*Dark Angel*
Гуру
Я чегото не поняла,бьется ли сердце и можно ли нащупать пульс?
Чем от комы отличается?
Чем от комы отличается?
-
Уважаемый посетитель!!!
Если Вы уже являетесь зарегистрированным участником проекта "миХей.ру - дискусcионный клуб",
пожалуйста, восстановите свой пароль самостоятельно, либо свяжитесь с администратором через Телеграм.
Летаргический сон
- Автор темы Grecco
- Дата начала
K
Kasta_lover
Гость
мдаа это очень страшно..... 
*Dark Angel*
Гуру
Я за этот месяц три раза переболела ангиной, и как мне теперь дальше жить?
Ekseithne
Сэнсэй
В дополнение к вышесказанному о захоронении. Раньше, во время эпидемий чумы (в которой непосредственно винили вампиров), людей хоронили живыми. То есть была такая разновидность чумы - летаргический сон - когда уснувших считали мертвецами и хоронили живьем, к ним относились и те "загадочные" события, когда при раскопках "мертвецы" выглядели как живые, а все тело было перемазано в крови. Раньше это было существенным доказательством существовании вампиров, хотя, на самом деле, когда люди просыпались и отчаянно пытались выбраться из гроба, они поедали свои конечности от голода. Страшное дело было в средние века.
M
Marina -Riga-
Гость
Spasibo vsem bol`6oe!!!
Vi pomogli mne sdelat` referat po biologii na temu "Litargi4eskij son"
Spasibo!!!!!
Vi pomogli mne sdelat` referat po biologii na temu "Litargi4eskij son"
Spasibo!!!!!
Ш
Шпионка
Гость
Летаргический сон - это просто кошмар моего детства. Я ТАААК боялась им заснуть...ещё брат старший не пожалел историй на эту тему (он мне рассказывал, что Котовский был похоронен заживо, и что когда его раскопали, то гроб был исцарапан весь. Вобщем то же, что и про Гоголя, но дело в том, что мы жили на улице Котовского...скорее всего он это делал чтоб запугать меня! Вот гад!=))) ) и бабушка, вот история, которую бабушка рассказывала, уж не знаю откуда она ее взяла:
В какой-то деревне жыли-были парень и девушка и они любили друг друга, но однажды девушка внезапно умерла, и ее отнесли в склеп. Парень очень сильно грустил, тосковал и однажды пришел в этот склеп (не помню зачем то ли просто то ли цветы отнести), а она хоп и ожила (или уже ожившая там была, но выйти не могла), ну он сначала чуть сам не умер, а потом ниче привел ее к ней домой и они вскоре поженились)))
вот а ещё наша соседка рассказывала моей бабушке, а бабушка мне, что у неё было очень много детей в семье (ее сестер и братьев), но многие умерли не дожив даже до 10. Вот, и однажды ее брат тоже умер. Его положили в какую-то комнату пока их папа гроб делал, и как-то вечером к ним в гости зашел врач. Ему рассказали, что сын умер, а он пошел к нему подержал зеркальце надо ртом, держал-держал и в конце-концов, что пацан жив, но спит летаргическим сном...вот..они его хоронить не стали и он ожил через некоторое время.
П.С.
за достоверность историй не отвечаю.
В какой-то деревне жыли-были парень и девушка и они любили друг друга, но однажды девушка внезапно умерла, и ее отнесли в склеп. Парень очень сильно грустил, тосковал и однажды пришел в этот склеп (не помню зачем то ли просто то ли цветы отнести), а она хоп и ожила (или уже ожившая там была, но выйти не могла), ну он сначала чуть сам не умер, а потом ниче привел ее к ней домой и они вскоре поженились)))
вот а ещё наша соседка рассказывала моей бабушке, а бабушка мне, что у неё было очень много детей в семье (ее сестер и братьев), но многие умерли не дожив даже до 10. Вот, и однажды ее брат тоже умер. Его положили в какую-то комнату пока их папа гроб делал, и как-то вечером к ним в гости зашел врач. Ему рассказали, что сын умер, а он пошел к нему подержал зеркальце надо ртом, держал-держал и в конце-концов, что пацан жив, но спит летаргическим сном...вот..они его хоронить не стали и он ожил через некоторое время.
П.С.
за достоверность историй не отвечаю.
Tamija
Звезда
Слава богу, конечно же, со мной такого не случалось... 
И отношусь я к этому отклонению крайне отрицательно. Есть вероятность быть погребённым заживо, и история знает немало примеров. (Есть даже такая фобия - тафефобия - боязнь быть погребенным заживо.)
Я где-то читала, что причины летаргии медицине не известы, и следовательно как "разбутить" человека - тоже никто не знает...
В общем, перспектива проснуться в гробу явно никого не радует, поэтому я очень сомневаюсь, что найдутся люди, которые относятся к этому явлению положительно...
И отношусь я к этому отклонению крайне отрицательно. Есть вероятность быть погребённым заживо, и история знает немало примеров. (Есть даже такая фобия - тафефобия - боязнь быть погребенным заживо.)
Я где-то читала, что причины летаргии медицине не известы, и следовательно как "разбутить" человека - тоже никто не знает...
В общем, перспектива проснуться в гробу явно никого не радует, поэтому я очень сомневаюсь, что найдутся люди, которые относятся к этому явлению положительно...
Челси
Сэнсэй
Ну я немного некорректо поставила вопрос, конечно у человека не может быть положительного отношения к погребению заживо В общем, как вы думаете из-за чего это происходит, увеличивается ли число людей из года в год, котоыре впадают в летаргический сон? Я когда давным-давно смотрела передачу, там говорилось, что около 5% или 10% смертей в России, оказываются летаргическим сном, но мне вот интересно, откуда они берут эти факты, если людей хоронят..
В общем, как вы думаете из-за чего это происходит, увеличивается ли число людей из года в год, котоыре впадают в летаргический сон? Я когда давным-давно смотрела передачу, там говорилось, что около 5% или 10% смертей в России, оказываются летаргическим сном, но мне вот интересно, откуда они берут эти факты, если людей хоронят..
Tamija
Звезда
Челси, да, статистику конечно интересно было бы узнать. Я как-то в статье одной читала, что, например, где-то в Словакии в могилу с покойником моб. телефон кладут, на случай если вдруг проснётся... 
А в английских моргах есть колокола с верёвкой на случай если вдруг кто-нибудь окажется живым.
А в английских моргах есть колокола с верёвкой на случай если вдруг кто-нибудь окажется живым.
Tamija
Звезда
А он что, постоянно говорит по телефону, что ли?
Я о таких подробностях как зарядка и работа мобильного не знаю, но про мобильный в гробу читала уже не раз.
Вот, например, интересная статья про летаргический сон вообще, в которой говорится про то, о чём я уже говорила выше:
Кстати, в Англии до сих пор существует закон, по которому во всех юлодильниках моргов должен быть колокол с веревкой, чтобы оживший «покойник» смог колокольным звоном позвать на помощь. В Словакии же пошли еще дальше: там в могилу с покойником кладут мобильный телефон. Эта мода связана с многочисленными случаями, имевшими место в последнее время, когда хоронили живых, впавших в летаргию или тяжелую кому.
PAMELLA
Рукодельница
Он-то по телефону не говорит, но, не знаю как у вас, а в России за неиспользование номера (то есть когда по нему не звонят, не пополняют счет и т.д.) номер просто передают другому человеку. Но к тому времени человек уже умрет от недостатка воздуха. Телефон имеет смысл клать только, если человек проснется через пару часов после погребения.Tamija написал(а):
Grecco
Почетный участник
Я понимаю, что ношусь со своим Крестовским "как курица с яйцом", но просто хочу ещё раз сюда вставить этот кусок из его романа по поводу описания ощущений человека в летаргическом сне и как там он в могиле ощущает.
"Слабее, слабее становится тело – с каждой секундой силы угасают все больше. За минуту Бероева могла еще двинуть по своей воле рукой или пальцем, теперь ей уже трудно сделать это: она не может даже шелохнуть ни единым суставом, да ей и не хочется, она чувствует, что ей было бы болезненно-трудно шевельнуть чем-нибудь. Как хорошо лежать ей теперь неподвижно в этом расслабляющем оцепенении! Словно бы великая лень разлилась по всему телу, по всем суставам и жилам и держит ее под своим обаянием. «Ах, кабы не будили! Ах, кабы они оставили меня!» – смутно промелькнуло в голове Бероевой, так смутно, как иногда в ярко-солнечный день мелькнет на прибрежном чистом песке тень от крыла пролетевшей птицы. Но ее не будят, она как будто чувствует, что руку ее держит чья-то другая, дружелюбная рука – это была рука Мавры Кузьминишны, – ее не будят, и она довольна, она рада этому: ей так хорошо лежать в этом забытьи, сковывающем тело.
Глаза смыкаются все больше и больше, и, пока они совсем еще не сомкнулись, Бероева, будто сквозь голубоватый туман, почти бессознательно и бледно различает около себя какие-то фигуры – не то это люди, не то деревья. Фигуры эти мелькают и рябят перед ее глазами, как рябят иногда печатные строчки у человека, засыпающего над книгой.
Но вот голубоватый свет тумана перешел в какой-то мглисто-серый, и фигуры исчезли…
Вместо их появляются новые ощущения.
Тяжко-сладкая дремота долит и долит все сильнее, и уже нет того сознания, которое за минуту еще мелькало в ее уме, выражаясь желанием, чтобы ее оставили в этом покое и не будили больше. Теперь уже нет никакого сознания окружающей действительности, потому что на место его появилось сознание каких-то призрачных грез и ощущений.
В ушах раздается неопределенный шум. Какой это шум? Не то тысячи колоколов гудят во тьме… Кремль и московские соборы в полночь, во время христовой заутрени… гудят и звонят все сильнее, все ближе – гул и звон со всех сторон охватывают Бероеву. Боже мой, какой это ужасный, какой нестерпимый звон!.. А в глазах, в глазах-то что за дивный свет ударяет в них сверху! Это яркое солнце ослепительно, нестерпимо режет глаза своим колючим блеском. Целые снопы золотых, бриллиантовых лучей отовсюду, мириадами кидаются в глаза и жгут, и слепят их собою.
Не то звуки плохого, расстроенного фортепиано раздаются в ушах – словно по клавишам без толку и смыслу ударяет чья-то неверная, детская рука, не то грохот барабанов раздается, шум и крики толпы; а в глазах колесами ходят и сплетаются между собою, будто в дивной фантасмагории, какие-то огненные круги, играющие всеми цветами радуги, и эти круги являются в разных размерах – большие и малые, а между ними, на темном фоне, дождем падают, сыплются, и скачут, и прыгают, и вьются, и кружатся мириады светлых точек, бриллиантовых искорок, снежинок. Радуги налетают на нее со всех сторон, с непостижимой быстротою сливаются вокруг ее тела, опоясывают ее сверкающим обручем – и она лежит вся в огне, вся в блеске и треске, под нескончаемым дождем светлых искорок, в нескончаемом шуме и звоне каких-то странных голосов, каких-то диких инструментов.
Но вот стихают этот блеск и шум, становясь все глуше и глуше… Теперь уже будто не барабаны, не колокола и не голоса толпы, а словно бы шум и кипение бесконечного моря. И это не море, а целый океан шипит, волнуется и клубится. Холодно. Плеск волн все тише и слабее – будто она, заснувшая, медленно и плавно опускается на дно морское. Тусклый свет едва-едва проникает своими слабыми, преломляющимися лучами сквозь холодные массы воды, – и это именно подводный свет, с зеленоватым отливом… Большие, безобразные рыбы медленно двигаются в безднах океана, тихо раскрывая и смыкая свои страшные пасти, машут плавательными перьями и смотрят на утонувшую своими холодно-стеклянными, неподвижными глазами. Она опускается все глубже и глубже, и чем глубже, тем все холоднее становится ей. И вот этот водяной холод равномерно разливается по всем членам ее тела. Наконец она совсем уже опустилась на дно морское – навзничь лежит недвижимо и не чувствует больше холода; здесь уже нет ей ни холода, ни теплоты, а есть только одно оцепенение. Рыбы тоже исчезли, и тусклый зеленовато-подводный свет улетучился кверху.
Наступили мрак и тишина – полнейшая тишина и мертвенное спокойствие. Прошло несколько долгих минут среди такого ничем не возмущенного состояния.
– Кажись, умерла, – вдруг послышался оцепеневшей Бероевой шепотливый голос Мавры Кузьминишны, и показалось ей, будто в этом голосе был легкий оттенок испуга.
................
«Умерла?.. Как – умерла?! Что это они говорят?» – мелькнуло в ее слабом сознании, которое, вместе с наступившей тишиной и мраком, мало-помалу начало снова возвращаться к ней. Но с возвратом внутреннего сознания к ней не воротилась способность проявить его внешними признаками: звуком, взглядом, движением. Физические силы совсем оставили это мертвенно-неподвижное тело.
«Что это вы говорите?!. Я жива! Жива! Поглядите – вот!»
Бероевой в ее исключительном положении показалось, будто она не только произнесла, но даже громко выкрикнула эти слова, и ей хотелось, всеми силами своего слабого сознания хотелось выкрикнуть их громче, чтобы разуверить окружающих в своей мнимой смерти. Но странно: окружающие как будто и не слыхали ее слов: они продолжали относиться к ней, как к мертвой.
..............
Недалеко от кладбищенского забора была вырыта свежая и весьма неглубокая яма, на дно которой успела уже просочиться болотная вода. Когда гроб опустили, и на крышку глухо и грузно бухнулась первая глыба сырой земли, за которой в раздробь посыпались и застучали об дерево комья, мозг Бероевой пронизался подобием того ощущения, которое у живого человека называется страхом. Ей снова захотелось крикнуть, чтобы не зарывали ее, чтобы вечно оставили ее на земле, а не под нею, чтобы открыли крышку гроба; но глинистые глыбы и комья быстро валят одни за другими, удары их слышатся все глуше, потому что земля рухает уже на землю, а не на дерево гробовой крышки; но пока был слышен хоть кое-какой звук ее падения, Бероева все еще напрягала свой слух, жадно силясь доловить эти последние намеки надземной, живой жизни, сознавая, что каждая новая глыба могильной насыпи все больше и больше отделяет ее от этого покинутого мира. И когда земля перестала наконец падать в яму, зарытую женщину обуял наплыв новых грез и ощущений, вызванных, быть может, все тем же роковым вопросом: ну, что же, мол, теперь-то будет, когда все уже кончено?
И грезится ей, будто она давно уже лежит в этой могиле, будто несколько дней, несколько недель, несколько месяцев прошло с тех пор, как ее зарыли, и лежит она себе, и слышит, как могильный червь непрестанно точит гробовые доски; как земляная мышь прогрызла в крышке маленькую норку и побежала по ее телу, да в кожаный башмак засела и грызет подошву, желая полакомиться гнилою юфтою, как пауки по ее лицу – от бровей к губам и от губ к волосам густые нити паутины заткали; как, наконец, корни каких-то трав и растений поросли сквозь щели гроба и мало-помалу опутывают ее своими усцами, впиваются в тело, заползают в уши, в ноздри, в рот… наконец врастают во все это тело и втягивают в себя его питательные соки.
Но снова миновался кошмар и снова наступает проблеск самого ужасного сознания. В щели гроба стала просачиваться понемногу болотная вода, которою было покрыто дно могилы, и охватила уже своею холодною сыростью спину мнимоумершей. Это уже были не грезы, а действительность. Когда же наконец сознание погребенной получило большую степень ясности, какую только может допустить это исключительное физическое состояние, Бероевой явилась самая ужасная мысль: «А что, если это не смерть, если я заживо похоронена?» На земле она считала себя мертвою, но под землею, когда слух ее не возмущали уже никакие звуки жизни, а сознание меж тем все-таки проявлялось, ей пришла в голову почти полная уверенность, что она жива, что это не более как летаргия.
Её спасли.
Глаза смыкаются все больше и больше, и, пока они совсем еще не сомкнулись, Бероева, будто сквозь голубоватый туман, почти бессознательно и бледно различает около себя какие-то фигуры – не то это люди, не то деревья. Фигуры эти мелькают и рябят перед ее глазами, как рябят иногда печатные строчки у человека, засыпающего над книгой.
Но вот голубоватый свет тумана перешел в какой-то мглисто-серый, и фигуры исчезли…
Вместо их появляются новые ощущения.
Тяжко-сладкая дремота долит и долит все сильнее, и уже нет того сознания, которое за минуту еще мелькало в ее уме, выражаясь желанием, чтобы ее оставили в этом покое и не будили больше. Теперь уже нет никакого сознания окружающей действительности, потому что на место его появилось сознание каких-то призрачных грез и ощущений.
В ушах раздается неопределенный шум. Какой это шум? Не то тысячи колоколов гудят во тьме… Кремль и московские соборы в полночь, во время христовой заутрени… гудят и звонят все сильнее, все ближе – гул и звон со всех сторон охватывают Бероеву. Боже мой, какой это ужасный, какой нестерпимый звон!.. А в глазах, в глазах-то что за дивный свет ударяет в них сверху! Это яркое солнце ослепительно, нестерпимо режет глаза своим колючим блеском. Целые снопы золотых, бриллиантовых лучей отовсюду, мириадами кидаются в глаза и жгут, и слепят их собою.
Не то звуки плохого, расстроенного фортепиано раздаются в ушах – словно по клавишам без толку и смыслу ударяет чья-то неверная, детская рука, не то грохот барабанов раздается, шум и крики толпы; а в глазах колесами ходят и сплетаются между собою, будто в дивной фантасмагории, какие-то огненные круги, играющие всеми цветами радуги, и эти круги являются в разных размерах – большие и малые, а между ними, на темном фоне, дождем падают, сыплются, и скачут, и прыгают, и вьются, и кружатся мириады светлых точек, бриллиантовых искорок, снежинок. Радуги налетают на нее со всех сторон, с непостижимой быстротою сливаются вокруг ее тела, опоясывают ее сверкающим обручем – и она лежит вся в огне, вся в блеске и треске, под нескончаемым дождем светлых искорок, в нескончаемом шуме и звоне каких-то странных голосов, каких-то диких инструментов.
Но вот стихают этот блеск и шум, становясь все глуше и глуше… Теперь уже будто не барабаны, не колокола и не голоса толпы, а словно бы шум и кипение бесконечного моря. И это не море, а целый океан шипит, волнуется и клубится. Холодно. Плеск волн все тише и слабее – будто она, заснувшая, медленно и плавно опускается на дно морское. Тусклый свет едва-едва проникает своими слабыми, преломляющимися лучами сквозь холодные массы воды, – и это именно подводный свет, с зеленоватым отливом… Большие, безобразные рыбы медленно двигаются в безднах океана, тихо раскрывая и смыкая свои страшные пасти, машут плавательными перьями и смотрят на утонувшую своими холодно-стеклянными, неподвижными глазами. Она опускается все глубже и глубже, и чем глубже, тем все холоднее становится ей. И вот этот водяной холод равномерно разливается по всем членам ее тела. Наконец она совсем уже опустилась на дно морское – навзничь лежит недвижимо и не чувствует больше холода; здесь уже нет ей ни холода, ни теплоты, а есть только одно оцепенение. Рыбы тоже исчезли, и тусклый зеленовато-подводный свет улетучился кверху.
Наступили мрак и тишина – полнейшая тишина и мертвенное спокойствие. Прошло несколько долгих минут среди такого ничем не возмущенного состояния.
– Кажись, умерла, – вдруг послышался оцепеневшей Бероевой шепотливый голос Мавры Кузьминишны, и показалось ей, будто в этом голосе был легкий оттенок испуга.
................
«Умерла?.. Как – умерла?! Что это они говорят?» – мелькнуло в ее слабом сознании, которое, вместе с наступившей тишиной и мраком, мало-помалу начало снова возвращаться к ней. Но с возвратом внутреннего сознания к ней не воротилась способность проявить его внешними признаками: звуком, взглядом, движением. Физические силы совсем оставили это мертвенно-неподвижное тело.
«Что это вы говорите?!. Я жива! Жива! Поглядите – вот!»
Бероевой в ее исключительном положении показалось, будто она не только произнесла, но даже громко выкрикнула эти слова, и ей хотелось, всеми силами своего слабого сознания хотелось выкрикнуть их громче, чтобы разуверить окружающих в своей мнимой смерти. Но странно: окружающие как будто и не слыхали ее слов: они продолжали относиться к ней, как к мертвой.
..............
Недалеко от кладбищенского забора была вырыта свежая и весьма неглубокая яма, на дно которой успела уже просочиться болотная вода. Когда гроб опустили, и на крышку глухо и грузно бухнулась первая глыба сырой земли, за которой в раздробь посыпались и застучали об дерево комья, мозг Бероевой пронизался подобием того ощущения, которое у живого человека называется страхом. Ей снова захотелось крикнуть, чтобы не зарывали ее, чтобы вечно оставили ее на земле, а не под нею, чтобы открыли крышку гроба; но глинистые глыбы и комья быстро валят одни за другими, удары их слышатся все глуше, потому что земля рухает уже на землю, а не на дерево гробовой крышки; но пока был слышен хоть кое-какой звук ее падения, Бероева все еще напрягала свой слух, жадно силясь доловить эти последние намеки надземной, живой жизни, сознавая, что каждая новая глыба могильной насыпи все больше и больше отделяет ее от этого покинутого мира. И когда земля перестала наконец падать в яму, зарытую женщину обуял наплыв новых грез и ощущений, вызванных, быть может, все тем же роковым вопросом: ну, что же, мол, теперь-то будет, когда все уже кончено?
И грезится ей, будто она давно уже лежит в этой могиле, будто несколько дней, несколько недель, несколько месяцев прошло с тех пор, как ее зарыли, и лежит она себе, и слышит, как могильный червь непрестанно точит гробовые доски; как земляная мышь прогрызла в крышке маленькую норку и побежала по ее телу, да в кожаный башмак засела и грызет подошву, желая полакомиться гнилою юфтою, как пауки по ее лицу – от бровей к губам и от губ к волосам густые нити паутины заткали; как, наконец, корни каких-то трав и растений поросли сквозь щели гроба и мало-помалу опутывают ее своими усцами, впиваются в тело, заползают в уши, в ноздри, в рот… наконец врастают во все это тело и втягивают в себя его питательные соки.
Но снова миновался кошмар и снова наступает проблеск самого ужасного сознания. В щели гроба стала просачиваться понемногу болотная вода, которою было покрыто дно могилы, и охватила уже своею холодною сыростью спину мнимоумершей. Это уже были не грезы, а действительность. Когда же наконец сознание погребенной получило большую степень ясности, какую только может допустить это исключительное физическое состояние, Бероевой явилась самая ужасная мысль: «А что, если это не смерть, если я заживо похоронена?» На земле она считала себя мертвою, но под землею, когда слух ее не возмущали уже никакие звуки жизни, а сознание меж тем все-таки проявлялось, ей пришла в голову почти полная уверенность, что она жива, что это не более как летаргия.
Её спасли.
