Henry Nihilis
Постоялец
Взросление...
Я помню свое детство... с года, наверное. А может, даже и раньше. Кажется, помнишь так хорошо и удивляешься, почему не можешь туда вернуться. Мыслить как раньше, чувствовать.
Ты лежишь на простынке в цветочек. В затылок бьет яркий свет – ты как будто видишь затылком. Неприятный свет неоновых ламп. Чувства еще не отделены друг от друга. Кажется, свет можно услышать – услышать его пронзительный звон, можно потрогать – он колючий и бьется током. Под действием света даже вишнево-оранжевые цветочки на простыне становятся ультрафиолетовыми, враждебными. Взгляд прикован к этим цветочкам, пробегает по ним снова, и снова, и снова...
Много ли, мало ли времени прошло – ан вот, ты уже бегаешь. Да как бегаешь! Возможно, ты еще побаиваешься темноты или чего-нибудь еще, собак или акул, но все равно ты храбрый, самый храбрый человек на свете. Между тем ты эгоист, собственное Я занимает все твое существо, оставляя лишь немножко места для мамы, папы, домашней зверушки и друзей во дворе. Ты не знаешь, что такое самопожертвование, и как можно вот так просто расстаться с жизнью, когда она так прекрасна. Все в этом мире создано для тебя, служит тебе. Тебе одному знакомо чувство всепоглощающего восторга, предчувствие хорошего дня. Твоя душа несет столько энергии, столько сил, что, кажется, готова взлететь, подняв с собой тело – или вырваться из него. Она тянет тебя вверх, к облакам. Может быть, в этом секрет роста.
Ты не понимаешь, почему в мире происходит все так неспешно, постепенно. Почему твоя стремительность не передается всему на земле. Ты расстраиваешься, может быть, даже негодуешь, вдруг обнаружив, что то же самое происходит и с тобой, что ты растешь, меняешься постепенно, не сразу. Ты смотришь на минутную стрелку часов, пытаешься уловить хоть малейшее движение – и не можешь. Но проходит пять, десять минут, и ты видишь, она уже не на месте.
Тебе шесть или семь лет. Ты многое умеешь, многое знаешь. Твои родители думают, что ты еще мелкий, но ты уверен, что во многих вещах разбираешься не хуже, а то и лучше их. Завтра ты идешь в школу. «Первый раз в первый класс». Ночью не можешь заснуть. Мешают мысли. Их слишком много, каждая норовит пролезть без очереди, не дав додумать предыдущую. Снова возвращается это чувство восторга (почему его не было так давно?). Ты осознаешь – не понимаешь, а именно осознаешь, - что делаешь еще один шаг (к чему?). Ты не знаешь – да и вряд ли кто-нибудь точно ответит.
Ты учишься в шестом классе. Ты привык ходить в школу, для тебя это в порядке вещей, но, честно говоря, в глубине души давно уже опротивело. Но как же все-таки интересно. Вот, совсем недавно шестой класс был для тебя недосягаемой вершиной, а вот, ты уже на ней и готов воткнуть в рыхлую снежную шапку свой развевающийся красный флажок. Иногда ты вспоминаешь, что понемногу взрослеешь, что уже по-другому видишь мир. Все теперь для тебя в порядке вещей: неспешность, рождение и смерть. Ты уже не задумываешься, например, каков на ощупь зеленый цвет или какого цвета буква В. Все это для тебя нелепо, раз зеленый цвет нельзя пощупать, а букву В, впрочем, как и все остальные, можно нарисовать любым фломастером, ручкой или карандашом. Ты не замечаешь, что понемногу черствеешь, не замечаешь, как пропадают твои Восторг, и Чувство Хорошего Дня, и Безграничная Храбрость... И, если, волею судьбы ты вспоминаешь об этом, ты чувствуешь себя не в своей тарелке. Чувствуешь, что упускаешь момент.
Они сидят перед тобой. Множество взрослых людей. Какая у вас разница в возрасте? Десять лет? Двадцать? Тридцать? Может быть, больше? А ты – напротив них, незащищенный. Они смотрят на тебя, может быть, смеются или восхищаются, изучают, препарируют тебя. И прощают тебя. Прощают твою молодость, глупость, неопытность. А ты боишься оглянуться назад, на того, кем ты был. И не решаешься шагнуть вперед, чтобы увидеть, кем станешь. Сейчас ты между двумя мирами.
Воспоминания такие яркие, что удивляешься, почему не можешь вернуться назад. Прожить жизнь сначала...
Красавица Жаннет
Волны бросали брызги на пристань, ее туфли, белые чулки и подол юбки. Ее глаза, как две черные жемчужины под пушистыми ресницами, были устремлены вдаль. Черные, как смола, волосы развевались по ветру. Полгода назад ушел в море ее муж, матрос на рыболовецком судне. Полгода не было никаких вестей от него.
Небо потемнело. Море бесилось, и волны с гневным ревом разбивались о прибрежные скалы. Надвигался шторм. Рыбацкие суденышки торопились в гавань. Вдалеке, над морем, раздался низкий утробный вой, затем все стихло. Через мгновение на землю обрушился ливень – сплошной стеной. День сделался ночью, верх низом.
...И тогда Бог увидел, что земля – вода, и небо – вода...
Последний раз глаза красавицы Жаннет напряглись, разглядывая горизонт сквозь стену воды. Затем она покрыла голову уже промокшей шалью, и поспешила в укрытие.
...И Бог создал сушу...
Дождь шел три дня. И каждый день приходила на пристань размытая фигура, темнеющая в полумраке, долго стояла, недвижима, как статуя, а затем исчезала. Утром четвертого дня солнце наконец показало свое лицо. Жаннет встретила его, стоя на пристани и рассматривая светлеющую понемногу даль.
...И был вечер, и было утро: день один...
- Кто эта девушка, - спросил рыжеволосый Сид Барнелл, юный сын бакалейщика.
- У нас зовут ее красавицей Жаннет, - ответил Билл Каннинг, сын капитана рыбацкого судна, тощий и долговязый, - ты недавно в наших краях, потому и не знаешь. И верно, красавица. Губы, словно кораллы, кожа, как перламутр, а талия такая, что ее можно обхватить двумя пальцами... Каждый день она приходит сюда и стоит часами. Ждет мужа. Полгода – срок недолгий, стало быть, он, может, еще и объявится, вот только... – тут он понизил голос, - только сдается мне, его уже нет на свете.
- Жаль девушку, - покачал головой Сид, - для вдовы слишком молода и красива. Не рано ли ты заказываешь мессу? Может, хоронишь того, кто не умирал?
Но тут, то ли устав ждать, то ли услышав их разговор, девушка повернулась и пошла прочь. Море отбушевало и стелилось, как гладкое полотно, отражая розовеющее небо. Его мягкий шелест будто говорил ей: «Останься!»
Но у нее в голове – только звуки губной гармошки, да мужнина белозубая улыбка, да корабль в бутылке у него на столе, да много-много миль, которые их разделяют.
Юноши поглядели ей вслед, и оба втайне мечтали о ней.
...И был вечер, и было утро: день второй...
... И сказал Господь: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так...
Маленький домик стоял в зеленом оазисе среди мощенных улиц. Тополь раскинулся над черепичной крышей, кусты шиповника заглядывали в окна, вьюнок изящно оплел стены с потрескавшейся известкой. В зеленых зарослях водилось множество насекомых.
Летом жара донимала жителей городка, но зелень давала тень, и в доме было прохладно.
Вчера Жаннет убралась в своем скромном жилище. Она смахнула пыль с бутылки, внутрь которой ее муж поместил корабль и почистила кресло из китовой кожи. Открыв шкаф, она смахнула в дальнем углу паутину, и паук, смешно перебирая восемью тонкими ножками (она сосчитала их), скрылся в щели. Затем, свернув корабельные карты, развернутые на столе, она убрала их в шкаф.
Она не заметила, что цветы, поставленные в воду невесть когда, давно уже погибли и засохли. Не заметила также, когда натирала до блеска окно, глядящее на запад, что через северное не проходит уже даже солнечный свет – так запылилось стекло.
...И был вечер, и было утро: день третий...
Солнце смотрелось, как в зеркало, в гладкую поверхность моря, и отражение дробилось, плыло мазками водянистой краски при каждом порыве ветра. Долговязый Билл и рыжий Сид – неразлучные друзья, удили рыбу. Чайки летали над водой с жалобным криком.
Этот крик наполнял грустью сердце Жаннет – грустью и негодованием, ибо он казался ей поминальной мессой по тому, кто не умирал.
Она переступила порог своего дома, держа в руках корзинку со своей скромной трапезой -листьями салата и парой зеленых яблок. В тишине раздались звуки губной гармошки. Тонкие черты лица девушки как бы осветились изнутри. Матрос, ее муж, играл бодрую мелодию, сидя в кресле из китовой кожи. Он на секунду отнял гармошку от губ и белозубо улыбнулся, глядя на молодую жену. Она шагнула вперед и... корзинка выпала у нее из рук. Видение исчезло. В доме было все так же пусто, безжизненно.
Это невыносимо...
Жаннет упала в кресло, и, первый раз за полгода, китовую кожу смочили слезы.
...И сотворил Бог человека по образу и подобию своему, по образу Божию сотворил его...
Солнце клонилось к закату. Был прекрасный теплый вечер, а красавица в своем лучшем платье, отороченном черным бархатом, казалась еще прекраснее. Подходил к концу девятый месяц, с тех пор, как ушел в море ее муж.
Последний раз окинула она взглядом горизонт, и вдруг одним прыжком перемахнула через перила. Юбка ее надулась, словно парус, но тут же осела, намокнув в воде. Жаннет развела руками – и море покорилось ей, подняло ее над собой. Снова взглянула она в заманчивую даль, в которую безуспешно вглядывалась девять месяцев, в которых каждый день казался вечностью.
Ясная ночь подарила звездное небо. Жаннет была уже далеко от берега. Пристань еще виднелась вдалеке, но девушка никогда бы не повернула назад. Она разводила посиневшими от холода руками. Когда небо рассекла падающая в море звезда, она загадала желание и тут же забыла его. Сколько звезд с неба нападало в море, и за год не выловишь. Намокшее платье тянуло ее ко дну, ноги онемели в ледяной воде, но поражение она признавать не хотела и неумолимо двигалась к своей неведомой цели.
...Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою...
