В
Ватари Ютака
Гость
«А как весной в лесу светится небо! И яркие лучи пронизывают теплую листву, обласканную ветром. И все умыто снегом, который совсем недавно покрывал спящую землю…»
Рука устала писать. Очень быстро привыкаешь набирать текст на компьютере и пальцам все непривычнее держать ручку. И все же порой, кажется, что этот текст безжизненный. А когда смотришь на строчки, чуть-чуть корявые, с сильным наклоном, ощущаешь идущую от них энергию. И вроде становится теплей.
Но что же дальше….. За окном метель. Сейчас уже темно и холодно. И пустая квартира такая темная. И страшно выйти в коридор, пробежать по комнатам, включить свет. Убедиться в том, что никого нет, и быть не может. От этого станет грустно. Все же хочется, что бы кто-нибудь был. Был не в виде записки на кухонном столе каждое утро. И не в виде сквозняка за полночь из захлопнутой двери. И не в виде дополнения к телефонной трубке, которая, впрочем, довольно быстро – влиянии технического прогресса – заменилась небольшим наушником, никогда не снимаемым. А в виде теплого человека, которому вовсе небезразлично. И который интересуется не из вежливости, а потому что ему на самом деле важно. Но этого хотеть нельзя. Потому что всегда, когда получаешь что-то, взамен забирается не менее важная вещь. И уже было испробовано средство от одиночества. Переделать человека в таком возрасте очень трудно, и вскоре теплота общения, которая и так была предельно натянута с непривычки, превратилась в дежурные слова чужих людей. Слова, бросаемые неохотно, с желанием поскорее отвязаться. Тщетно пытались поменять привычный уклад. Затем поняли, что дальше так нельзя. Переломанные суставы привычного мира болели, и хотелось поскорее опять забиться в раковину, и что бы никто не трогал. Отдыхать ото всех. Именно поэтому сейчас в квартире никого нет. И не будет. Потому что так удобно.
Закрыв глаза, положить голову на руки и глубоко вздохнуть. Все верно. Все правильно. Все как надо. Можно все. Можно думать так, как хочется. И если совсем невмоготу, можно представить, что ковер – это большая поляна. А рождественская елка – это сосновый бор. И можно глубоко, всей грудью, вдыхать терпкий запах хвои. А если прислушаться, то можно даже услышать голос птицы. Тонкий, робкий, самый первый. И побежать – вперед, босиком по смеющейся траве, и улыбаться во весь рот. А потом упасть на землю, и, раскинув руки, долго-долго глядеть на облака. На синюю бабочку, прилетевшую тебе прямо на ладошку. А потом уснуть. Крепко-крепко, и во сне видеть заснеженный город. Окно и пальцы, что-то чертящие на запотевшем стекле…
А еще можно писать письма. И все они будут начинаться так: «Дорогой друг!...» Пачками, складывать в белые конверты со строгими черными линиями. Которые никогда не будут подписаны – потому что нет адресата. И никогда не будут отправлены. Потому что некому.
Все правильно. Все верно. Потому что каждый выбирает свой путь. И для кого-то даже елка – целый лес. Но, все же, открывая глаза, становится грустно. Грустно потому, что никто не расскажет, какой весной в лесу сладкий воздух…
Рука устала писать. Очень быстро привыкаешь набирать текст на компьютере и пальцам все непривычнее держать ручку. И все же порой, кажется, что этот текст безжизненный. А когда смотришь на строчки, чуть-чуть корявые, с сильным наклоном, ощущаешь идущую от них энергию. И вроде становится теплей.
Но что же дальше….. За окном метель. Сейчас уже темно и холодно. И пустая квартира такая темная. И страшно выйти в коридор, пробежать по комнатам, включить свет. Убедиться в том, что никого нет, и быть не может. От этого станет грустно. Все же хочется, что бы кто-нибудь был. Был не в виде записки на кухонном столе каждое утро. И не в виде сквозняка за полночь из захлопнутой двери. И не в виде дополнения к телефонной трубке, которая, впрочем, довольно быстро – влиянии технического прогресса – заменилась небольшим наушником, никогда не снимаемым. А в виде теплого человека, которому вовсе небезразлично. И который интересуется не из вежливости, а потому что ему на самом деле важно. Но этого хотеть нельзя. Потому что всегда, когда получаешь что-то, взамен забирается не менее важная вещь. И уже было испробовано средство от одиночества. Переделать человека в таком возрасте очень трудно, и вскоре теплота общения, которая и так была предельно натянута с непривычки, превратилась в дежурные слова чужих людей. Слова, бросаемые неохотно, с желанием поскорее отвязаться. Тщетно пытались поменять привычный уклад. Затем поняли, что дальше так нельзя. Переломанные суставы привычного мира болели, и хотелось поскорее опять забиться в раковину, и что бы никто не трогал. Отдыхать ото всех. Именно поэтому сейчас в квартире никого нет. И не будет. Потому что так удобно.
Закрыв глаза, положить голову на руки и глубоко вздохнуть. Все верно. Все правильно. Все как надо. Можно все. Можно думать так, как хочется. И если совсем невмоготу, можно представить, что ковер – это большая поляна. А рождественская елка – это сосновый бор. И можно глубоко, всей грудью, вдыхать терпкий запах хвои. А если прислушаться, то можно даже услышать голос птицы. Тонкий, робкий, самый первый. И побежать – вперед, босиком по смеющейся траве, и улыбаться во весь рот. А потом упасть на землю, и, раскинув руки, долго-долго глядеть на облака. На синюю бабочку, прилетевшую тебе прямо на ладошку. А потом уснуть. Крепко-крепко, и во сне видеть заснеженный город. Окно и пальцы, что-то чертящие на запотевшем стекле…
А еще можно писать письма. И все они будут начинаться так: «Дорогой друг!...» Пачками, складывать в белые конверты со строгими черными линиями. Которые никогда не будут подписаны – потому что нет адресата. И никогда не будут отправлены. Потому что некому.
Все правильно. Все верно. Потому что каждый выбирает свой путь. И для кого-то даже елка – целый лес. Но, все же, открывая глаза, становится грустно. Грустно потому, что никто не расскажет, какой весной в лесу сладкий воздух…