографию, стала дразнить брата, что сейчас ее порвет. Все произошло случайно.
— Эту версию тебе рассказал Аркадий, или ты сам все видел?
— Я верю своему сыну.
Спорить было бесполезно. Я поняла, что какие бы доводы ни привела, отец останется при своем мнении и не изменит решения. Да и что он может сделать? Отправить Аркадия обратно в детский дом? Это недопустимо, невозможно и неправильно. Мне жалко брата, себя, Лену, отца и всех заложников этой ситуации. Но я ничего не могла изменить. Отец поступил благородно, и как бы я ни злилась на него в тот момент, этот поступок, может быть, единственный правильный за всю жизнь, заставил меня уважать его. Потому что я на его месте поступила бы так же.
Папа оставил мне ключи от квартиры, выгреб всю наличность из карманов и пообещал привезти еще в ближайшие дни. Сказал, что будет часто навещать меня при каждом удобном случае, попрощался и уехал. Я осталась одна, впервые мне предстояло спать в пустой квартире. Стало немного страшно и грустно. Чтобы отвлечься, решила сделать небольшую уборку. Нашла под раковиной рулон мешков для мусора и собрала в один из них весь ненужный мне хлам: зубные щетки, халат, расческу — вещи, принадлежавшие папиной подружке, вряд ли она когда-нибудь за ними придет. Потом я вспомнила про Кирилла, хотела позвонить ему, но не нашла мобильник. Наверное, забыла его у отца. Долго стояла у окна и смотрела на ночной город. Высотные дома с множеством освещенных окон усиливали чувство одиночества и какой-то необъяснимой тоски. За каждым прямоугольным огоньком скрывалась отдельная история. Там жили люди, кто-то спал, ужинал в кругу семьи, любил, ненавидел, рассказывал детям на ночь сказки.
«Скажи мне только одно: ты бы полюбила меня, будь мне двадцать, и я не был бы твоим братом?»
