Симс-сериал: "Во сне и наяву: Пепел и Алмаз"

[Sandy Martin]

«Давным-давно в одной волшебной стране, прекрасной, как южное побережье, окруженной ледяной пустыней и непроходимыми лесами, родился мальчик. Так себе мальчик, не красивый и не урод, не умный и не глупый… Но не суждено ему было долго прожить в волшебной стране. Случилось так, что он оказался на острове. Это был остров Скуки. Там всем жилось очень тоскливо. Все всё про всех знали: кто с кем дружит, кто что носит, кто что ест и кто кого любит… Только про мальчика они не знали самой важной вещи: мальчик был волшебником. Сам мальчик, как полагается, об этом тоже не знал, но догадывался.
Однажды на острове появился колдун. Он искал учеников. Как он попал на остров – неизвестно, ведь там никогда не было волшебников, о них только слышали и недолюбливали их, если честно. Вероятно, волшебник был там проездом, но как бы то ни было, он наткнулся на нашего мальчика. И понял, что у того талант. Может быть, не огромный, не гениальность, но талант есть. Редкий талант – сочинять заклинания. Большинство волшебников, как ты знаешь, просто используют заклинания, придуманные до них, тем самым лишь меняя направленность магии. Тех, кто может создавать новую магию с заданной направленностью, единицы… ну, не единицы, но гораздо меньше.
И колдун взял мальчика к себе в ученики.

Он пообещал вернуть его в волшебную страну, где он был рожден. Но обещания своего он выполнять не спешил. Он отвез его в свой замок посреди ледяной пустыни и оставил там. А чтобы мальчик не сбежал, он его… ну, приворожил, да. И мальчик не сбежал.

Он, завороженный, сидел в замке и складывал из разных букв слово «Счастье». Или создавал новые и новые заклинания, которые были никому не нужны.

И это было так же скучно и тоскливо, как жизнь на острове. Но мальчик очень хотел вернуться на родину, в чудную волшебную страну, наполненную солнечным светом, зеленью и шумом прибоя.
Но все же и приворот имеет срок годности. Однажды мальчик очнулся и увидел, что колдун вернулся с новыми учениками, а на него даже внимания не обращает. Будто он старая, забытая в комнате вещь. Он не выдержал и применил одно из своих заклинаний…

Колдуну от этого ничего не было. Он был намного сильнее, а мальчик фактически ничего не умел. Но колдун пришёл в ярость и запер мальчика в башне.
Мальчик был в таком состоянии духа, что море по колено. Он вылез из башни через окно и пустился в бега.

Легко сказать – пустился в бега. Через ледяную пустыню. Он бежал и бежал, потом шел и шел, потом брёл и брёл… Но силы его кончались. И в конце концов он не выдержал и упал в сугроб, надеясь, что замерзнет, тем самым окончив свои мучения.

Но тут ему явилась снежная фея. Она перенесла его в свой волшебный дворец и взяла к себе в ученики.

И они стали вместе творить новую магию на благо людям».

Видимо, я все же выбрал не ту сказку. Настя не уснула, а слушала меня с открытым ртом. Хотя я старался рассказывать как можно медленнее и умиротворяюще.
Когда я подошел к хэппи-энду, глаза её загорелись. Она приподнялась на подушке:
- Петька… а ты его любил?

- Девочка, это глупая детская сказка. Выдумка… Нет, конечно, что я, чокнутый, что ли?
- А почему ты не…
- Я был глупый, маленький, слабый и не умел сопротивляться.
- Петька… Ну один еще вопросик!
- Никаких вопросиков!
- А что ты вынес из всей этой истории?
- Спи!.. Что вынес, что вынес… Вон оно, дрыхнет на подстилке. И нам давно пора.

Но, как ни странно, сон лишь витал над нами – спать хотелось, но уснуть не получалось.
- Петька…
- Чего еще? Колыбельную тебе спеть?
- Я хотела спросить, что мы будем завтра делать… ну, со всей нечистой силой…
- Завтра и решим.
- А про колыбельную – хорошая идея…
- Ты меня уморишь.
- Петька, одну хорошую песню. И все.
- О Господи…
- Петька…
- Я спать хочу.
- Я тоже. Петька…
- Замучила.
- Петька…
- Отвали.
Обиженное пыхтение.
- Хорошо, слушай… Только не слушай, а спи.
"Голубая стрела" без сигнальных огней
Разбивает стекло, исчезает в окне,
Твой игрушечный поезд летит под откос,
Только это уже почему-то всерьез.
Оловянный солдатик на фланге стола,
Ты почти окружен, плохи ваши дела.
Перевяжет сестра рассеченную бровь,
Только это уже настоящая кровь.
Он уходит один, и не слышно шагов,
Он не смотрит назад, он не видит врагов.
Он уходит туда, где зови, не зови -
По колено травы и по пояс любви.

- Послушай, это же все замечательно, - воскликнул я, откладывая Алисину тетрадку со стихами. – Это же гениально. Это же песни. Готовые.
- Ха, может, ты еще и музыку сочинишь, звезда недоделанная? – Рыжая была поглощена выписыванием каких-то сведений из каких-то книг. – Не отвлекай меня, сессия на носу. Ты бы тоже готовился.

- Чего там готовиться, я на лекциях с ноября не был. А сейчас май. Я уверен, что меня давно выгнали, только не нашли, куда сообщить, - отмахнулся я. – Нет, Алисочка, ты как хочешь, но я бы на твоем месте из этого такое забацал…
- Что?
- Если бы было на чем сыграть… У меня уже и мелодия есть.
Она махнула рукой.
- Там за шкафом гитара.
После долгих попыток понять, не расстроена ли гитара и увернуться от пущенного в меня учебника, я все-таки смог наиграть.
- Как-как? – переспросила она. – Не простовато ли?
Это те же картинки прочитанных книг,
Первозданная сила исходит от них,
Только в книгах от ран не осталось следа,
Там за красной горой есть живая вода.
На пылающий лоб ляжет мамин платок,
А в руках у нее апельсиновый сок,
Можно в синее небо с мольбою смотреть,
Только это уже настоящая смерть.
Он уходит один, и не слышно шагов,
Он не смотрит назад, он не видит врагов.
Он уходит туда, где зови, не зови -
По колено травы и по пояс любви.

С этого-то все и началось.
Моя краткая идея взорвалась замыслом о создании группы. Беготня и поиск (не забывая о сессии). Поиск людей, инструментов, помещений, псевдонимов, названия и – вдохновения.
Труднее всего было найти ударника. Алька обегала всё и всех, пока, наконец, в одной из музыкальных школ не разыскала четырнадцатилетнюю Катю.
- А родители тебе разрешат? – спросил я, увидев её впервые.
Она мотнула головой:
- Пусть только попробуют не разрешить.
И это было только начало.
Потом не раз ее барабанные палочки гуляли по моему лбу.

«Ты балбес, Петька. Какой же ты балбес…»
Впрочем, это не помешало именно мне придумать цветовое решение (трое в темном, трое в светлом – или, что еще лучше, в черном и белом) и отражающее его название группы, к тому же созвучное нашим с Алисой именам.
И вот, в конце концов, нам удалось найти всё и всех, собраться вместе и начать ту потрясающую жизнь, которой мы живем и по сей день:
А по правую руку огни казино,
А по левую руку сгоревшая рожь,
Если прямо пойдешь, то, что ищешь, найдешь,
Только это уже настоящая ложь.
И выходит старик из воды, из огня,
И выводит из лесу гнедого коня,
Если хочешь - скачи, сколько можешь - держись!
Только это и есть настоящая жизнь.
Он уходит один, и не слышно шагов,
Он не смотрит назад, он не видит врагов.
Он уходит туда, где зови, не зови -
По колено травы и по пояс любви…

Саундтрек к серии: «Голубая стрела» группы «Белая гвардия».

 

[Sandy Martin]

Прошу прощения у всех за задержку серии (были проблемы с интернетом) и отдельно у Сью за то, что распихала фотографии по собственной воле. Если я где-то сильно перепутала кадры, пиши в приват

Серия 6. Посажу её на горячую печку, она и растает…

Фотограф: Suzy

Я замерзал. Упав в сугроб, я понял, что уже не встану.
Холод вокруг почему-то превращался в жар, снег пылал огнем, языки пламени уже лизали мои щёки… Я понял, что приключенческая сказка об ученике волшебника, что я придумал, пока разрезал шторы на полоски (простыни были скользкие, шелковые) и лез из окна, рискуя каждую секунду сорваться, - так вот, эта сказка не такая веселая. Я не вырвался на волю. Я попался в ловушку. «И день и ночь по снеговой пустыне», - я попал в плен такой пустыни. В плен ледяной страны. Сейчас надо мной склонится Снежная Королева и запечатлеет на моем лбу свой ледяной поцелуй. И сердце моё превратится в глыбу льда, и глаза мои перестанут различать цвета, и душа моя замерзнет навсегда…

Меня приподняли и затрясли чьи-то сильные руки.
- Пацан! Пацан! – Кто-то отвесил мне звучную оплеуху. – Ну пацан же! Я чувствую, ты живой! – Она (а по голосу было ясно, что это женщина) ухватила меня за запястье. – Точно, пульс есть. Очнись! – Еще одна оплеуха, с другой стороны.
Я с трудом разлепил ресницы. Надо мной склонилась девушка. Её льдисто-голубые глаза были прищурены – видно, от света фонаря. «Снежная королева», - подумалось мне. Я хотел произнести это вслух, но с моих губ сорвался лишь невнятный шелест.
- Живой, - констатировала она. – Вставай. Не хватало еще, чтоб в моем дворе кто-то насмерть замерз!
«Редкое человеколюбие!», - хотел я сказать, но она, не слушая, схватила меня за руки и потянула вверх. Я приподнялся, но удержать равновесие сил не было, поэтому я плюхнулся на место.
- Стоять не можешь? – Я помотал головой. – Давно лежишь? – Я пожал плечами. – Будем принимать экстренные меры. Еще пять минут продержишься? – Я кивнул.
Она исчезла. Минуты ожидания растянулись, казалось, в часы, дни и годы, потому что пылающий снег окружил меня, в глазах мелькали искры, я, кажется, даже слышал потрескивание пламени. Это был какой-то полный бред, из которого самостоятельно я выбраться не мог.
Слева от меня снова раздался шум – она присела рядом на корточки, приподняла мою голову и влила мне в рот какую-то гадость из маленького пузырька.

Следующие полминуты я отплевывался.
- Боже, какая гадость.
- Зато пробивает моментально, - отозвалась девушка. – Конечно, не совсем, но довольно-таки надолго прочищает мозги. Как ты сейчас?
- Лучше.
Я, наконец, смог как следует разглядеть ее: рыжая, симпатичная – открытое лицо, уверенный взгляд, насмешливая полуулыбка – одета во что-то темное, неброское.

Она протянула мне руку, и я смог встать.
- Что это была за микстура?
- Так, один целебный бальзам. На травах. Не переживай. Так, - она поправила волосы, - тебе есть куда идти?
Я помотал головой.
- Так я и думала, от хорошей жизни в сугробе не валяются. Пойдешь ко мне? – Впрочем, последнее прозвучало скорее, как утверждение, а не как вопрос.
Я кивнул:
- Если можно…
- Нельзя, - ответила она. – Но мы прорвемся.

Прорываться было тяжело, так как пока мы поднимались на третий этаж (а в старинном доме, как понимаете, третий – это пятый), меня вновь одолела слабость, такая, что я валился с ног. За неимением чудодействующих средств меня привели в чувство подзатыльником.
Я ожидал, что девушка начнет искать ключи, но она просто толкнула дверь, распахнув ее.
За дверью, как я и ожидал, была большая квартира, когда-то перестроенная в коммуналку и с тех пор, очевидно, не ремонтировавшаяся. В полутемном коридоре сидела неопределенного возраста таджичка с неопределенного же возраста ребенком на руках.

За стеной был слышен детский плач.
- Чей ребенок орет? – резко спросила моя сопровождающая.
- Твой, - лениво отозвалась таджичка. – Мои спят все.
- А пойти успокоить не судьба? Не судьба? – повторила она.
- А чего я буду туда-сюда ходить? Сама прибежала, дверями захлопала, вот она и проснулась… - Таджичка поднялась с места. – Буду я ее ребенка успокаивать, пока она мужиков водит…
Рыжая рассмеялась.

- Да ты чего! Ты посмотри на него-то! Он твоего Рафика младше, какой из него мужик?
- Не знаю, не знаю… - забормотала таджичка, скрываясь за поворотом коридора.
Я же зашагал за рыжей куда-то в дальний угол квартиры.
- Ч-чертовы таджики, они еще возникают, - ругалась она по дороге. – Отобрали всё, и теперь возникают… У нас раньше две комнаты было, - обернулась она, - а эти сволочи отсудили большую, я только кое-что из мебели успела забрать. Все теперь ихнее… Мол, на двоих и маленькой хватит…
В этом конце коридора пахло кухней и ванной: какая-то странная смесь хозяйственных и продуктовых запахов, полувкусная, полупротивная.
- Тут до эпохи исторического материализма кладовка была. При буржуях. Окон нет, электричество жгу весь день, суммы на счетчике бешеные капают, - на ходу объясняла рыжая. – В суд бы пойти или еще куда, да времени нет.
Она толкнула обшарпанную, как и все вокруг, дверь в комнату, щелкнула выключателем (в комнате и до этого горел слабым светом ночничок), и детский плач на мгновение замолк.
- Дашка! – она метнулась через всю – небольшую, надо сказать, или даже крошечную – комнатушку к детской кроватке, в которой сидела зареванная маленькая девочка. – Ну я же тебе сказала – я на пять минут, я сейчас вернусь. Ну что такое? Спала бы себе дальше. Ну не плачь. Сейчас руки помоем и будем ужинать.

- Не будем. – Девочка помотала головой.
- Не хочешь ужинать? Ну ладно. Молока попьешь и будешь снова спать. Сейчас… сейчас мы руки помоем, - с каждой фразой моя знакомая говорила все быстрее и быстрее. Потом быстро оглянулась на меня и принялась объяснять девочке: - Ты не волнуйся. Это наш мальчик. Он хороший. Его зовут…
- Петька, - подсказал я.
- Петька его зовут. Поздоровайся.
Девочка взглянула на меня, прищурившись – глаза такие же льдисто-голубые, вообще, они были очень похожи между собой, только девочка была не рыжая. Светло-русая.

- Добхый ветех, - сказала она, сильно картавя, но с очень взрослой интонацией.
- Ну все, пошли, - ее мама схватила меня за руку и потащила из комнаты.

Ванная была прямо напротив «кладовки». Там было холодно. Впрочем, в этой квартире холодно было везде. Температура что в комнате, что в коридоре почти не отличалась от той, что была на лестнице.
- Не топят практически, сволочи, - прокомментировала девушка, на ходу снимая куртку. Под ней был свитер, очевидно, надетый на что-то еще. – Пойти бы настучать по башке, да времени нет.
Куртку она повесила в необъятный рассохшийся шкаф, стоящий в коридоре рядом с ее дверью.

- Значит, Петька? – Она заглянула в ванную. – А я Алиса, - она нашарила лежащий на борту ванны спичечный коробок. – А, черт. Айда на кухню за спичками… Алиса, можно просто Аликс…
- Алиса, миелофон, - усмехнулся я.
- Вот все так говорят, - мы зашли на пустую в этот момент кухню (там было чуть теплее). – Надоело уже. Все, как дураки. Даже «Алису в стране чудес» никто не вспомнил…
- «Догонит ли в воздухе, или шалишь…» - я закашлялся, - «…летучая кошка…»
- «…летучую мышь», - Алиса засмеялась. – А ты небезнадежен. Знаешь, кто такая была Алиса Гессенская?
- Ну… - в моей голове заметались воспоминания, оживляя резервную память, - Алиса Гессенская… Александра Федоровна!
- Именно. Последняя русская императрица, - она выдвинула ящик стола и нашарила спички. – Папаша мой – немец. Он любит врать, будто мы с принцами Гессенскими в родстве. Я ему не верю. Ага, щас, пойдем, потребуем у них Вольфсгартен*.
- А как твоя фамилия?
Аликс зажгла колонку в ванной и пустила воду. Вода была некрасивая, бурая, да и мыло не лучше.
- Давно пора жидкое мыло купить, да времени нет. А фамилию мою ты ни в жисть не запомнишь и не выговоришь. Меня зовут Алиса Александровна Шерельгаузен. Говорят, конечно, что надо прибавлять «фон», но это глупость, да и какой паровоз получится из имени!

Перекладывая половину купленных продуктов из сумки в шкафчик, Алиса продолжила рассказывать. Говорила она как-то резко, короткими предложениями, словно пересказывала содержание чего-то:
- Мама у меня вообще неизвестно кто. Прадед был тоже немец – из Поволжья, его сослали. В Казахстан. Прабабка была казашка. Колдунья, говорят. Дед… ну, дед был их сын, а бабка – наполовину еврейка. Наполовину русская. А я… а я вот немка получилась, - она засмеялась. – Даже по документам.
Она протянула ему пакет с оставшимися продуктами.
- Иди на кухню, поставь в холодильник. К большому новому даже не подходи, это таджикский. Наш – тот, что маленький, рычит и трясется. Точнее, наши две нижних полки, над овощным ящиком. И достань молоко, поставь кипятиться.
- Куда?
- Ой, - она поморщилась. – Ладно, достань и возвращайся, я дам указания.
На этот раз на кухне возилась какая-то женщина – худая, на вид лет тридцати с хвостиком, но в тусклом свете единственной пыльной лампочке черты ее лица были плохо различимы. Поначалу она не обратила на меня никакого внимания, но когда я открыл дверцу рычащего и трясущегося холодильника, насторожилась.

- Я… продукты положить, - смутился я.

 

[Sandy Martin]

Под ее тяжелым взглядом я начал неумело распихивать продукты на нижние полки, места не хватало, из рук у меня все валилось… Наконец пакет опустел. Я взял коробку молока и направился к Алисиной комнате.
Женщина ловко обогнула меня и была у двери первой. Двигалась она быстро и как-то незаметно, словно тень по стене. Забарабанила в Алисину дверь.

- Алиска! Алиска!
Рыжая просунула голову в дверь:
- Чего тебе?
- Слушай, если этот тут теперь живет, так пусть платит.
- Чего платит?
- За коммунальные услуги пускай платит. А если будет, как с тем…
- Успокойся, не будет.
- То я управдомше пожалуюсь.
Алиса расхохоталась, но как-то зло, неискренне:
- Жалуйся, кому хочешь. У него все равно денег нет.

- Почему, есть у меня, - возмутился я. – Тридцать шесть рублей и пятьдесят копеек, могу хоть сейчас заплатить.
Женщина оглянулась на меня почти со злостью и снова глянула на Алису:

- Тогда сама плати или как хочешь, хватит с нас твоих нахлебников. А то я…
- Да ну тебя, - Алиса схватила меня за рукав и втащила в комнату.
- Управдомше пожалуюсь, - договорила соседка уже в закрытую дверь.
- Жлобина, - со злостью бросила Алиса. – Стукачка. Чертов квартирный вопрос, испортил москвичей… а особенно приезжих.
- Да уж, приезжих, - бросил я. – Откуда только у таджиков столько денег? По вокзалам, что ли, насобирали?
- Да у них не деньги, у них знакомства. Были б деньги – они б квартиру купили. А они что? Отсудили одну у нас, одну у Нины Дмитриевны, одну у Лопуховых – ну вот у этой тетки с мужем. Сволочи. – Какая-то усталая злость светилась в ее глазах, как будто она долго с кем-то боролась, но еще не победила, и ей предстояло продолжить бой… - На ковшик, пойди вскипяти молоко.

Я поразительно хорошо себя чувствовал. Учитывая, что только что я валялся полумертвый в снегу и не мог говорить, а теперь вовсю ходил, разговаривал и размышлял, это было очень странно. То ли подействовала Алисина настойка, то ли ее взгляд и командирский голос.
Мне было несколько странно оказаться в такой обстановке. Признаться, я никогда не был в коммуналках. Жил некоторое время, правда, в общежитии, а потом… В общем, там, откуда я сбежал, не было случая вспомнить о «честной бедности», как это называла мама. Это был ее девиз в те времена, когда мы жили, как придется и чем придется. Но наша бедность носила все же оттенок… удальства: таскать яблоки из чужого сада и хлеб из булочной и вообще – вертеться, пытаясь найти средства к существованию. Это был вызов. А бедность Алисы и ее соседей был унылой и какой-то беспросветной, словно освещенной тусклой кухонной лампочкой.
- Сколько тебе лет? – поинтересовалась она за ужином.
- Восемнадцать, - ответил я. Увидел ее удивленные глаза и пояснил: - Я просто ростом не вышел… Наследственность плохая.
- Большой мальчик, - улыбнулась она. – Что, родители выгнали из дома? Отец кричал: «Ты мне больше не сын», ты принял позу оскорбленной невинности и гордо хлопнул дверью?

- Н-нет, - удивленно протянул я. – У меня вообще нет отца.
- Извини. Тогда небось повздорил со старым, но богатым любовником, заявил, что не хочешь от него зависеть и гордо ушел?
- Ну, в общих чертах – да… Как ты узнала, что я…

Она снова улыбнулась:
- Элементарно. На шею свою посмотри. У тебя там засос, кажется, с отпечатком зубов. Обычно девушки таких не оставляют – впрочем, если я ошибаюсь, приношу свои извинения.
- Нет, ты права… - засмущался я. – Это все так сложно, знаешь. С любовью всегда сложно.

- Ты его любил? – спросила она, но как-то без интереса, словно о погоде или еще чем-то незначащем.
- Н-нет… Я же говорю, все сложно…
- Любил, но не его?
- Ну, что-то вроде того…

- Ладно, не буду мучить. Схожу к таджикам за раскладушкой.
- А дадут? – спросил я, хотя меня больше интересовала, поместится ли она здесь.
- Отберу, - грубо сказала она. – Пусть только попробуют… Они же, знаешь, на меня долго наезжали по-всякому. А я взяла их главного как-то за грудки и тряхнула хорошенечко… Теперь вроде посмирнее стали.
Она ушла. И тут уснувшая было Даша закопошилась в кроватке и вроде даже начала хныкать. Я застыл, не зная, что предпринять.

Алиса вернулась буквально через полминуты.
- Спят, балбесы…
- Слушай, тут Дарья плачет…
- Сам ты Дарья, - бросила она. – Дарья – это пельмени такие. А мою дочь зовут Евдокия.
- Ага, - сказала вмиг успокоившаяся девочка.

Алиса присела у кроватки.
- Ну, что тебе? Хочешь, песенку спою?
- Ага.
- Какую?
- Пхо Австхалию.
- А ты мне сначала расскажи, кто в Австралии живет? – Алиса хитро улыбнулась. – Ну? С сумкой на животе?
- Кенгуху…

 

[Sandy Martin]

- А еще кто? На мишку похож?
- Ка-ала, - серьезно ответила девочка, схватившись за один из прутьев решетки на кровати – я пригляделся, и увидел, что там сидела маленькая игрушечная коала в шляпе и жилетке – видимо, символ олимпиады, как я потом понял.

- А еще?
- Эмо. Утка-нос. Тас-ман-ски-дя-вол.
- Умница, - Алиса поцеловала дочку в нос.
Я сидел и тупо моргал глазами. Не помню, чтобы я в полтора года что-то знал об Австралии.
- Это что, вроде методики Глена Домана**? – спросил я.
- Вроде, - ответила Алиса, не оборачиваясь. – У меня плохо получается, времени нет. Она только животных и запоминает. Видимо, естественнонаучница…
- Естественнонаучники – самые непонятные люди, - вспомнил я свое давнее наблюдение. – Гуманитарии видят мир в романтической дымке, чересчур приблизительно. Математики мыслят абстракциями, чересчур точно. А естественнонаучники знают, как есть на самом деле.

- Ты прав… - начала Алиса, но девочка прервала ее:
- Песенку!

И тогда я в первый раз услышал, как чудно она поет:
В комнате этой все вещи имеют цвета,
В чашках фарфоровых стынет жасминовый чай.
К раме оконной приколот обрывок листа,
А на листе одинокое слово "прощай".
Я надеваю пальто, потому что зима,
И потому что мой дом не похож на уют.
Там, за песчаной косой, пропадают дома,
В тихую гавань мои капитаны плывут.
Австралия, мой дивный остров!
На палубах моих флотилий,
Плывущих в Австралию,
Играет мелодия,
Красивая, легкая,
Как всплеск волны.
Такая тоска была в этом голосе… тоска с частицей надежды. И красота в простых и даже корявых на первый взгляд словах песни-мечты – я вспомнил, как у самого стихи появлялись вдруг, и так были хороши, что даже страшно…
Там за кормою прозрачные плещут моря,
В этих морях золотые живут караси.
Флагом на мачте багровая всходит заря,
Это один из любимых цветов на Руси.
Я начинаю отсчет фантастических дней,
Выброшу в море пальто, там не будет зимы.
Я увожу корабли в чужеземный Сидней,
Мы не рабы и не рыбы, а рыбы немы.
Австралия, мой дивный остров!
На палубах моих флотилий,
Плывущих в Австралию,
Играет мелодия,
Красивая, легкая,
Как всплеск волны.
Когда прозвучала последняя строчка, девочка уже уснула.
- Это твои стихи? – шепотом спросил я.
- Да. Плохие?
- Хорошие… Только… при чем там Русь?
- Как-то… к слову пришлось. – Она смутилась. – Знаешь, стихи – вообще вещь непонятная. Они так действуют на психику… Евдокия – это ведь из стихов у меня.
- Что за стихи?
- В какой-то книжке прочла чужой, списала на листок. Ни книжки не помню, ни автора…
Мне нужны дожди и ливни,
Ликость белая церквей,
Радость скорби,
Тайность рифмы,
Фиолетовость морей.
Божественная Евдокия!
Лучами сотканная
Прозрачность сотовая,
Гладь и стихия,
Из сказок собранная, -
Вы – Евдокия!
Вы перед миром глубокотайная
Простите вихри и бред покаянных.
Простите сложность
Килограммовую
На вас возложенную
Судьбой и Богом!
Шары расходятся –
Ударь их кием.
Ценой обходится
Быть – Евдокией!
- Бред какой-то, - вырвалось у меня.
- Да, я сейчас тоже не в восторге. А вот… на меня вдруг подействовало, и я поняла: Евдокия и больше никто!
- А почему тогда – Даша?
- Ну, не Дуней же ее звать. Засмеют.
- Евдокия… - протянул я. – Ше-рель-га-у-зен… Все равно засмеют.
- Да, дети часто смеются над тем, чего не понимают.
Последовал обмен грустными воспоминаниями по поводу фамилий: что ее, что меня в детстве шпыняли изо всех сил.

- Ой, - вздохнула она, потирая лоб. – Спать надо, надо спать… Раскладушки нет…Ну ничего, ты же не будешь ко мне приставать?

Я покраснел и глянул на большую кровать, стоявшую у стенки. Не поверите, но за всю мою «странную», мягко говоря, жизнь, мне не приходилось спать с кем-то всю ночь в одной постели.
- Н-не буду…
- Ну и ладненько, раздевайся и ложись. Одеяла теплые, можешь пока под два лечь. Не замерзнешь, не бойся.
Я так и поступил, свернувшись в клубок у самой стенки. Но когда Алиса улеглась рядом, я подвинулся к ней ближе и уткнулся носом ей в плечо. Она принялась перебирать пряди моих волос.
- Все так сложно, - прошептал я.
- Офигеть как сложно, - согласилась она.

И всё. На этом реальность кончилась, видимо, вместе с действием волшебной настойки. Сны мои были кошмарными: пламя, море пламени, в котором я тону, потом снег, обжигающе-горячий снег, целые сугробы, потом какие-то жуткие монстры, тени… Долгое и непрекращаемое мучение.

Закончилось все тем, что я уцепился взглядом за яркое одноцветное пятно. Оно меня выручило. Флагом на мачте багровая всходит заря, - меня спасло.
Она заслонила меня от всего, и в конце концов я погрузился в спасительную тьму…

- Давно он так валяется? – услышал я, когда очнулся. Это сказал бодрый мужской голос.
- Вторые сутки. С позавчерашнего вечера, - ответила Алиса.
- Значит, в сугробе нашли?
- Да, и сколько он там пролежал, не знаю.

- Как же вам его удалось дотащить?
- Я ему настойку дала. На травах. Он не то, что в себя пришел – он был бодр, весел и в состоянии поужинать.
- Что за настойка?
- Вот, - раздался стук чего-то стеклянного. – Из чего, ей-богу, не знаю, у меня ее мама делала, а той ее бабушка рецепт рассказывала. Из каких-то трав лечебных. Если хотите, возьмите на экспертизу.
- Возьмем… А у молодого человека, судя по всему, воспаление легких. Конечно, точно утверждать не могу, но вероятнее всего… Он вам кто?
- Никто. Говорю же, в сугробе нашла.
- Первый раз видите?
- Первый раз.
- И как же мы его запишем?

- Хотите, его паспорт покажу?
- Паспорт… «Бельков Пётр Владимирович»… Девя… восемнадцать лет… Место рождения… ого! Место рождения – город Париж. Прописка… город Краснодар. Все ясно… Значит, пишу рецепт…
- Доктор, - попытался сказать я. Получилось очень тихо и непонятно. – Доктор, я жить буду?
- Будете, голубчик, - отозвался он, не появляясь в моем поле зрения. – И возможно, даже счастливо.
- Ну, насчет этого… я… могу…
И тьма накрыла меня снова.

Валялся я еще долго. Так долго, что успел надоесть и хозяйке, и девочке, и всем соседям.
Но постепенно все свыклись с моим присутствием в квартире, а Даша даже полюбила меня. За то, что я был ходячим сборником сказок. Я знал их невероятное множество – и известных, и неизвестных, и главное – моих собственных. Я сочинял сказки всегда, сколько себя помню. Последние мои сказки, наверное, были слишком сложны для девочки, но мои интонации, жесты, шутки и основу сюжета она понимала.
За окном были погожие апрельские дни, ни намека на тот жуткий холод, что чуть не сгубил меня. Я валялся в постели и читал. Перечитав немногие имеющиеся у Алисы книги, выпросил у Лопухова (хороший был мужик, в отличие от жены, которая каждый день напоминала мне о квартплате, «а то управдомше пожалуюсь) подшивку «Футбола» с 84 года… Даша возилась со своими развивающими игрушками или заползала ко мне под бок и слушала мои сказки. Под них она обычно засыпала. Вообще, спала она нетипично много для ребенка своего возраста: всю ночь и часов пять днем (с часу до шести).

- Давным-давно в одной волшебной стране, прекрасной, как южное побережье, окруженной ледяной пустыней и непроходимыми лесами, родился мальчик. Так себе мальчик, не красивый и не урод, не умный и не глупый…
Эту сказку я рассказывал ей самой последней, потому что она была короткая. Под конец она всегда уже дремала.
- Но тут ему явилась снежная фея. Она перенесла его в свой волшебный дворец и спасла от смерти. Узнав об этом, колдун решил проклясть мальчика. Темной ночью он взошел на самый верх самой высокой башки, направил свой жезл в сторону волшебного дворца, произнес заклинание и сказал: «Ты больше никогда не сможешь любить»…

Саундтрек к серии: «Австралия» группы «Белая гвардия» (стихи Зои Ященко).
Также использовано стихотворение Т.Егоровой «Евдокия».

* Вольфсгартен – небольшой замок в Германии, частное владение принцев Гессенских.
** Методика Глена Домана – методика раннего развития, включающая в себя не только обучение чтению, письму и счету до 3 лет, но также азам (и не только) естественных и гуманитарных наук. Нашла в одной из книжек, по которым меня хотели воспитывать. Большинство из них читала только я

 

[Sandy Martin]

Ых, я помню, что в бытность мою Сэнди я вам задолжала серию и уже три месяца не выкладывалась. Она написана на две трети и я надеюсь в скором времени ее закончить (потому что через месяц - даже меньше - на меня навалится Зачетная Неделя - демо-версия сессии "для самых маленьких").
Если вы не совсем на меня обижены и готовы ждать дальше, предлагаю пока вашему вниманию рассказ (первую его часть) "Арлекино: рыжий клоун" из серии "Во сне и наяву". (Фоткать некогда, да и сложная это вещь для фотканья). Для тех, кто любит Петьку и не только Правда, в дисклаймере там указано, что упоминаются события, еще не описанные в романе - да, это так. В общем, надеюсь, что вторая часть будет написана так же скоро, как эта, и я вернусь к серии.
Воть
Отзывы, буде они появятся, можно оставлять там, можно здесь, можно мне в приват/на е-мейл, можно оставить при себе
Спасибо за внимание и за понимание.
Прошу прощения у всех, кого я чем-то обидела.

 

[Груня-трактористка]

Лист Филь, по поводу "Арлекино..." - О!
Остальное будет после, когда соберусь с мыслями и попью чаю.

А вот - «В Покровске» (брошен, http://sandy-martin.livejournal.com/3319.htm) - ссылка не работает, прочесть не смогла. Дай, пожалуйста, на мыло текст, если сохранен, хорошо? И почему брошен?

 

[Sandy Martin]

Груня, вот эта ссылка должна быть рабочей... Но я пришлю вам на мыло, если это глюк ЖЖ.
А брошен просто потому, что я из него выросла Это должна была быть самая-пресамая-предыстория, еще про детство Петькиной мамы.

 

[Sandy Martin]

В общем, признаюсь, что написала вторую часть "Арлекино", а еще внесла некоторые изменения в первую, написанную впопыхах.
А с серией из-за этого и подарочного рассказов застопорилось как-то. Боже, где взять времени???

 

[Sandy Martin]

Ну вот, серия готова, спасибо огромное Сьюзи.
Серия очень сумбурная, потому что писалась долго, несколько месяцев, а изменения происходят бесконечно. Любовь, ветрянка, алгебра... да мало ли что в жизни случается. В общем, терпите


Серия 7. Утро вечера мудренее

Бывают сны, от которых просыпаться не хочется. Бывают, наоборот, такие, когда ты счастлив, что это только сон. А бывают сны, когда там тебе все кажется просто и понятно, а очнувшись, ты даже не понимаешь, что это было, как оно могло произойти и хочешь ли ты повторения.
Путано, да?
Да я сам в этом путаюсь. Мои сны меня самого пугают и восхищают одновременно своей сюрреалистичностью и невозможностью.
В ту ночь мне снился отец. Снится он мне редко, потому что я его плохо помню. Очень смутно – как голос, так и внешность.
Снилось, что я пробираюсь куда-то к нему какими-то грязными улицами и дворами, меня задерживают, останавливают, ловят и хватают за пуговицу, преследуют… А вокруг меня стены, дома, заборы, курятники какие-то, загораживающие проход. Просто квест какой-то.
Но в то же время – понимаете – я уже разговариваю с отцом, впрочем, это странный разговор – он стоит ко мне спиной, молча, только иногда дергает плечом или мотает головой.

Но я понимаю все, что он хочет мне сказать и отвечаю:
- Да. Да, уже семнадцать лет. Я понимаю, кошмарная цифра. Я понимаю. Я большой? Вырасти я вырос, хоть и позже всех, а вот повзрослел ли… Да, я странный. Я не такой, как все – но это вообще миф, что существуют «все». Они все совершенно разные. У каждого свои тараканы. Мутаций столько же, сколько людей, просто некоторые из них схожи. Моя же, по-видимому, уникальна… Да, нас пытаются сделать одинаковыми. Иногда им это удается – но лишь с подростками. Через несколько лет все идентичные девочки-фанаточки-чего-бы-то-ни-было снова станут совсем разными людьми. В этом веке приходится рано взрослеть… Против нашего желания. Да. Алька не думала, что в семнадцать лет окажется одна в чужом городе с ребенком на руках. Я… не думал, что в семнадцать лет стану… стану наложником… Но я… мы ведь справились. Мы смогли выпутаться. И выпутаемся из чего бы то ни было. Она, по крайней мере. Я бездарь и не на что не гожусь. Я потому и пошел в шоу-бизнес. Все равно задушат, так хоть покуражусь напоследок. А в том, что когда-нибудь задушат, я не сомневаюсь. Знаешь, как мама говорит? «Был у меня», - говорит, - «мальчик, да ушел в шоу-бизнес и сгинул там. А не сгинул, так сгинет, потому что нежного воспитания. Роскошь любит – людям правду в лицо говорить. Такие там не то что не выплывают, их топят, да еще и веслом по башке в придачу лупят». И она права, хоть и груба. Но ты же знаешь, она всегда была прямолинейна. И роскошь говорить правду в лицо позволяла себе всегда…
А в это время тот я, что пробирался к нему через препятствия, добрался всё-таки. Он упал на колени и припал губами к его руке в сыновьем почтении.

«Какой этот я дурак, что не сделал так же», - подумал я.
- Я хочу спросить только одно, - почтительным шепотом произнес тот я, - но непременно у тебя. Что такое любовь? Как понять, что это она? Как ее вернуть? Как завоевать? Как уберечься? Ой, не одно получилось, а много…
«Тот я тоже не лучше», - подумал я, хотя все эти вопросы волновали меня не меньше.
Но я не услышал, что сказал отец. Его слова были обращены только к тому мне, который, хоть и был мною, но воспринимал слова как-то отдельно…
«Вот я балбес, - пришло мне в голову сразу же по пробуждении. – Все у меня не слава богу».

Это утверждение относилось ко мне всегда, с самого рождения. Самое неприятное в том, чтоб быть ребенком шизиков (или хотя бы одной сумасшедшей) – полное неведение относительно того, как они поступят. И не только в масштабах «обнимет и расплачется или даст веником по загривку». А еще и в плане ужасных мучений по поводу «а что было бы, если бы они поступили иначе в такой-то ситуации». Что было бы… Что? Что? Если бы их вдруг укусила какая-то муха и они бы не туда пошли, не то сказали, не то сделали? В их поступках нет логики, а значит, их и моя судьба зависели от одного чоха, от какой-то мухи… Я пробовал разобраться в этом, распутать этот клубок, это воронье гнездо моих неслучившихся судеб – я написал… попробовал написать книгу. Пишу я из рук вон плохо, поэтому получилось черт знает что. Я ушел в историю знакомства родителей, потом закопался куда-то еще глубже… перечёл и решил оставить до лучших времен. До самых-самых лучших.
Самое неприятное во всем этом было то, что эти неслучившиеся судьбы не увядают, не случившись. Они продолжают меня мучить и не только размышлениями. Они распускаются – где-то там… во снах, скажем… в каком-то том мире. И душат меня по ночам, когда я не могу понять – правда ли это или только сон.
Нет, конечно, это не так страшно. И это бывает нечасто. Ну, обсмотрюсь киношек, приснится, что я в раннем детстве осиротел, попал в детдом, вышел оттуда, меня послали в Чечню… Или еще что-нибудь. Но осознавать, что это не порождение твоего воспаленного воображения, а реальный (ну или почти реальный) вариант развития событий… Свихнуться можно.
Хотя… может, я уж давно… того?

Лежу сейчас в психушке, а все происходящее мне лишь снится? Натренированный всевозможными ночными кошмарами, я со-овсем не отрицал подобной возможности. Ведь, в конце концов, и Алиса не знала, снится ли ей Белый король или она и все с ней происходящее снятся Белому королю.
Вот, скажем, нечисть вчерашняя. Ведь такого не бывает. Так? Не бывает ведь? Много-много лет мне утверждали: нечисти не бывает. Это все фантастика. Мистика. Гоголь. «Ночь перед рождеством». Но вот ведь – что-то меня вчера крутило и сводило с ума. Не глюки, я уверен. Не знаю, почему.
Зачем-то мы этой нечисти нужны. Не будет это все просто так приходить.

Сон вдруг слетел с меня мгновенно. Я лежал на довольно узком диване, на спине. В окно через плотные шторы пытались пробиться солнечные лучи. Было еще совсем рано (по моим меркам) – часов девять.
Но надо было действовать. Я отчетливо это понял. Понял, что меня разбудили.

Надо-то надо, а что делать? Я интуитивно встал с дивана (Настя и пёс оба спали свернувшись калачиком – она в моей постели, он на подстилке), покружил немного по комнате, вдруг упал на колени перед шкафом, выдвинул нижний ящик и начал перебирать инструменты.

Вытащил молоток, взвесил в руке. Нашел стамеску, чуть не порезался. Потом подумал и заменил молоток на гвоздодер – у него ручка длиннее, а врезать тоже можно нехило. Задумался, глядя на пилу – и тут меня пробрал такой смех, что я едва успел выскочить за дверь, чтоб никого не разбудить. Я прислонился к стенке и просто содрогался от дикого хохота.

С кем я собрался воевать? И чем, главное?! Идиот…
Обнаружив, что сжимаю в руках стамеску и гвоздодёр, я расхохотался еще пуще. Потом вдруг замер, сжал кулаки и пошёл по коридору. По пути меня еще раз нагнал хохот – когда мне вдруг подумалось, что надо бы взять утюг.

В той комнате было тихо, но я чувствовал движение воздуха возле лица. Он словно сгустился. Я вдохнул и не мог выдохнуть. В глазах потемнело. Я сделал шаг назад и прижался спиной к стене. С трудом выдохнул. Выкинул вперед руку.
- Послушай, - вытолкнул я из себя первое слово, - нечистая… сила. Уходи… пожалуйста. Очень тебя прошу. А то мне… нехорошо. – Я попробовал махнуть рукой со стамеской.
Отлетел к другой стене, стукнулся головой.
Подождал, пока исчезнут звездочки в глазах, приподнялся.

Нащупал что-то под рукой. Зеркало. Осторожно посмотрел в него.
В нем не отражалось ничего. В смысле, ничего необычного. Впрочем, возможно, нечистая сила не отражается в зеркале. Что-то я совсем непросвещен по этому вопросу…
Инстинктивно отвернул зеркало от себя – вдруг отразит следующий удар.
Что же делать? Если обычные слова не действуют… Колдовать, что ли?
Я же не умею…
Но губы уже сами зашептали всплывшие в голове слова:
- Стану, перекрестясь… выйду, поворотясь… из дверей в двери, из тех дверей в ворота… выйду я в чисто поле, просторное, широкое… - Что-то просто крутилось в мозгу, что-то я произносил вслух. – Как на море-океане, на славном острове Буяне стоит бел-горюч камень Алатырь… камень Алатырь… отстрани огненного, духа нечистого, денного, нощного, вечернего, утреннего, минутного, часового, всю силу тёмную отверни от всех дум и мыслей, мечтаний и видений, воли и деяний… - Слова словно растворялись в воздухе, не успев прозвучать, впитывались в него, как вода в песок. Воздух сгущался, и мне было все тяжелее говорить. - Слово мое крепко на всякую минуту, на всякий час, на всякий день. – И уже от себя: - Ныне и присно и во веки веков. – Эти слова прозвучали громко. Даже громче, чем мне бы хотелось. Давление будто ослабло. Я встал и сделал шаг. Еще один. Пошел к выходу…
Пол снова ушел из-под ног, наклонившись, будто палуба корабля. Меня крутануло, подбросило, завертело и отшвырнуло снова к стене.

У меня, кажется, болело все… Я открыл глаза и увидел рядом с собой зеркало. Взглянул и вскрикнул от ужаса – на меня смотрели чьи-то чужие глаза, темные, громадные, затягивающие в зазеркалье. Я отбросил от себя зеркало, взмахнул как-то руками и нащупал вдруг молоток, я схватил его и что было сил ударил в это зеркало, стараясь не смотреть в стекло, не видеть этих глаз… Оно разлетелось осколками, а я упал на спину, не боясь порезаться, закрыл глаза руками и вспомнил…
Вспомнил, как когда-то давно, в Покровске, разбил трюмо. Огромное зеркало, пережившее все и всех. Я попытался сдвинуть его с места, чтобы увидеть, что за ним – я был уверен, что окно – да не просто окно, а куда-нибудь… Мне было три года. Меня нашли под кроватью, в дальнем углу. Вся комната – в битом стекле, а на мне – ни царапины.
Говорят, кто разобьет зеркало, тому не будет счастья семь лет. Я разбил трюмо – это увеличивает срок втрое.
Мне двадцать четвертый год, последний год несчастной жизни…
«Бел-горюч камень Алатырь… бел-горюч….»
Я очухался, наверно, не скоро. Открыв глаза, я сразу почувствовал: оно ушло. Нечистая сила нас оставила. Мне стало легко дышать. Я встал и пошел снова в спальню. Утро было в разгаре. Я упал на кровать рядом с Солнцем и уснул глубоким, беспробудным сном…

«Перепутаны все лица… пусть мне лучше это снится…», - всплыла вдруг в сонном мозгу цитата.

 

[Sandy Martin]

Проснулся я непозволительно поздно по общим меркам и поразительно рано – по меркам сегодняшнего дня.
- Кофе-ёооок, - сразу протянул я, еще не открыв глаза: почувствовал запах настоящего, крепкого кофе. – Спасибо, Солнце…
Приоткрыв один глаз, увидел, что она сидит по-турецки на диване, сжимая кружку.

Вторая стояла на тумбочке у кровати.
- Знаешь, - прошептала она вдруг, наклонившись ко мне, - кажется, все ЭТО – ушло. Я чувствую.
- Я его прогнал, - прошептал я в ответ.
- Так вот почему там бардак такой…
- В той комнате? Не заходи, там осколки повсюду…
- Я заходила, нет никаких осколков, - пожала плечами она.
Странное дело… Хотя что теперь может быть странным?
- Тебе Алиса звонила.
- Что сказала? – нахмурился я. – Ты подходила к телефону?
- Ну да… сказала, что перезвонит. Спросила, кто я, я сказала – сестра. Из Краснодара.

- Она поверила?
- А кто ее знает…
- Ладно, пусть перезванивает, не будем дразнить… А вдруг она меня в спортзал записала? – испугался я.
- Зачем тебе в спортзал? – удивилась Настя.
- Ну дык… - протянул я. – Худеть. Сбрасывать, так сказать… обретать новую форму.
- Тебе-то… - начала она.
- Я сам знаю, - прервал я. – Но Алиса спустила директиву, надо подчиняться, а иначе – того… секир-башка.
Я допил кофе, потянулся и начал выбираться из постели.
- Настюш, солнце, я пока помоюсь, а ты обозрей запасы в холодильнике на предмет вариаций завтрака.

Я смотрел на себя в зеркало в ванной и был счастлив видеть именно свое отражение. Свою до боли знакомую, унылую, но зато свежевымытую и – главное – нормальную рожу.

Мне, признаться, за одну ночь успела надоесть вся эта свистопляска. Но казалось, что нечистая сила еще вернется, может, в другой форме, но не оставила меня эта дрянь.
Почему-то казалось, что именно меня, а не Настю.
И нужно было с этим что-то делать.
- Все та же проблема стоит предо мной, - полу-зашептал, полу-замурлыкал я одну из знакомых песен, - взаимная связь между светом и тьмой… Задачка вполне тривиальная, но как-то всегда актуальная… - Это была песня Ученого из фильма про Тень. Я чувствовал себя сейчас человеком, на которого ополчился мир теней. – Мне кажется, скоро я это найду и четкою формулой тьму обведу… И свет мировой, по идее, польется вольней и живее… - Я пригладил вихры – сегодня они были особенно непокорны, верно, я ворочался все время сна. – Для этого нужен герой и среда: угрюмая тайна, живая вода… - Где бы это все взять? Хоть бы живую воду… - Злодей, людоед и красавица… И опыт берется и ставится… - Промычал я финал, выходя из ванной.
Эх, девочка-девочка, гробик уехал в неизвестность. Что и пугает.

- Петька, мне кажется, ты должен рассказать, - вдруг заявила Настя за «завтраком» - он был так поздно, что нельзя его так назвать при всем желании.
- Что? Кому? Зачем?

- Ты сам знаешь, что. Мне. Потому что нельзя держать все это в себе. Оно тебя изнутри сожрет.
Такие простые слова. Так просто сказанные простой девочкой. Которой глупый мальчик Петька обмолвился о…
- Настя, милая, не надо лезть в это. Это грязь, это… совсем не те материи. Не для тебя. Ни для кого.
Но ведь сожрет, Петька, пять лет жрет изнутри, жует твою душу – а пережеванная она уже совсем-совсем не та.
Все равно, Петька, не трогай, пусть жрет – но лежит спокойно, в глубине, во тьме, в забытьи. Никому не говорил – и нечего.
- Расскажи, - попросила она, сложив руки, - станет ведь легче… и чище…
Нет, нет, Настя, никогда и ни за что, пусть жрет!..
- Зачем это тебе? – говорить было тяжело.
- Не знаю, - честно ответила она, и от этой честности у меня что-то защекотало в груди: расскажи.
- Давным-давно, - начал я каким-то не своим голосом, - я приехал в Москву…

Да, я приехал в Москву, был июль, было жарко – так же, как сейчас – и пыльно. У меня никого не было уже несколько месяцев, личная жизнь, впрочем, тогда роли не играла. Я поступил в иняз, я пытался жить в общежитии… Меня оттуда выкинули соседи в первый же день, я им мешал своим присутствием, я пошел куда глаза глядят – не знал, кому жаловаться… Жил, где придется – но ходил на занятия. Жаль было тратить себя впустую, жаль было честно заработанные в школе оценки и знания.
Меня подобрали тогда добрые люди – реально очень добрые. Чудная женщина и ее не менее чудная внучка – ее сейчас мне очень напоминает сегодняшняя Даша Шерельгаузен.

Вообще в их семье меня приняли, как давно потерянного блудного сына. Ее сыновья – старший, отец девочки, и младший, мой ровесник – очень быстро стали мне почти что братьями… Ну… ну, практически, да, скажем так…
Вообще я очень благодарен этому мальчику, Денису, он мне многое помог осознать, увидеть и почувствовать. Вообще к приезду моему в Москву я во многом был еще не сформирован по-человечески. Конечно, у меня была девушка, и кроме нее, были влюбленности, но окончательно внутри меня понятия о любви и о чем-то еще не было. Мы долго ходили вокруг да около, боясь окружающих, друг друга и самих себя.

И я помню, как у меня дрожали пальцы, когда…
Впрочем, это все предыстория. А пальцы иногда дрожат и сейчас.

- Занесло меня в один… клуб. И угораздило там спеть. Конкурс там был – на две бутылки шампанского, если не ошибаюсь. Ну и… я что-то спел.

Своего у меня тогда почти не было… то есть я писал стихи, да, но песнями их не делал. Пел чужое, пел давно, лет с четырнадцати, когда появилась гитара… Но чтоб свое петь – никогда не думал… Вот, и в общем… чуть позже меня подозвали… к одному человеку. Не могу тебе сказать его имя. Но это очень известный человек. Он заметил меня случайно… и сделал предложение, от которого до этого никто не мог отказаться. Я, впрочем, тоже не смог, хоть и очень старался… Да, я честно старался всеми средствами сбежать, избежать… Но есть вещи… и люди… которые… сильнее.

Я несколько… покривил душой. Сопротивляться я начал не сразу, а только когда понял, что меня опоили. Я был полным балбесом тогда и не предполагал, что в стакан с коктейлем можно что-то зачем-то подсыпать. Когда я понял, что у меня начало мутиться в голове (еще бы, после трех халявных бокалов!), было уже поздно. Меня запихнули в машину, как кулёк с картошкой, и увезли в неизвестном направлении.
Потом уже я начал сопротивляться. Я кричал и вырывался. И норовил ударить кого-нибудь куда-нибудь – собственно, мне было без разницы, кого и куда. Главное, чтоб меня не скрутили повторно.
Я не понимаю, на кой я ему сдался. Он мог хлопнуть в ладоши, и ему доставили бы пачку таких, как я. А он терпел мои выкрутасы, выжидая момент. Выждал и начал цивилизованные уговоры. Я обрадовался и тоже начал цивилизованно уговаривать его оставить меня в покое. Почему?
Да потому, что я просто не хочу. Не хочу, понимаете? Я вам ничего не должен.
Не должен, говоришь?
И тут мне выдали список вещей, которые я вдруг оказался должен.
Это было страшно. Меня загнали в угол. Я был на грани, к тому же мое сознание еще было затуманено той гадостью, которой меня напоили.
Я просто не выдержал. Я заплакал и согласился на всё.
Затем я первый раз пытался выпрыгнуть из окна.

Меня перехватили уже чуть ли не в полушаге от пропасти. Тут он понял окончательно, что ко мне нужен «особый подход».
Опять-таки повторюсь, что не знаю, чем его привлек именно я. Впрочем, как бы там ни было, ничего хорошего это мне не сулило никогда. Но я был уже в паутине, меня ей обмотали и связали крепко-накрепко. А затем оставили висеть и растворяться.
Мне были предложены «слава, почет и богатство» (ах, сказка про Тень! Как давно она меня преследует…), развитие моего «безусловного» таланта, как певческого, так и поэтического, запись альбома и так далее в том же духе… в обмен на сущий пустячок – на меня самого.
Ах, как это было соблазнительно! Продай, мальчик, даже не душу ведь просим – бренное тело. Продай, мальчик, что тебе стоит.
И я… кажется, продал.

Это все было бесполезно – говорю я себе и чувствую… что-то не то. Как будто бы, если бы я что-то получил, это бы меня оправдало.
Наоборот, говорю я себе. Это даже хорошо, что я ушел в результате ни с чем. Выходит, я еще… не совсем пропащий.
Но это все какие-то слабые оправдания.
Потому что на самом-то деле я знаю, что нет мне прощения. Я бесчестный человек. И это – как раз то самое, что жрёт меня изнутри.

На самом деле я ничего не добился, потому что вначале не хотел петь песни на чужие стихи. Чьи бы то ни было. Повоевав со мной, он, в конце концов, махнул рукой. «Черт с тобой, пиши свои».
Я писал. Я строчил иногда целыми ночами.

Но не припомню почти ни одного стихотворения, которое бы ему понравилось.
Обычно дело обстояло так. Он в редкий свой приезд – а я был оставлен, видать, на вечные времена, в его доме – приходил и просил меня прочесть, что я там поначеркал. После нескольких куплетов он прерывал меня и ругал последними словами.
- «Смешное кино», - начинал я (например):
Мы ходили по форме "четыре", нас красили краской,
Мы сидели в холодной пыли и слушали сказки.
Нас учили читать по слогам и стрелять по мишеням,
А потом указали на дверь в зал цветных откровений.
Мы попали в смешное кино, где никто не смеется.
Ровный шум да скупая мечта цвета зимнего солнца,
Власть колец, блок-посты, фейс-контроль, горечь хлеба и соли...
И мы, как бедные дети, в дверях - ни в избу, ни в поле...
Он прерывал меня и спрашивал:
- Ты это про что?
- Ну как про что… - подобные вопросы всегда ставили меня в тупик. – Ну, я рисую такой мир… Такой.

 

[Sandy Martin]

- Понятно. Давай что-нибудь другое.
- Эхм, - откашливался я и зачитывал (например), - «День сурка»:
Знаешь, когда ты делаешь так, мы уходим на дно.
Это очень красиво, если это кино:
Когда вода заполняет пространство, и стаи рыб заплывают в окно...
Но становится нечем дышать, и это уже не кино.
Знаешь, когда ты делаешь так, наступает полярная ночь.
Это очень красиво, когда каждый час
Часы на башне играют вальс,
И каждый час, перепутав удары, бьют полночь…
- Глупость какая-то. Причем тут день сурка, скажи на милость?
- Ну… это… идея кольцевого, повторяющегося времени… Заключена также в повторении слова «кино» и других выражений.
- Бред. Еще что-нибудь есть?
- Есть, - говорил я дрожащим голосом и зачитывал что-нибудь из самого сокровенного, например: - «Малыш»:
Здесь женщины так румяны, что просто жуть,
И все на одно лицо, и умом не блещут.
Малыш, ты очень расстроился? Я - ничуть.
А может быть, это сон и к тому ж не вещий.
Мужчины очень похожи на хищных птиц,
И им по длине хвоста подгоняют фраки.
Я думаю, глядя на их выраженье лиц,
Пора нам с тобой, Малыш, заводить собаку.
А та, в которую ты все еще влюблен,
Летит на всех парусах, чтоб прибиться к стае.
Забудь о ней, пойдем с тобой полетаем,
Я тоже хорош собой и весьма окрылен…
- Эт-то еще что? Эт-то еще про что? Ты с ума сошел, что ли?..
И так – без конца. Умом я тогда уже понимал, что его похвала была бы приговором моим стихам, но все равно мучался и переживал.
Потому что, разумеется, «славы, почета и богатства» не получил ни на грамм. Только несколько месяцев… «заточения».
Впрочем, они пошли мне на пользу: все это время я неограниченно пользовался компьютером (что еще нужно молодому человеку в восемнадцать лет?), и, когда мне надоело играть в игрушки и качать музыку, начал читать научные статьи. В основном филологические. Только за это, собственно, и держался, когда по ночам снова неудержимо тянуло к окну…

Мечтал бросить все нафиг, сбежать завтра же и начать учиться. Вот только дочитаю Лотмана…

- В общем, это было глупо и бесполезно. И очень противно временами… Но все же я ему был зачем-то нужен. Он держал меня при себе до последнего. Пока не появился… другой мальчик. Я не могу тебе сказать его имени тоже… Он сейчас тоже довольно известен, правда, под псевдонимом. Он вдруг появился… и я не понял: что же, я отставлен? Почему мне об этом не говорят? Кто я теперь получаюсь? – Я замолчал. На меня нахлынули все тогдашние чувства разом. Боль, непонимание, страх… - Но… все скоро разрешилось. Я… мне… нам… он… в общем, было предложено… вместе… у него на глазах… в общем, я залепил ему страшную пощечину, он обозлился, как бешеный, запер меня в комнате, а я сбежал через окно.
На окраине Москвы меня подобрала Аля Шерельгаузен…
Дальше – еще несколько фраз, обрисовывавших, «как я дошел до жизни такой». Основное было кое-как высказано.
Я чувствовал себя выжатым в центрифуге стиральной машины, пропущенным через мясорубку, которую сам же с трудом и провертел, переделывая душу в котлеты. То, что «жрало», притихло, видать, я его основательно прокрутил… Но мне было нехорошо, совсем нехорошо. И, пробормотав что-то, я унесся вновь в спальню.
Я едва стоял на ногах.

Такое самоопустошение, самопотрошение я устраивал впервые. Оно меня истощило.
И самое, самое главное не сказал! И не смог бы сказать никогда.
Потому что вранье все это, вранье, сто раз это не любовь – когда ты это поймешь??
Ну да, что-то творится со мной, когда вижу этого мальчика по телевизору. Но никакая это не любовь. Это… тревога, что ли. Больно мне при виде него. Щемит сердце. И напоминает – ты-то сбежал. Сиганул в окно. А он остался.
Да какого черта, кричу себе, он хотел остаться! Он и не думал сбегать! Он-то как раз… он-то как раз и был согласен…
Да сто лет ему не нужна твоя помощь! Он в шоу-бизнесе, как рыба в воде, его не надо спасать, о нем не надо переживать. Успокойся, глупый мальчик Петя.
Вот от таких криков на самого себя мне и становится плохо. Потому что как себя не уговаривай, а душа ноет…

Мне было странно увидеть его. «Боже, мальчик, ты не понимаешь, куда ты попал», - подумал я.
Он был немногим, пожалуй, младше меня, но очень-очень высокий и выглядел взрослее. Но все равно – мальчик, думал я. Он не понимает.
А как дать понять?
Я заперся в комнате (я был не особо нужен) и начал по наитию писать стихи. Тогда я увлекся менестрелями, и стихи получились довольно-таки «в стиле». Но я пошел дальше… Я нашел гитару и сочинил музыку.

Я не занимался этим вообще, до того я писал только стихи, на музыку класть их было сложно, и я больше играл чужое под настроение.
Это был, пожалуй, первый раз, когда я написал музыку.
Я еще не понимал, зачем я это сделал.
Но я взял наперевес гитару и пошел, открывая двери ногой. Я нагло сказал:
- Я песню написал. С музыкой. Петь буду.
И начал, не слушая никаких возражений.
Опусти руки, отведи взгляд,
Не проси меня ни о чем.
Я попутчик плохой,
Словно ветер на зимней дороге.
Дар тревожить душу словами
Стал в ладонях моих мечом
На развалинах замка
Служения темному богу.
«Уходи, уходи», - пытался сказать я этой песней, - «уходи, пока не поздно. Моя участь незавидна».
Берегись, слова - это медленный яд,
Я боюсь сорваться из шепота в крик.
Побелевшие губы послушно твердят:
Мир мой в ладонях твоих, ученик.
Я почти выкрикивал этот куплет.
«Не слушай, не слушай его, он наболтает всякого… А ты не слушай, умоляю».
Ты опасно юн, ты пришел сам,
Зачарованный блеском звезд,
Отраженных намеренно
В чёрной поверхности чаши.
Ты замерзнешь со мною рядом,
Ты ослепнешь от колких слез
В зазеркальном плену
У легенды бессмысленно страшной.
«Здесь страшно, мальчик, здесь все неправда, уходи».
Уходи, пока не закрылась дверь,
Отвернувшись, я считаю до ста
Моя лютня поет, но ты ей не верь:
Это магия песни смертельна проста.
Это все обман, это зимний сон,
Что ведет в чертоги судьбы.
Бесполезные раны судьбы и холодное серце
Ты успеешь еше вернуться,
Пока чары мои слабы,
Ты успеешь зажечь свой огонь,
Позабыть и согреться.
Еще шаг и не будет пути назад,
Шорох слов зачарует быстрый родник.
Руки проклятой чашей, невидящий взгляд -
Мир мой в ладонях твоих, ученик.
«Ты слышишь, мальчик? Слышишь меня? Беги. И не оглядывайся».
Миллион мыслей, кажется, я пытался вложить в эту песню, но в результате они сложились в одну: «уходи».
Кажется, ее понял только я.
- Это про что? – услышал я знакомый вопрос.

И я знал на него ответ. Первый раз.
- Это про жизнь, - ответил я и ушел так же резко, как и появился.

«Понял ли?» - мучал меня вопрос. Я лежал на кровати, вцепившись крепко в гитару. – «Ну пусть понял, ну пожалуйста…»

Господи, да откуда в тебе такой альтруизм? – проснулся мой внутренний голос. – С чего бы это? Из простого человеколюбия?
«Да!»
Или… из непростого человеколюбия?
«Боже, боже», - я вжался лицом в подушку. – «Не надо, не надо, пожалуйста. Ну… зачем я ему? И что за песня дурацкая получилась… Ему это вовсе не надо, не надо, я уверен…»
Так я долго метался, пытаясь раздавить гитару. Пока не услышал стук в дверь.
Я увидел его, я схватил его в охапку и битый час пересказывал ему всю песню прозой. Рассказал и историю моего «заточения».
- Оно тебе надо? – спросил я.
И получил четкий ответ:
- Надо.

И надо было оставить все сразу после этого ответа. Но я уже не мог его оставить.

Потом, назавтра, все завертелось – чужая больно бьющая насмешка над моим нежным, едва зародившимся, чувством, грязное предложение, мой удар – по-настоящему, побег… И уже не было времени и места для осознания.
И чувство это застыло во мне недовыросшим до любви, тревогой, болью, щемящей нежностью к этому почти незнакомому мальчику… с голосом, но с напрочь отсутствующим вкусом. Меня передергивает, когда я случайно слышу, что он поет.
Но это случается редко… очень редко. Я не смотрю телевизор и не слушаю радио. Наталкиваюсь на него лишь случайно… и тогда вновь… румянец, прилив чувств и болезненное шевеление в душе. Будто незалеченная рана гноится…

- Петя, Петя, - Настя вошла незаметно, присела около кровати, - тебе нехорошо?
- Да… - прошептал я. – Я перекопал всего себя.

- Зато не жрёт.
- Пусть только попробует.
- Принести чего-нибудь? – Она тронула мой лоб тыльной стороной руки. – Хочешь компрессик на голову?
- Нет, пройдет… принеси лучше ноутбук. Надо заняться делами.

Я недоуменно моргал, глядя на экран.

Моя любимая простенькая программа – генератор афоризмов на каждый день выдала мне нечто несусветное. Вот примерный текст того, что высветилось мне в окошечке вместо очередной чужой умной мысли:
«Многие ошибочно считают время четвертым измерением, не принимая во внимание, что время само как таковое имеет как минимум три измерения. Учитывая все соприкосновения пространства, времени, а так же того, что можно условно назвать «межпространственным или астральным полем», можно с уверенностью сказать, что количество измерений нашего мира равняется по меньшей мере двенадцати. В международной номенклатуре четвертым измерением называется та замкнутая спираль пространства и времени, которую они образуют, если психосоциальные характеристики астральной сущности субъектов совпадают…»
Я нажал на «Источник», пытаясь понять, откуда взялся этот бред, но программа тут же выдала ошибку. Перезагрузив ее, я увидел:
«Афоризм дня:
Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей.
А.С.Пушкин, великий русский поэт (1799 – 1837)».
«Странные дела», - подумал я, - «очень странные… Не связано ли это с…»
Но я не успел додумать эту мысль, как мне пришло сообщение от Али.

Alix:
Доброе утро))).

Verter:
И тебе.

Alix:
Что за девчонка обретается у тебя в доме?

Verter:
Это моя сводная сестра Настя из Краснодара. Она приехала сегодня ночью. А что?

Alix:
Да нет, ничего. Удивилась…
Послушай, я перенесу репетицию на попозже

Verter:
Какая ты заботливая)))

Alix:
Я тебя в спортзал записала.

Verter:
????!!!!!

Alix:
Шучу))
Просто… Благодетельница приехала, очень хочет с тобой повидаться. Я бы сама, но ты же знаешь, как я к ней отношусь.

Alix:
Но если ты предпочтешь спортзал, я тебя пойму))).

Саундтрек к серии: выберите сами.
Использованы цитаты из песни «Бутылки» группы «Ночные снайперы» (стихи Дианы Арбениной), из песни Учёного из фильма «Тень, или Может быть, все обойдётся» (стихи Юлия Кима), из песен «Смешное кино» (стихи Дмитрия Баулина), «День сурка» и «Малыш»(стихи Зои Ященко) группы «Белая гвардия», из песни «Опусти руки, отведи взгляд» Тэм (стихи Тэм – Натальи Новиковой).

Спасибо за внимание.

 

[Sandy Martin]

Джанир, даже и не скажу... все так сплавилось. Разумеется, я очень много беру из услышанного/увиденного/прочитанного, но перерабатываю это так... Или, напротив, оставляю практически в первозданном виде - все равно никто не поверит. Например, чисто автобиографичны кусок про сгоревший дом ("Расцветали яблони и груши") в 3 серии и про разбитое трюмо в 7. Это, наверно, единственные островки чистой правды Из головы, конечно, беру, но оно же как-то там появляется... В общем, это очень сложный вопрос. Мне трудно теперь уже отыскать корни персонажей или ситуаций.
Вот мистика, скажу я вам, чисто придуманная. От начала и до конца. Правда, объяснение ей уже будет покрепче, пооправданней...

У нас с Петькой день рождения.
Выпейте за наше здоровье. И за наше счастье, и за нашу удачу, и за нашу любовь непременно.

 

[AlexD]

Сашенька, с Днем Рожденья тебя! Желаю успехов на учебном поприще (особенно с алгеброй), много-много радостных событий, любви и счастья! Ты наш талантливый сериал-мейкер!

 

[Груня-трактористка]

Лист Филь, весь мир в подарок:

 

[SamantaBlack]

С днем!

 

[Akulina]

Шурочка, ссылка на третью часть ведет на вторую

В общем, прочитала я все три части, хоть и без фоток пока, черт знает, почему, но у меня не грузятся Что сказать, страшная серия в части Петькиного копания в себе. Может, и действительно так ему станет легче, может, прошлое отпустит, перестанет "жрать"... надеюсь на это. Описано это очень здорово, у меня просто мурашки по коже. А вот что касаемо чертовщины - ну тут пока мне ничего непонятно Ушло? Не ушло? Ну, судя по Петькиным предчуствиям. нифига не ушло пока. И что за странный афоризи... все так загадочно и интересно! В общем, Шуша, я очень (очень-очень) надеюсь, что следующую серию ты так не задержишь, как эту, и скоро можно будет увидеть продолжение. А пока - с наступающим Новым Годом тебя, дорогая!

Загадай желание, а я тут малость поколдую, и оно сбудется))

 

[Трастевера]

Шур, я и вся моя команда поздравляем тебя и твою команду с Новым годом и Рождеством!
Счастья вам, радости, успехов, вдохновения и всего-всего самого наилучшего!!

 

[Руся]

Шушик, с Наступившим 2008-м и со Светлым Рождеством! Желаю никогда не вешать ноську, улыбаться, быть почаще довольной собой, потому что поводов для этого, по-моему, предостаточно Огромного вдохновения тебе, новых оригинальных идей и их удачного воплощения! Большой любви и счастья