natalie_tornado
Участник
Хочу выложить один рассказик - довольно старенький... Был написан в 1999 г. на злобу дня (имевшие место политические события)... Строго не судите.
30 декабря
Петров, зайдя в бухгалтерию и увидев молоденькую бухгалтершу Лизочку, которая, скучая, выскребывала из тюбика последние остатки импортной туши для ресниц, догадался обо всем. Но все же с надеждой спросил: «Ну? Как? Дадут?» Лизочка, подняв на него свою жабью мордочку и глядя на него с таким удивлением, будто он упал с Луны, ответила: «Петров, ты что, спал десять лет, а теперь проснулся? Нам уже сто лет ничего не перепадает». «Но ведь обещали же! Сказали по телевизору, что к новогодним праздникам все вернут!» «А не сказали, к каким по счету новогодним праздникам все вернут?» – деловито поинтересовалась Лизочка. Петров понурил голову, а Лизочка продолжала возмущаться: «Ну, надо же! Десять лет они жили без зарплаты! А теперь вдруг каждый требует, за горло хватает, кровь пьет. Обнаглели!» – гневно закончила она и снова взялась за кисточку, демонстрируя, что разговор окончен.
Петров вышел из бухгалтерии, хлопнув дверью и жалея, что в дверном проеме в это время не была Лизочкина голова. «Треснула бы как арбуз», - злорадно подумал он. Затем, оглядев свой потрепанный костюм и почувствовав урчание в животе, он почувствовал, как его захлестнула волна ненависти; и он ощутил вдруг себя сильным и смелым, и как тогда в юности, когда ему и его однокашникам не хватало стипендии и они устроили сидячую забастовку в знак протеста, ему захотелось что-то предпринять, чтобы изменить мир. Он не думал о том, что тогда его чуть не выгнали из института, что он лишился «стипухи» на полгода, он только знал, что нельзя это так оставить.
Войдя в свой отдел, он тоскливо оглядел помещение: огромный когда-то отдел теперь состоял только из пяти человек. Два старпера, Михаил Петрович и Иван Васильевич (им было скучно на пенсии, поэтому они все еще работали), резались в домино. Вася, парень тридцати лет, который распределился к ним сразу после института (еще до начала всего этого безобразия), листал зачитанный до дыр «PLAYBOY». Малахова Анна Павловна пыталась навести марафет, подводя глаза карандашом «Живопись» и крася ногти красным фломастером. Нервы Петрова сдали, когда, посмотрев на результат, она произнесла: «Надо же, не хуже, чем «EXPRESS». Он подбежал к столу и, стукнув кулаком, возопил: «Коллеги! Да сколько же мы будем терпеть это безобразие? Нас уже за людей не считают! Врут, обманывают даже по телевизору. Мы должны что-то предпринять. Этого нельзя так оставлять! Мы должны!» – он оглядел это сонное царство. Они, казалось, не обратили никакого внимания на его слова, и лишь Вася, не отрываясь от журнала, поинтересовался: «И что ты предлагаешь, Петруччо?» Старики же не отрывались от партии: игра достигла своего апогея; Малахова смотрела на него с такой жалостью, что Петров почувствовал себя сбежавшим из психушки. Он замолчал, лихорадочно подбирая слова, которые должны были их убедить, пытался выглядеть умным и независимым, сильным и предприимчивым, но только после того, как старики закончили игру и отзвучал крик Василича «рыба», сообразительность вернулась к нему. «Мы должны выйти на улицы, пойти к Дому Правительства! Даже каких-то шахтеров и кормят, и поят, и Кобзон к ним приезжал и давал концерт! А у нас, у инженеров? Что? Кишка тонка?»
Все смотрели на него с огромным вниманием. Они еще не дошли до коллективной степени сумасшествия, но уже были близки к ней. У Петровича и Василича в глазах загорелся партийный огонек, что было верным признаком того, что Петров смог их заинтересовать. Вася отложил журнал, а Малахова «письменные принадлежности».
Петров вдруг почувствовал себя пионером на всесоюзном слете: «Товарищи! Мы должны сказать, как относимся к этому безобразию. Старики! Вы бы сейчас наслаждались заслуженным отдыхом, если бы они платили пенсии. Малахова, ты вспомни, какая ты была! Тебе же по твоей красоте французская косметика нужна! Вася! Тебе бы на «мерсах» разъезжать да с девочками обниматься, а ты…» Дыхание его перехватило, и он заткнулся. «А ты не дурак!» - сказали свое веское слово старики и добавили: «Как складно говорит-то, как Михаил Сергеевич незабвенный». Вася и Малахова, размышлявшие о «мерсах» и французской косметике, взглянули на него с восхищением. Все были согласны идти куда угодно, хоть к Дому Правительства, хоть в Кремль, хоть на кладбище.
Договорившись завтра собраться вместе и стройной колонной пойти к Дому Правительства, чтобы сесть там с плакатами рядом с шахтерами, они разошлись по домам.
31 декабря.
В десять они собрались. Каждый что-нибудь приволок: Петрович – горн, Василич – красное знамя, Малахова – трех своих детей, Вася – пять рейсшин, а Петров – плакаты.
При подходе к Дому Правительства они увидели множество людей, спешивших туда же. Все они несли плакаты, знамена, лозунги…
Вася съязвил: «Ну, что, Петруччо? Очевидно, не тебе одному в голову пришла гениальная идея пойти сюда, чтобы сказать свое слово». Петров, взглянув на него, неуверенно сказал: «Может быть, все-таки пойдем? Надо ведь довести дело до конца? Если зарплату не дадут, так хоть покормят?»
Они с трудом нашли свободное место на площади. После того, как они устроились, Вася роздал детям Малаховой и самой Анне Павловне рейсшины. Они уселись на подстилки, предусмотрительно захваченные, и, подражая шахтерам, принялись стучать о землю. Петрович затрубил, Василич развернул знамя, а Петров плакат, на котором было написано: «Инженер – человек!» Он сочинял его всю ночь, но ничего лучше придумать не смог.
А на площадь все стекались и стекались люди: учителя, врачи, ученые. То и дело в небо взмывали новые плакаты: «Кто будет учить?», «Лечитесь сами!», «Пошли вы все!»…
1 января Нового Года.
Вот и наступил Новый Год в стране, где уже никто не работает; где все уже «тусуются» у Дома Правительства, бьются о мостовую и ждут обещанного концерта Кобзона. А он все не едет… Неужели и он обманул? Не хотелось бы так думать!
НОВЫЙ ГОД
30 декабря
Петров, зайдя в бухгалтерию и увидев молоденькую бухгалтершу Лизочку, которая, скучая, выскребывала из тюбика последние остатки импортной туши для ресниц, догадался обо всем. Но все же с надеждой спросил: «Ну? Как? Дадут?» Лизочка, подняв на него свою жабью мордочку и глядя на него с таким удивлением, будто он упал с Луны, ответила: «Петров, ты что, спал десять лет, а теперь проснулся? Нам уже сто лет ничего не перепадает». «Но ведь обещали же! Сказали по телевизору, что к новогодним праздникам все вернут!» «А не сказали, к каким по счету новогодним праздникам все вернут?» – деловито поинтересовалась Лизочка. Петров понурил голову, а Лизочка продолжала возмущаться: «Ну, надо же! Десять лет они жили без зарплаты! А теперь вдруг каждый требует, за горло хватает, кровь пьет. Обнаглели!» – гневно закончила она и снова взялась за кисточку, демонстрируя, что разговор окончен.
Петров вышел из бухгалтерии, хлопнув дверью и жалея, что в дверном проеме в это время не была Лизочкина голова. «Треснула бы как арбуз», - злорадно подумал он. Затем, оглядев свой потрепанный костюм и почувствовав урчание в животе, он почувствовал, как его захлестнула волна ненависти; и он ощутил вдруг себя сильным и смелым, и как тогда в юности, когда ему и его однокашникам не хватало стипендии и они устроили сидячую забастовку в знак протеста, ему захотелось что-то предпринять, чтобы изменить мир. Он не думал о том, что тогда его чуть не выгнали из института, что он лишился «стипухи» на полгода, он только знал, что нельзя это так оставить.
Войдя в свой отдел, он тоскливо оглядел помещение: огромный когда-то отдел теперь состоял только из пяти человек. Два старпера, Михаил Петрович и Иван Васильевич (им было скучно на пенсии, поэтому они все еще работали), резались в домино. Вася, парень тридцати лет, который распределился к ним сразу после института (еще до начала всего этого безобразия), листал зачитанный до дыр «PLAYBOY». Малахова Анна Павловна пыталась навести марафет, подводя глаза карандашом «Живопись» и крася ногти красным фломастером. Нервы Петрова сдали, когда, посмотрев на результат, она произнесла: «Надо же, не хуже, чем «EXPRESS». Он подбежал к столу и, стукнув кулаком, возопил: «Коллеги! Да сколько же мы будем терпеть это безобразие? Нас уже за людей не считают! Врут, обманывают даже по телевизору. Мы должны что-то предпринять. Этого нельзя так оставлять! Мы должны!» – он оглядел это сонное царство. Они, казалось, не обратили никакого внимания на его слова, и лишь Вася, не отрываясь от журнала, поинтересовался: «И что ты предлагаешь, Петруччо?» Старики же не отрывались от партии: игра достигла своего апогея; Малахова смотрела на него с такой жалостью, что Петров почувствовал себя сбежавшим из психушки. Он замолчал, лихорадочно подбирая слова, которые должны были их убедить, пытался выглядеть умным и независимым, сильным и предприимчивым, но только после того, как старики закончили игру и отзвучал крик Василича «рыба», сообразительность вернулась к нему. «Мы должны выйти на улицы, пойти к Дому Правительства! Даже каких-то шахтеров и кормят, и поят, и Кобзон к ним приезжал и давал концерт! А у нас, у инженеров? Что? Кишка тонка?»
Все смотрели на него с огромным вниманием. Они еще не дошли до коллективной степени сумасшествия, но уже были близки к ней. У Петровича и Василича в глазах загорелся партийный огонек, что было верным признаком того, что Петров смог их заинтересовать. Вася отложил журнал, а Малахова «письменные принадлежности».
Петров вдруг почувствовал себя пионером на всесоюзном слете: «Товарищи! Мы должны сказать, как относимся к этому безобразию. Старики! Вы бы сейчас наслаждались заслуженным отдыхом, если бы они платили пенсии. Малахова, ты вспомни, какая ты была! Тебе же по твоей красоте французская косметика нужна! Вася! Тебе бы на «мерсах» разъезжать да с девочками обниматься, а ты…» Дыхание его перехватило, и он заткнулся. «А ты не дурак!» - сказали свое веское слово старики и добавили: «Как складно говорит-то, как Михаил Сергеевич незабвенный». Вася и Малахова, размышлявшие о «мерсах» и французской косметике, взглянули на него с восхищением. Все были согласны идти куда угодно, хоть к Дому Правительства, хоть в Кремль, хоть на кладбище.
Договорившись завтра собраться вместе и стройной колонной пойти к Дому Правительства, чтобы сесть там с плакатами рядом с шахтерами, они разошлись по домам.
31 декабря.
В десять они собрались. Каждый что-нибудь приволок: Петрович – горн, Василич – красное знамя, Малахова – трех своих детей, Вася – пять рейсшин, а Петров – плакаты.
При подходе к Дому Правительства они увидели множество людей, спешивших туда же. Все они несли плакаты, знамена, лозунги…
Вася съязвил: «Ну, что, Петруччо? Очевидно, не тебе одному в голову пришла гениальная идея пойти сюда, чтобы сказать свое слово». Петров, взглянув на него, неуверенно сказал: «Может быть, все-таки пойдем? Надо ведь довести дело до конца? Если зарплату не дадут, так хоть покормят?»
Они с трудом нашли свободное место на площади. После того, как они устроились, Вася роздал детям Малаховой и самой Анне Павловне рейсшины. Они уселись на подстилки, предусмотрительно захваченные, и, подражая шахтерам, принялись стучать о землю. Петрович затрубил, Василич развернул знамя, а Петров плакат, на котором было написано: «Инженер – человек!» Он сочинял его всю ночь, но ничего лучше придумать не смог.
А на площадь все стекались и стекались люди: учителя, врачи, ученые. То и дело в небо взмывали новые плакаты: «Кто будет учить?», «Лечитесь сами!», «Пошли вы все!»…
1 января Нового Года.
Вот и наступил Новый Год в стране, где уже никто не работает; где все уже «тусуются» у Дома Правительства, бьются о мостовую и ждут обещанного концерта Кобзона. А он все не едет… Неужели и он обманул? Не хотелось бы так думать!
продолжай в том же духе
