M
male4ka
Гость
Автор: Лада Лузина
Фотограф: male4ka
Редактор: male4ka
Жанр: драма
Экранизация одноименного рассказа Лады Лузиной "Девочка, которую я любила"
-
Уважаемый посетитель!!!
Если Вы уже являетесь зарегистрированным участником проекта "миХей.ру - дискусcионный клуб",
пожалуйста, восстановите свой пароль самостоятельно, либо свяжитесь с администратором через Телеграм.
- Статус
Автор: Лада Лузина
Фотограф: male4ka
Редактор: male4ka
Жанр: драма
Экранизация одноименного рассказа Лады Лузиной "Девочка, которую я любила"
M
male4ka
Гость
Серия 1
С детства тянется цепь влюбленностей человека. Счастливых и страшных, великих и мимолетных, любовей и любеночков к мужчинам, женщинам, друзьям, артистам. Новая спичка зажигается от догорающей — маленький огонек света и тепла в темной комнате.
Потом ты взрослеешь. Количество принцев и принцесс твоей жизни перевешивает количество твоих лет. Ты начинаешь иронизировать над любовью. Любой. Даже той, что казалась святыней.
Но темная комната увеличивается. И ты кричишь в испуге: «А любил ли я кого-нибудь?!» И заставляешь себя вспомнить. Взращиваешь память, как огромный красный цветок. И, зажигая о него новую спичку, уже не выпускаешь ее из рук до тех пор, пока огонь не обожжет тебе пальцы.
Потому что вместе с болью ты снова почувствуешь любовь!
Прошлое воскреснет, как покойники в судный день. Твои мертвецы встанут из могил. Губы почувствуют вкус минувшего — пыльный и сладкий. Образы людей, давно ушедших, вновь возникнут перед глазами и окажутся реальнее реальных любовников и любовниц. И ты поймешь: все, что было мертво на самом деле, — бессмертно.
У нее был взгляд ангела — лучистый и несгибаемый одновременно. Взгляд ангела, который никогда не станет падшим. Ее звали Лена. Но я звала ее Лянуш.
И видит Бог, если бы Гумберт Гумберт, бредивший детской любовью к Аннабелл и нашедший ее — на мрак, на смерть, на беду! — в Лолите, был реальным человеком, я носила бы ему передачи в тюрьму. В знак скорбной солидарности. Ибо вся моя жизнь стала одной невозможной попыткой воскресить первую любовь. Найти ее, свою девочку, в мужчине, женщине, учителе — ком угодно. Попытка длиною в десять лет.
Мы познакомились, когда нам обеим исполнилось пятнадцать с половиной. Обе поступили в строительное ПТУ. На обеих это не сказалось никак. Грязь, ущерб, ****ство — прошло мимо.
Наши одногруппницы беременели одна за другой и приходили на занятия с фингалами под глазами. Мы видели все, но ничего не понимали.
Мы жили в своем замкнутом мире. Учителя произносили наши фамилии так, словно они писались через тире, как Мамин-Сибиряк. Мы были одним существом.
Ходили в кино на фильмы Тарковского и экранизации Библии. Читали Диккенса и Достоевского. И говорили, говорили, говорили...
Одногруппники дразнили нас лесбиянками — во время перемен мы стояли, плотно прижавшись друг к другу. Мы глядели на них четырьмя удивленными лунами глаз. Мы не знали значения этого слова. Мы не умели даже целоваться. Любовь была для нас абстрактной теорией, хотя большая часть наших дискуссий посвящалась вопросу: любим ли мы друг друга на самом деле?
Теперь, да, только теперь я могу сказать — это была любовь. Самая светлая, чистая, безыскусная. Без примеси крови и пота.
Теперь я знаю точно: Лена — единственная женщина, которую я любила. Во всех остальных я лишь пыталась найти ее.
Три года мы прожили неразлучно. Сидели вместе за партой.
Встречались каждое утро в одном и том же установленном месте. Через день я оставалась ночевать у нее. Мы спали обнявшись.
Застегивая ей платье, я прикасалась губами к ее спине, шее, щекам, рту. «Поцелуй должен быть нежным, — говорила Лянуш, — почти дыханием». Я дышала ею. Устраивала истерики, если хоть вечер она проводила не со мной. Еще не зная: это кричит моя ревность.
Лена была ведущей, я — ведомой. Я — порыв, она — покой. Она — уверенность, я — вечное сомнение во всем и вся. Рядом с ней я чувствовала себя глупым непослушным ребенком. Ее любовь ко мне казалась столь же необъяснимой, как чувства Мелани Эшли к непокорной Скарлетт О’Хара. Она была похожа на Мелани. Нежное личико «сердечком».
Ангел мой! Она повторяла мне тысячу раз: «Те, кто не ценит тебя, — тебя недостойны». Ей первой я читала свои стихи. Она любила слушать, как я сочиняю вслух сказки. Особенно одну. О девушке, нашедшей черный перстень, исполняющий любое, даже самое страшное желание. И о том, как, испугавшись своих желаний, она выбросила его в озеро.
Лена выпестовала меня, вылюбила, вдохнула жизнь...
И бросила.
С детства тянется цепь влюбленностей человека. Счастливых и страшных, великих и мимолетных, любовей и любеночков к мужчинам, женщинам, друзьям, артистам. Новая спичка зажигается от догорающей — маленький огонек света и тепла в темной комнате.
Потом ты взрослеешь. Количество принцев и принцесс твоей жизни перевешивает количество твоих лет. Ты начинаешь иронизировать над любовью. Любой. Даже той, что казалась святыней.
Но темная комната увеличивается. И ты кричишь в испуге: «А любил ли я кого-нибудь?!» И заставляешь себя вспомнить. Взращиваешь память, как огромный красный цветок. И, зажигая о него новую спичку, уже не выпускаешь ее из рук до тех пор, пока огонь не обожжет тебе пальцы.
Потому что вместе с болью ты снова почувствуешь любовь!
Прошлое воскреснет, как покойники в судный день. Твои мертвецы встанут из могил. Губы почувствуют вкус минувшего — пыльный и сладкий. Образы людей, давно ушедших, вновь возникнут перед глазами и окажутся реальнее реальных любовников и любовниц. И ты поймешь: все, что было мертво на самом деле, — бессмертно.
У нее был взгляд ангела — лучистый и несгибаемый одновременно. Взгляд ангела, который никогда не станет падшим. Ее звали Лена. Но я звала ее Лянуш.
И видит Бог, если бы Гумберт Гумберт, бредивший детской любовью к Аннабелл и нашедший ее — на мрак, на смерть, на беду! — в Лолите, был реальным человеком, я носила бы ему передачи в тюрьму. В знак скорбной солидарности. Ибо вся моя жизнь стала одной невозможной попыткой воскресить первую любовь. Найти ее, свою девочку, в мужчине, женщине, учителе — ком угодно. Попытка длиною в десять лет.
Мы познакомились, когда нам обеим исполнилось пятнадцать с половиной. Обе поступили в строительное ПТУ. На обеих это не сказалось никак. Грязь, ущерб, ****ство — прошло мимо.
Наши одногруппницы беременели одна за другой и приходили на занятия с фингалами под глазами. Мы видели все, но ничего не понимали.
Мы жили в своем замкнутом мире. Учителя произносили наши фамилии так, словно они писались через тире, как Мамин-Сибиряк. Мы были одним существом.
Ходили в кино на фильмы Тарковского и экранизации Библии. Читали Диккенса и Достоевского. И говорили, говорили, говорили...
Одногруппники дразнили нас лесбиянками — во время перемен мы стояли, плотно прижавшись друг к другу. Мы глядели на них четырьмя удивленными лунами глаз. Мы не знали значения этого слова. Мы не умели даже целоваться. Любовь была для нас абстрактной теорией, хотя большая часть наших дискуссий посвящалась вопросу: любим ли мы друг друга на самом деле?
Теперь, да, только теперь я могу сказать — это была любовь. Самая светлая, чистая, безыскусная. Без примеси крови и пота.
Теперь я знаю точно: Лена — единственная женщина, которую я любила. Во всех остальных я лишь пыталась найти ее.
Три года мы прожили неразлучно. Сидели вместе за партой.
Встречались каждое утро в одном и том же установленном месте. Через день я оставалась ночевать у нее. Мы спали обнявшись.
Застегивая ей платье, я прикасалась губами к ее спине, шее, щекам, рту. «Поцелуй должен быть нежным, — говорила Лянуш, — почти дыханием». Я дышала ею. Устраивала истерики, если хоть вечер она проводила не со мной. Еще не зная: это кричит моя ревность.
Лена была ведущей, я — ведомой. Я — порыв, она — покой. Она — уверенность, я — вечное сомнение во всем и вся. Рядом с ней я чувствовала себя глупым непослушным ребенком. Ее любовь ко мне казалась столь же необъяснимой, как чувства Мелани Эшли к непокорной Скарлетт О’Хара. Она была похожа на Мелани. Нежное личико «сердечком».
Ангел мой! Она повторяла мне тысячу раз: «Те, кто не ценит тебя, — тебя недостойны». Ей первой я читала свои стихи. Она любила слушать, как я сочиняю вслух сказки. Особенно одну. О девушке, нашедшей черный перстень, исполняющий любое, даже самое страшное желание. И о том, как, испугавшись своих желаний, она выбросила его в озеро.
Лена выпестовала меня, вылюбила, вдохнула жизнь...
И бросила.
M
male4ka
Гость
Серия 2
Было лето. Была река. Мы сидели на низком мостике, опустив ноги в воду. Все, что я видела вокруг, противоречило ее словам. Она сказала: «Я верю в Бога. После училища я уйду в монастырь. Я не говорила тебе об этом, зная: ты не поймешь».
Она знала меня лучше, чем я сама. Я вылила на нее поток захлебывающихся аргументов про ужасы инквизиции и лживость священников. Лянуш лишь качала головой:
- «Не надо».
Я росла в семье атеистов. В пятнадцать лет подруга впервые дала мне Евангелие. Это было озарение. Казалось, внутри тебя кто-то зажег свечу и ты понял, что жил в темноте.
Я поверила. Именно поверила, ибо Бога невозможно понять умом. Вера как талант — не каждому посчастливилось с ним родиться. И несчастен тот, кто пытается доказать себе Его существование путем научных умозаключений.
Дома был страшный скандал. Мать и отец кричали: «Ты должна верить не в него, а нам. Мы — твои родители!»
Солнце заливало нас сияющим золотом. Мы сидели в купальниках — две неуклюжие шестнадцатилетние девочки на летних каникулах.
Мир казался таким реальным. И контраст между светлой простотой нашей жизни и рассказом Лены поразил меня до ужаса, до паники, до мурашек по спине. Фраза: «Нет. Только Бог!» была неоспоримой и несгибаемой. За ангелоподобной внешностью моей подруги скрывалась скала.
Лена победила. Она победила то, что практически ни один из нас не может победить в пятнадцать лет, — свою семью.
Ее отец, умирая от рака, принял перед смертью крещение. Мать стала верующей. А я... Я поняла.
Точно так же — озарением — я признала силу ее выбора. Я, всегда готовая оспорить все на свете, не опровергла его ни словом. Я обреченно приняла свою боль. И жила, как на медленно идущем ко дну «Титанике», в ожидании смерти — когда то, живое, что звалось «мы», умрет. Мой мир рухнет. И я останусь одна.
Когда Лене исполнилось восемнадцать, она ушла в Покровский монастырь.
Навсегда.
За месяц до ухода Лянуш начала писать маслом на обоях: сумрачную темную игуменью с коричневым лицом, ангелов с остроконечными крыльями... Ее картины заняли всю комнату от пола до потолка. Они остались неоконченными — их юный художник умер для этого мира.
Знакомые ужасались: «Молоденькая, хорошенькая, если бы страшная какая была, — тогда понятно». Друзья предлагали: «Давай ее украдем». Ругались: «Проклятые попы, довели девчонку!» «Вы не понимаете! Вы ничего не понимаете! — кричала я в ответ. — Она права!»
Они жалели плоть, которая никогда не узнает мужчину, губы, не познающие прелести помады «L’Oreal», гортань, которая не почувствует вкуса шоколадных пирожных. Не осознавая: тем самым она отказалась всего лишь от похоти, гордыни, чревоугодия. От всех смертных грехов, что так усердно рекламирует голубой экран, навязывая нам респектабельный образ жизни. Не понимая: этой девочке было дано то, чем обделены они — самая светлая из всех любовей на земле. Гениальность — знать, чего ты хочешь на самом деле. Воля — сделать это. И великое счастье — никогда не изведать горечи нашего мира.
Было лето. Была река. Мы сидели на низком мостике, опустив ноги в воду. Все, что я видела вокруг, противоречило ее словам. Она сказала: «Я верю в Бога. После училища я уйду в монастырь. Я не говорила тебе об этом, зная: ты не поймешь».
Она знала меня лучше, чем я сама. Я вылила на нее поток захлебывающихся аргументов про ужасы инквизиции и лживость священников. Лянуш лишь качала головой:
- «Не надо».
Я росла в семье атеистов. В пятнадцать лет подруга впервые дала мне Евангелие. Это было озарение. Казалось, внутри тебя кто-то зажег свечу и ты понял, что жил в темноте.
Я поверила. Именно поверила, ибо Бога невозможно понять умом. Вера как талант — не каждому посчастливилось с ним родиться. И несчастен тот, кто пытается доказать себе Его существование путем научных умозаключений.
Дома был страшный скандал. Мать и отец кричали: «Ты должна верить не в него, а нам. Мы — твои родители!»
Солнце заливало нас сияющим золотом. Мы сидели в купальниках — две неуклюжие шестнадцатилетние девочки на летних каникулах.
Мир казался таким реальным. И контраст между светлой простотой нашей жизни и рассказом Лены поразил меня до ужаса, до паники, до мурашек по спине. Фраза: «Нет. Только Бог!» была неоспоримой и несгибаемой. За ангелоподобной внешностью моей подруги скрывалась скала.
Лена победила. Она победила то, что практически ни один из нас не может победить в пятнадцать лет, — свою семью.
Ее отец, умирая от рака, принял перед смертью крещение. Мать стала верующей. А я... Я поняла.
Точно так же — озарением — я признала силу ее выбора. Я, всегда готовая оспорить все на свете, не опровергла его ни словом. Я обреченно приняла свою боль. И жила, как на медленно идущем ко дну «Титанике», в ожидании смерти — когда то, живое, что звалось «мы», умрет. Мой мир рухнет. И я останусь одна.
Когда Лене исполнилось восемнадцать, она ушла в Покровский монастырь.
Навсегда.
За месяц до ухода Лянуш начала писать маслом на обоях: сумрачную темную игуменью с коричневым лицом, ангелов с остроконечными крыльями... Ее картины заняли всю комнату от пола до потолка. Они остались неоконченными — их юный художник умер для этого мира.
Знакомые ужасались: «Молоденькая, хорошенькая, если бы страшная какая была, — тогда понятно». Друзья предлагали: «Давай ее украдем». Ругались: «Проклятые попы, довели девчонку!» «Вы не понимаете! Вы ничего не понимаете! — кричала я в ответ. — Она права!»
Они жалели плоть, которая никогда не узнает мужчину, губы, не познающие прелести помады «L’Oreal», гортань, которая не почувствует вкуса шоколадных пирожных. Не осознавая: тем самым она отказалась всего лишь от похоти, гордыни, чревоугодия. От всех смертных грехов, что так усердно рекламирует голубой экран, навязывая нам респектабельный образ жизни. Не понимая: этой девочке было дано то, чем обделены они — самая светлая из всех любовей на земле. Гениальность — знать, чего ты хочешь на самом деле. Воля — сделать это. И великое счастье — никогда не изведать горечи нашего мира.
M
male4ka
Гость
Серия 3
Я узнала его сполна. Предоставленная самой себе, я рванула в мир на всех парусах, как парусник, вечно ищущий бури.
Я больше не носила длинных юбок. Вызывающее мини. Переливающийся серебряный плащ. Белые сапоги до колен. Распущенные волосы, обсыпанные сверкающими блестками. Золотые губы.
Я шла по жизни, и все прохожие оборачивались мне вслед. Мне хотелось быть. Мне хотелось всего. И я пугалась своих желаний. И бежала к Лене — в монастырь.
Было утро. Раннее, влажное, осторожное. Лена стала церковницей: убирала в храме. Послушницы собрались в нижней, спрятанной под землей, церкви Покровского. Они были веселыми, радостными, белозубыми, шутили и улыбались друг другу. Они были совсем не похожими на наше представление о них. «Какая хорошая девочка», — сказали они мне. И стало тепло и спокойно. В церкви я чувствовала себя защищенной. Лена была рядом. Я взяла тряпку и вместе со всеми начала протирать иконы, золоченые оклады, резные перила алтаря...
— Как ты живешь, Лада?
— Не знаю. Мне кажется, вот-вот я совершу что-то непоправимое...
— А ты оставайся здесь.
Мы сидели у нее в келье. Высокая узкая комната без окна. Узкие кровати. Белые стены казались темными.
— Оставайся прямо сейчас. Просто не уходи.
Я испугалась. Я стремилась к миру с самой собой. Но мой мир представлялся мне красочным и блестящим.
— Нет. Я не могу.
— Я верю, ты еще придешь ко мне...
А через месяц, когда я пришла к ней, Лена посмотрела сквозь меня. Прошла мимо, не сказав ни слова.
Я села на ступеньки храма и разрыдалась. Я плакала целый час, долго и горько — она не вышла ко мне. Я плакала до тех пор, пока не кончились слезы.
Я узнала его сполна. Предоставленная самой себе, я рванула в мир на всех парусах, как парусник, вечно ищущий бури.
Я больше не носила длинных юбок. Вызывающее мини. Переливающийся серебряный плащ. Белые сапоги до колен. Распущенные волосы, обсыпанные сверкающими блестками. Золотые губы.
Я шла по жизни, и все прохожие оборачивались мне вслед. Мне хотелось быть. Мне хотелось всего. И я пугалась своих желаний. И бежала к Лене — в монастырь.
Было утро. Раннее, влажное, осторожное. Лена стала церковницей: убирала в храме. Послушницы собрались в нижней, спрятанной под землей, церкви Покровского. Они были веселыми, радостными, белозубыми, шутили и улыбались друг другу. Они были совсем не похожими на наше представление о них. «Какая хорошая девочка», — сказали они мне. И стало тепло и спокойно. В церкви я чувствовала себя защищенной. Лена была рядом. Я взяла тряпку и вместе со всеми начала протирать иконы, золоченые оклады, резные перила алтаря...
— Как ты живешь, Лада?
— Не знаю. Мне кажется, вот-вот я совершу что-то непоправимое...
— А ты оставайся здесь.
Мы сидели у нее в келье. Высокая узкая комната без окна. Узкие кровати. Белые стены казались темными.
— Оставайся прямо сейчас. Просто не уходи.
Я испугалась. Я стремилась к миру с самой собой. Но мой мир представлялся мне красочным и блестящим.
— Нет. Я не могу.
— Я верю, ты еще придешь ко мне...
А через месяц, когда я пришла к ней, Лена посмотрела сквозь меня. Прошла мимо, не сказав ни слова.
Я села на ступеньки храма и разрыдалась. Я плакала целый час, долго и горько — она не вышла ко мне. Я плакала до тех пор, пока не кончились слезы.
M
male4ka
Гость
Серия 4
Прошел месяц, другой... год. Мир рвал меня на куски.
Я влюблялась до сумасшествия.
Я резала вены, кричала и ревела в голос от одной лишь мысли, что Лены никогда уже не будет со мной.
Мне не у кого спросить совета. Мне некуда бежать. Я больше не могу примчаться к ней, сесть вдвоем на кухне, разлить чай по щербатым чашкам и вновь почувствовать себя такой же спокойной и чистой, как она. Все люди, которых я встречала, были полной ее противоположностью. Иногда мне казалось, я узнаю это милое движенье рук, вырез глаз, нежность волос. Но под обманками скрывалась пустота — ни одна не была ею. Я приходила в монастырь снова и снова — она отказывалась со мной говорить. И я повторяла, как заклятье: «Господи, если бы со мной была Лена, моя жизнь сложилась бы по-другому. Я стала бы совсем иным человеком».
Я взывала к ней, будучи не в силах воззвать к Богу! Я верила в Него. Но эта была страшная вера. Я не ревновала, не таила обиду — просто боялась Его. Как боимся мы тех, кто причинил нам сильную боль.
На Пасху я опять пошла в Покровский. Шла служба. Я купила свечу...
— Вот где мы с тобой встретились...
Свечка сломалась у меня в руках — рядом со мной стояла Лянуш. И улыбалась мне. Так, словно не она полтора года пробегала мимо слепой черной тенью. Будто не было между нами никаких разрывов и расставаний. Словно расстались мы только вчера...
— Бедненькая, свечку сломала... — ласково произнесла она. И, взяв ее из моих рук, поставила к иконе уверенным, профессиональным жестом.
— Лена... — выдохнула я.
— Ну как ты, Лада?
— Мне очень одиноко. Я совсем одна.
Она снова улыбнулась. Ее голос был тихим и щемяще родным. Она не смотрела на меня.
— Это твой крест. Я как вспомню сказки, что ты писала обо всех этих девушках... Ну ты хоть пишешь?
— Пишу.
— Ты пиши...
— Лена! — Я волновалась все больше. Меня лихорадило от страха: сейчас она исчезнет так же внезапно, как появилась, и я не успею сказать ей ничего.
Она беспокойно оглядывалась по сторонам. Мой серебряный плащ и золотые губы привлекали внимание людей...
— Лена, помнишь, ты говорила, что веришь: рано или поздно я приду к тебе. Я часто вспоминаю твои слова. Мне кажется, ты была права. Только сейчас я поняла тебя до конца. Этот мир такой жестокий! Я в нем — плохая...
— Не помню, — жестко отрезала она. — Ты пиши. Только не бросай.
Я писала взахлеб.
Я писала так, словно в стихах было мое единственное спасение. Я посвящала их Лене. И все мои строчки кричали, как мне больно, как страшно, как одиноко. Но они же и вытаскивали меня из боли и страха!
Прошел месяц, другой... год. Мир рвал меня на куски.
Я влюблялась до сумасшествия.
Я резала вены, кричала и ревела в голос от одной лишь мысли, что Лены никогда уже не будет со мной.
Мне не у кого спросить совета. Мне некуда бежать. Я больше не могу примчаться к ней, сесть вдвоем на кухне, разлить чай по щербатым чашкам и вновь почувствовать себя такой же спокойной и чистой, как она. Все люди, которых я встречала, были полной ее противоположностью. Иногда мне казалось, я узнаю это милое движенье рук, вырез глаз, нежность волос. Но под обманками скрывалась пустота — ни одна не была ею. Я приходила в монастырь снова и снова — она отказывалась со мной говорить. И я повторяла, как заклятье: «Господи, если бы со мной была Лена, моя жизнь сложилась бы по-другому. Я стала бы совсем иным человеком».
Я взывала к ней, будучи не в силах воззвать к Богу! Я верила в Него. Но эта была страшная вера. Я не ревновала, не таила обиду — просто боялась Его. Как боимся мы тех, кто причинил нам сильную боль.
На Пасху я опять пошла в Покровский. Шла служба. Я купила свечу...
— Вот где мы с тобой встретились...
Свечка сломалась у меня в руках — рядом со мной стояла Лянуш. И улыбалась мне. Так, словно не она полтора года пробегала мимо слепой черной тенью. Будто не было между нами никаких разрывов и расставаний. Словно расстались мы только вчера...
— Бедненькая, свечку сломала... — ласково произнесла она. И, взяв ее из моих рук, поставила к иконе уверенным, профессиональным жестом.
— Лена... — выдохнула я.
— Ну как ты, Лада?
— Мне очень одиноко. Я совсем одна.
Она снова улыбнулась. Ее голос был тихим и щемяще родным. Она не смотрела на меня.
— Это твой крест. Я как вспомню сказки, что ты писала обо всех этих девушках... Ну ты хоть пишешь?
— Пишу.
— Ты пиши...
— Лена! — Я волновалась все больше. Меня лихорадило от страха: сейчас она исчезнет так же внезапно, как появилась, и я не успею сказать ей ничего.
Она беспокойно оглядывалась по сторонам. Мой серебряный плащ и золотые губы привлекали внимание людей...
— Лена, помнишь, ты говорила, что веришь: рано или поздно я приду к тебе. Я часто вспоминаю твои слова. Мне кажется, ты была права. Только сейчас я поняла тебя до конца. Этот мир такой жестокий! Я в нем — плохая...
— Не помню, — жестко отрезала она. — Ты пиши. Только не бросай.
Я писала взахлеб.
Я писала так, словно в стихах было мое единственное спасение. Я посвящала их Лене. И все мои строчки кричали, как мне больно, как страшно, как одиноко. Но они же и вытаскивали меня из боли и страха!
M
male4ka
Гость
Серия 5
Год спустя я сидела на бортике одного из фонтанов на площади Независимости и собственноручно продавала сборник, куда, в числе прочих, вошли и мои шедевры.
На мне было яркое обтягивающее платье, вышитое золотым бисером. Подол задрался до трусов. Подходили в основном мужчины. Их мало интересовала поэзия. Они хотели купить меня.
Сидевшая рядом подружка «незлым, тихим словом» отшивала их после свершения покупки. Мужики уходили со сборником, возвращались с розами и снова отчаливали несолоно хлебавши. Наше шоу работало, как слаженный механизм. Торговля шла бойко. Мы смеялись взахлеб...
Вдруг мимо нас прошли две послушницы. Обе в черном, длинном, закрытом, с бледными худыми ликами, обернутыми суровыми платками.
Одна из них остановилась — в упор посмотрела на меня. И я узнала в ней Лянуш. На ярком солнце ее лицо выглядело бесцветным и стертым. А глаза, переставшие быть голубыми, глядели даже не с укоризной — с обреченной грустью и состраданием. Казалось, Лена рисует на мне крест.
Мгновение мы были в двух метрах друг от друга.
Она сделала шаг ко мне. Я рванулась к ней. Кто-то из клиентов вцепился в мою руку. Лену цепко схватила за локоть ее старшая спутница и быстро потащила за собой в толпу.
Веселье оборвалось...
...Встретились ангел и женщина,
Та, что не станет женой, —
Женщина с рваными жестами
И ее ангел земной.
Женщина с рваными венами,
С сердцем из ран и камней,
Встретилась с божьей невестою —
Бывшей подругой своей...
От меня уходило мое детство! Моя единственная светлая любовь. Мой ангел-хранитель. Моя душа.
Больше мы не виделись никогда.
И лишь сейчас, заставив себя вспомнить все до конца, я поняла: душа — это там, где болит.
Я верю в Бога, но, боюсь, Бог уже не верит в меня.
Я стану писать! Клянусь — я напишу сказку о девушке, которая, отказавшись от всех своих желаний, выбросила черный перстень в омут. А потом приду в Покровский храм, сяду на ступеньки и буду плакать. Час, год, десять. До тех пор, пока Лена не примет меня.
Поскольку теперь я знаю точно: все, оставленное за воротами монастыря, — не стоит того, чтобы о нем плакать.
Конец
Год спустя я сидела на бортике одного из фонтанов на площади Независимости и собственноручно продавала сборник, куда, в числе прочих, вошли и мои шедевры.
На мне было яркое обтягивающее платье, вышитое золотым бисером. Подол задрался до трусов. Подходили в основном мужчины. Их мало интересовала поэзия. Они хотели купить меня.
Сидевшая рядом подружка «незлым, тихим словом» отшивала их после свершения покупки. Мужики уходили со сборником, возвращались с розами и снова отчаливали несолоно хлебавши. Наше шоу работало, как слаженный механизм. Торговля шла бойко. Мы смеялись взахлеб...
Вдруг мимо нас прошли две послушницы. Обе в черном, длинном, закрытом, с бледными худыми ликами, обернутыми суровыми платками.
Одна из них остановилась — в упор посмотрела на меня. И я узнала в ней Лянуш. На ярком солнце ее лицо выглядело бесцветным и стертым. А глаза, переставшие быть голубыми, глядели даже не с укоризной — с обреченной грустью и состраданием. Казалось, Лена рисует на мне крест.
Мгновение мы были в двух метрах друг от друга.
Она сделала шаг ко мне. Я рванулась к ней. Кто-то из клиентов вцепился в мою руку. Лену цепко схватила за локоть ее старшая спутница и быстро потащила за собой в толпу.
Веселье оборвалось...
...Встретились ангел и женщина,
Та, что не станет женой, —
Женщина с рваными жестами
И ее ангел земной.
Женщина с рваными венами,
С сердцем из ран и камней,
Встретилась с божьей невестою —
Бывшей подругой своей...
От меня уходило мое детство! Моя единственная светлая любовь. Мой ангел-хранитель. Моя душа.
Больше мы не виделись никогда.
И лишь сейчас, заставив себя вспомнить все до конца, я поняла: душа — это там, где болит.
Я верю в Бога, но, боюсь, Бог уже не верит в меня.
Я стану писать! Клянусь — я напишу сказку о девушке, которая, отказавшись от всех своих желаний, выбросила черный перстень в омут. А потом приду в Покровский храм, сяду на ступеньки и буду плакать. Час, год, десять. До тех пор, пока Лена не примет меня.
Поскольку теперь я знаю точно: все, оставленное за воротами монастыря, — не стоит того, чтобы о нем плакать.
Конец
- Статус
