Дочь Билла Гейтса
Ассоциация критиков
писалось на хоррор челлендж. содержит небольшое количество ахтунга. Но поверьте, что каннибализма здесь гораздо больше. 
— Насколько Вы безумны?
— Это все результаты глупых суеверий и старых легенд — я улыбнулся сам себе, затем провел языком по натянутой нижней губе: кажется, совсем высохли. - И потом, насколько безумны те, кто держит здесь и Вас? В моих глазах Вы виновны лишь в том, что слишком часто падаете в обморок.
— С точки зрения своего рода Вы тоже безумны.
— Неужели?
— Сами себя выдали, сами привели людей, которые не должны были видеть это. Кем Вы себя ощущаете?
— Эм... В данный момент я заключенный, который сидит здесь и думает, что он безумен. И еще я спать хочу.
— Вы раньше никогда не осознавали себя безумным?
— Только когда после странных ночей бежал к капитану Норрису.
— Простите?
— Я про крыс. Когда они бегали здесь в первые ночи, я испытывал такой страх, из-за которого парализовывало сознание, и снова мыслить можно было только при виде... Как выяснилось, не всякого.
— Ты его убил!
— Я хочу спать, — и я даже зевнул, не закрывая ладонью рот. — И я пойду. Завтра еще один длинный день.
Я чувствовал себя безумным и жил как безумный, попавший в сети своего адекватного восприятия мира. Ни сойти с ума, ни потеряться в собственных страданиях окончательно. Кровать — как всегда жесткая, с коротким одеялом — в очередной раз приняла в свои объятия — любила как умела. Пусть даже она не знала, что такое нежное тепло камина и аромат свежих наволочек. Безумен? Изволь спать на жесткой кровати с грязным бельем, думай о своем поведении, и каждый раз можешь воображать, что именно делает за стенкой твой сосед, мистер Торнтон, который так любит доставать вопросами о капитане с тех пор, как мы нашли способ разговаривать. Они и толком знакомы-то не были.
Проснувшись утром и тут же сделав несколько глотков затхлой, некогда питьевой воды, я занялся утренней гимнастикой. Размял мышцы ног, поприседал, поотжимался от пола, не особо утруждая себя, просто чтобы быть в тонусе. Сидя здесь я не могу определить ни времени суток, ни времени года на улице. Все дни слились в одно большое месиво под названием "бесконечность". Иногда эту бесконечность я разбавлял физическими упражнениями, иногда умственными. Было время — по ночам орал от ужаса, что в стенах кто-то лазает. Но при этом просыпался и понимал, что что-то не то. Будто давно знаю, кто лазает в стенах и почему мистер Торнтон ничего не слышит, лишь пугается моих же криков. Крыс уже нет. Давно. Я понимал, что это еще один шаг на пути к полноценному сумасшествию.
После утренней гимнастики я подумал, что хорошо бы немного поесть, и взглянул на ту скудную трапезу, что успели принести и просунуть под прутья решетки. Овсянка и плевок повидла на черством хлебе. Почти по-королевски.
— Торнтон, Вы там уже проснулись, как я погляжу?
— Завтракать собираюсь.
— Повидлом не поделитесь?
— А вы заслужили?
— То есть, шанс у меня все же есть?, — Торнтон затем смачно зевнул и, судя по звукам, стал ходить из угла в угол.
— А у вас, я посмотрю, утренняя прогулка. Слушайте, расскажите мне что-нибудь интересное, пока я буду есть, а? Я соскучился по общению и, кажется, даже одичал.
— Расскажу, если вы в ответ расскажете про капитана Норриса.
— Мда... Вас правильно сюда посадили, у вас какой-то просто-таки нездоровый к нему интерес.
— Вы что, тоже считаете, что я умалишенный?
— Что значит "тоже"? Вы крыс видели? Слышали? Вы видели как мой Ниггерман бесился? Вы считаете, что все это я?
— Не хотите – не надо.
И мы молчали довольно долго. Я до блеска начищал ржавый прут решетки куском ткани от старой простыни, любовался, как поблескивал металл после месяца стараний. Уже обдумывал, за какой браться дальше: тот что слева или справа? Эта решетка давно меня изводила, каждый раз смотрела на меня, и сама как бы все время поддакивала моим мыслям: «Я здесь не к месту. Не здесь я должна быть.». Она не делала дверь надежнее, не придавала никакого дополнительного благородства комнате. Она просто была. Окутывала дверь, как плющ в саду. Я привык к ней со временем. Бронза - благородный металл.
А еще я нашел каменный осколок от расколовшейся плиты пола, и теперь потихоньку вырезал им на досках, прибитых к стенам, имя капитана Норриса. Сначала я это делал просто так, затем поймал себя на мысли, что стало чуть проще спать. Торнтон думал, что я таким образом на подсознательном уровне просил прощения у капитана. Хотя я-то был уверен, что тут две причины: желание добраться до крыс и увидеть их воочию, дабы навсегда удостовериться, что это все они; и хоть какое-то присутствие капитана в моей нынешней жизни, жизни без общения, каких-либо дел и целей. Я был безумен. По крайней мере, так все говорили. И я, кажется, тоже в это верил. Слишком много мыслей о нем.
— Эй, Торнтон. Не спите?
— Нет, наблюдаю за пауком. Обед скоро принесут.
— Понял, еще немного молчания.
Через какое-то время прибежал мальчишка и бросил нам еду, завернутую в грязные тряпки. Он все хотел разглядеть отполированный мною прут на решетке, но, как только я громко цокнул и оскалил зубы, убежал.
— Приятного аппетита, — судя по чавканью, мой сосед уже вовсю уплетал сухой кусок копченого мяса.
После обеда я аккуратно сложил тряпку, в которую была завернута еда, и убрал ее под настил на кровати — пригодится для дальнейшей полировки прутьев.
— Торнтон, хватит есть. Объясните мне, почему Вас так волнует капитан?
— На этот раз сплю я.
— Ну хватит. Что за девичьи обиды? Рассказывайте!
— Только после того, как услышу рассказ от Вас.
— Хм... Прямо фермерский рынок. Сколько можно торговаться?
— Тогда предлагаю пари.
— Пари? Друг мой, мы, кажется, не в том месте и не в том положении, чтобы заключать пари. На что спорить будем? Как быстро принесут ужин? Или, может, во что будет одет ребенок, который принесет этот самый ужин? Все слишком предсказуемо.
— Он же был ровесником вашему сыну!
— Черт! Да сколько можно?!!! У Вас мания прямо. Что, ну что Вам не понятно?
— Эй, тут что-то не то с доской…
— Какой еще доской? Что за бред Вы несете?
Неожиданно я увидел в стене правый глаз Торнтона. Скрип — и уже все лицо.
— Эй, непохоже на обыкновенную тюрьму.
— А мы и не годимся, для обыкновенной тюрьмы, слишком опасны и безумны для других людей. Спорю, что здесь кроме нас никого больше нет.
— Да-да! Спорим! Это пари? Вы готовы заключить пари на рассказ о капитане Норрисе?
— Боже, Торнтон. Вы уже в моей комнате целиком, зачем Вам сдался кто-то еще? Мы теперь можем общаться, как нормальные люди. Дайте сюда свою руку!
— Что? — Торнтон напрягся, но руку протянул.
Я схватил его за запястье, подвел к решетке и направил его руку к отполированному пруту.
— Сожмите!
— А? О-о-о-о...
— Нравится?
— Такой гладкий, холодный.
Он внимательно изучил остальные прутья, повернулся ко мне и протянул:
— У безумных безумные занятия...
Отличительной чертой мистера Торнтона был небольшой шрамом на левой скуле. Он пытался его все время прикрывать челкой, разделенной на две части, но получалось неубедительно. Бакенбарды, как вариант маскировки, видимо, не принимались Торнтоном во внимание в связи выходом из моды лет десять назад. Черные волосы без намека на седину были стянуты в хвост позади. Полноватое лицо с невнятными глазами, носом и ртом, обрамленное черными прядками, напоминало луну на безоблачном ночном небе. А я, оказывается, совсем забыл, как он выглядит. Или его внешность так испортилась от заточения? Нет, не испортилась! Его лицо было гладко выбрито!
— Так... У вас есть бритва?
— Конечно! А чем я, по-вашему, бреюсь?
— Одолжите, а? Чувствую себя снежным человеком. Столько времени мечтаю уже гладко выбрить лицо и освежиться одеколоном, закутаться во фланелевый халат и, забросив ноги на стол, почитать свежую газету с чашечкой кофе в руках.
— Что еще прикажете, сэр?
— Только бритву, благодарю вас, только бритву.
Он явно получал невообразимое удовольствие от собственной шутки. Рот расплылся в характерной англичанам полуулыбке, а руки погладили живот и снова вернулись в карманы брюк. Некрасивый, но обаятельный. Самолюбивый, но, в общем-то, добродушный. С плохими нервами и постоянной готовностью, упасть в обморок из-за любого пустяка.
Но при этом мужественный и на вид, и по образу мыслей. Исследователь.
— Тогда жду к себе в гости. У меня в комнате и кувшин с водой имеется. Ну и мыло, само собой. – Он прошел мимо меня к дыре в стене, нагнулся, на коленях прополз обратно к себе и исчез из виду.
Через несколько секунд уже я осматривал его жилище — теплое, сухое, со всеми необходимыми вещами для поддержания цивилизованной жизни.
— А.... Откуда у Вас это все? – Я даже присвистнул, когда увидел у изголовья кровати небольшую книгу.
— Том приносит.
— Кто это?! Какой еще Том? Сюда уже никто не заходит... года полтора точно. Ну, кроме мальчишек, разносящих еду.
— А Том и есть тот самый мальчишка. Вот сидите там у себя, ничего не знаете. Строите из себя умалишенного. Кстати, паршиво играете — все уже знают, что Вы вполне себе адекватны. Ну, кроме тех ночей, когда кричите во сне.
— Но.. Я не слышал чтобы Вы с кем-нибудь разговаривали...
— Хм. Проблемы со слухом? Я разговариваю с ним каждый день, когда он приносит ужин. Вы спите в это время? Может, проблема именно в этом?
Я взял бритву и внимательно осмотрел со всех сторон, даже провел языком по краю лезвия. Приятный вкус, почти как у моего стального прута на решетке. Пока я играл на свету с бритвой, Торнтон успел приготовить мне мыльную пену. Затем он без лишних слов усадил меня на кровать, я задрал лицо кверху и почувствовал первый шлепок намыленной кисточки на правой щеке. От самого исследователя пахло потом, а его живот негромко урчал, видимо, переваривая обед.
— Послушайте. Вы в курсе, что мы сидим в подвале городской тюрьмы? Про Вас тут продолжают ходить всякие легенды, и все меньше людей решаются сюда спуститься. Скажите спасибо мэру, который выделяет деньги на наше с Вами содержание. Но и это еще не все. Мэр имеет виды на Вашу собственность. В связи с Вашей невменяемостью и безумием, и тем, что у вас нет родственников, он хочет присвоить все Ваши деньги, делая упор на то, что содержание дорого обходится такому маленькому городку. У мэра уже выросла дочь, которую он хочет удачно выдать замуж, и из-за этого его мысли витают слишком далеко от этого места. Вы заметили, что убрали охранника у лестницы в конце коридора? К нам все реже спускаются, чтобы убрать грязь в помещении и дать чистое белье. Эти два мальчика — братья по матери — шатались по окрестностям и воровали еду на чужих огородах. Мы с вами — их наказание. Я даю им возможность еще и заработать. Не смотрите на меня так! Да, у меня есть деньги, и я придумал способ, как я могу платить этим детям, сидя здесь. Они выкрали из моего дома чековую книжку. Периодически Вы можете наблюдать на них новые штаны или рубаху. Это Вы тут сидите как тюфяк, и считаете тюфяком меня. Только кто из нас лучше живет? У нас нет шанса в ближайшем будущем выбраться отсюда. Может, мы и умрем тут. Не хотите сделать жизнь лучше?
Он вытер краем простыни остатки пены с моего лица и протянул зеркало.
Я присвистнул от изумления. Насколько же я постарел?
— Ну что, мой рассказ сойдет за сводки утренних новостей?
— Вполне. Хотя не стоило воспринимать мои слова настолько серьезно.
— То есть кофе Вам не нужен?
Он еще раз самодовольно улыбнулся, сложил бритву и отложил ее на старый разваливающийся комод.
— А про мои счета Вы серьезно?
— Более чем. На улице ходит множество слухов, а я давно научился выяснять, где там выдумки домохозяек, а где реальные намерения вышестоящих людей.
— Почему они и Вас со мной держат? Не Вы же обвиняетесь в съедении капитана Норриса.
— Я видел, как это делали Вы. Я там был. Значит, я заодно с вами. Для общества я столь же опасен и непонятен, как и Вы. А падать в обморок иногда полезно, видите ли...
— Черт-те что творится в этом мире. Вы-то! Вы-то верите, что я не виновен?
— Не могу судить. Вы не рассказали мне, что между вами было.
— Это столь важно для Вас?
— Послушайте, чтобы сформировать четкое мнение о тех или иных событиях, необходимо знать точку зрения всех сторон. Мне не хватает только Вашего рассказа, чтобы составить полную картину. Но хотите Вы этого или нет, потихоньку я собираю необходимые мне данные, чтобы придти к окончательному выводу. Вот так вот.
— Ладно, мистер Торнтон. Спасибо за бритье и «прессу». Но я пойду подремлю перед ужином, а затем снова займусь полировкой своего прута.
— Послушайте, Вы изучали психологию в колледже?
— Отчасти. При чем тут психология?
— Нет, ничего. Идите спать. Потом не удивляйтесь, что я с кем-то тут разговариваю, а Вы не слышите.
Но горящее лицо не давало уснуть. Только уснуть я не смог, из-за того что лицо горело. Долго не брился, и вот результат. Я сидел и жалел себя, жалел о своем желании вообще побриться, жалел свою кожу. Все было так плохо, что не возникло даже желания полировать прут. Вот и сидел я на кровати с ногами, облокотившись о стену, и тихо считал свои пальцы слева направо и наоборот. Как овец некоторые.
Когда принесли ужин, я уже полноценно лежал на спине и дремал. Мальчишка поставил тарелку с отварной рыбой, яйцом и зеленым луком. Потом он с любопытством посмотрел на прут, но через минуту его и след простыл.
— Он опять с Вами разговаривал?
— Конечно! Принес заказанную мной книгу и дюжину свечей.
— А ужин?
— Да-да! И Вам приятного аппетита.
— Спасибо.
— Послушайте, не глупите. Берите тарелку с едой и забирайтесь ко мне.
— Я не в настроении. Но я польщен приглашением.
— Что случилось, скажите же!
— У меня горит все лицо! Так редко бриться опасно для здоровья. Так что, если Вы позволите, я поем и снова лягу дремать.
— У меня есть крем...
И я второй раз за день в стене увидел лицо соседа. Сначала из дыры возникли его тарелка с едой и небольшая баночка. Затем уже и он сам стоял, пока еще на коленях, передо мной, улыбался и выглядел вполне себе хорошо. Будь я женского пола, я бы даже пофлиртовал с ним, закатывая глаза при каждой его шутке.
Он без лишних слов выпрямился, поднял с пола емкость с чем-то белым и, подойдя ко мне, протянул ее на ладони. По правде говоря, я жалел, что в этот раз придется самому размазывать по раскрасневшейся коже крем, больше напоминающий чистейший животный жир.
В итоге остатки крема я вытер о кусок полировочной ткани, и мы принялись есть. Наверное, мне стоило тогда как-нибудь поддерживать разговор, но я был настолько впечатлен проходящим зудом на лице, что только и мог говорить о достоинствах животного жира, потому как с кремом та белая масса не ассоциировалась.
Еще через какое-то время Торнтон вернулся к себе, забрав лишь тарелку, оставшуюся после ужина. А я лег на кровать и стал думать о времени. Здесь трудно понять, ешь ты пять минут, полчаса или трапеза растягивается на два часа. Здесь трудно понять, сколько всего времени прошло с тех пор, как мы здесь, если еще и учесть, что первое время я лежал невменяемый на кровати и только и мог, что смотреть в потолок и скалиться на охранников или рабочий люд, приносящий еду и свежее белье. Сколько уже эти простыни не меняли? Если они хотят моих денег — пускай. Но можно же мне выдавать хотя бы раз в неделю чистое постельное белье и книгу?
Ночью я снова кричал — Торнтон тряс меня за плечи, стараясь разбудить, и сам орал на меня, чтобы я заткнулся. Он пришел ко мне в комнату с горящей свечой, которую поставил на столик у окна. Когда я уже смог адекватно мыслить и говорить понятным языком, свеча погасла. Я сидел на кровати, свесив ноги на пол, боковым зрением видел сидящего справа Торнтона, который спал с открытым ртом, запрокинув голову к стене.
В таком положении я отчетливо видел его большой шрам на скуле — кто-то пытался отгрызть старине лицо, но его или отпугнули, или этот кто-то передумал на полпути. Однако общий вид в профиль этим жутким шрамом все равно не был испорчен; он, скорее украшал, или наводил на мысли о боевом прошлом исследователя. Я, хоть и без всяких шрамов, до того, как сбрил растительность на лице по сравнению с Торнтоном выглядел древним стариком, да еще и безумным.
— Хм… — я дунул соседу в ухо, и он тут же очнулся ото сна.
— Что-то я задремал. Как Ваши кошмары? Надеюсь, уже лучше?
— Я в полном порядке. Просто с годами научился не обращать внимания на мелких тварей, которые бегают теперь у меня в голове и не дают заснуть.
— Да-да, я вижу.
— Но я же спал! Не разбудите Вы меня, я бы и дальше спал. А то это мешает Вам... Как бы Вы меня будили, если бы не обнаружили в стене дырку, достаточную для того, чтобы пролезть туда человеку?
— Послушайте, о капитане Норрисе.
— О боже, что опять?
— Нет-нет. Я больше не буду докучать Вам вопросами. Послушайте, сейчас мне интересно только одно — по какой причине Вы так нежно рассказываете о капитане? У Вас было какое-то чувство к капитану? Вы так хорошо к нему относились только потому, что между капитаном и Вашим сыном что-то было? Или это чувство вины из-за того, что Вы загрызли его?
— Вопрос все тот же, только теперь есть варианты ответов. Хорошо, я скажу Вам. Только пообещайте мне, что больше никогда не будете первым начинать разговор о нем.
— Обещаю, но...
— Вот и отлично. Капитан Норрис сейчас для меня лишь человек, на которого можно скинуть часть вины за то, что произошло. Вы ведь знаете, что земля и замок раньше принадлежали ему? Вы ведь знаете, что его семья тут жила уже довольно давно и была в хороших отношениях с моей. Ну... Пока тут жили люди, а замок не стоял в развалинах, побуждая местных жителей придумывать еще более жуткие легенды при виде на разрушенных стен. Когда это был единственный человек в округе, которого я знал, и с которым у нас было о чем поговорить, кроме королевы и политической ситуации в мире. Я не понимаю, с какой такой стати Вы вдруг как умалишенный пытаетесь выяснить подробности нашего с ним общения...
Хотя… не «вдруг». Что у Вас к капитану? Он Вам денег должен? Жену Вашу увел или вовсе убил?
— Я не женат и никогда не был.
— И какая разница? Почему у Вас вдруг глаза заблестели? Эй, Вы что тут творите?! Мистер Торнтон, Вы в своем уме?
После фразы о жене сосед придвинулся ко мне так близко, что стало трудно дышать. Он крепкой рукой провел по моей шее, затем, приблизившись ко мне еще больше, стал зубами «целовать» мои губы. Вторая рука также легла на шею, и ладони сомкнулись — я больше не мог дышать, и при этом уже чувствовал кровь во рту от разорванной его зубами губы. В один момент он умудрился прокусить мою щеку насквозь, и я стал отпихиваться, но для этого понадобилось слишком много кислорода, а поскольку моя шея была в тисках его уже отнюдь не нежных рук, и воздух я получить не мог, как бы ни драл себе горло при каждом вдохе, то мне удалось всего лишь сделать так, чтобы Торнтон прижал к меня себе еще сильнее, впиваясь теперь и ногтями в мои пульсирующие сосуды. Потерял контроль, как только осознал, что все плывет. Упал на пол. Потянул за собой Торнтона и, сумев вздохнуть наконец, ударил соседа ногой в живот. Как-то слабо и неуверенно. Но тело двигалось не согласовывая свои действия с головой, и пока Торнтон снова тянул руки к моему уже еле живому горлу, мои ноги снова нанесли ему удар в живот, на этот раз уверенно и сильно. Торнтон отстранился, упал на стену сзади и так и остался сидеть полу, переводя дыхание и озираясь по сторонам, видимо, пытаясь понять, что тут только что произошло. Я отполз подальше, к противоположной стене, дотронулся пальцами до раны на щеке — кровь заливала мне рубашку.
— Зачем? Зачем Вы это сделали? — говорить было невыносимо больно, воздух проникал в рот через рану, свистело в ушах.
— Пытался... Понять... Каково это... ну, как Вы...
— С ума сошли!
— Я могу помочь... Эм, обработать рану! — Он уже было приподнялся, но я рявкнул:
— Сидите там, где сидите. Тоже мне, фельдшер, нашелся.
— Послушайте, ну простите меня. Я... Не знаю, что на меня нашло. Просто сидел один столько времени в камере. А тут — радость от общения с живыми людьми.
— Если так и дальше пойдет, я буду скорее мертв.
— Но ведь это Вы загрызли капитана! Почему я не могу попробовать хотя бы кусочек ВАШЕЙ плоти?
— Идиот. После сегодняшнего я подумаю еще тысячу раз, прежде чем так безапелляционно Вас оправдывать во все грехах тогда в подвале. Я-то не помню ничего. А Вы ничего такого не утверждаете. Так что?
— Послушайте... — Торнтон как будто постарел разом на десяток лет. — Ничего со мной такого нет. И не было. Я сижу за стенкой. Первое время мы не разговаривали, по известным нам причинам. Затем потихоньку стали общаться. Пока Вы тут разыгрывали спектакли перед местными мальчишками, я все думал о Вас. Строил гипотезы, сопоставлял их с фактами, находил доказательства или опровержения в Вашем поведении. Так много стал думать только о том, что с Вами не так, что... Зациклился, понимаете? Я уже заснуть не могу, пока не представлю в самую последнюю минуту, перед отходом ко сну, каково это? Каково быть чем-то более сумасшедшим, чем те же вампиры? Не только пить кровь, но рвать куски плоти зубами, разгрызать сосуды, выплевывать жесткие мышцы и проникать языком до нежных тканей на спине — их там мало, но по вкусу ни с чем не сравнятся. Наверное....
— Заткнитесь! Что Вы мелете?!
— Можно еще долго косточки на руках обгладывать. Пальчик за пальчиком, сырую кожу выплевывать, сухожилия, застрявшие между зубов, ногтями выковыривать, но все же добраться до тех кусочков мяса, что так сочно смотрят прямо на тебя, алея от все прибывающей крови. Если, конечно, начать с пальцев.
— Вы больной.... — у меня уже не было сил его останавливать. Он, пока это говорил, приближался ко мне на четвереньках. Затем, когда в комнате повисла лишь тишина, которую изредка нарушали крысы, его язык прошелся по моей левой руке. Он облизал последовательно каждый палец, а я смотрел на это с выпученными глазами.
— Вы их слышите? Послушайте меня, — Торнтон тихо засмеялся. — В этом мире есть только язык и зубы. Но собственный язык кусать неинтересно, отгрызать свои же пальцы — больно. Как насчет Ваших? А вдруг Вам понравится, а?
Затем он умолк, сейчас показалось, что навсегда. Его губы сомкнулись на моем большом пальце правой ноги. Он вцепился зубами в ноготь и попытался вырвать его; ноготь оказался сильнее, и он перешел на другие пальцы. На мизинце ему, кажется, это удалось. Боль? Я заставлял себя думать о том, что боль от того, как он будет выдирать сосуды из икры, окажется сильнее. Когда он вырвал мизинец целиком, я валялся в бреду.
Чувствовал только, как он переворачивал меня на живот. Помню, как его руки задрали рубашку и стали гладить спину, будто мясник, ищущий лучший кусок говядины, чтобы продать его любимому клиенту.
И затем зубы. Его зубы, везде. Я явственно представлял их себе: белые, со стекающей кровью. И застрявшие сухожилия, которые он так красочно обещал. И, кажется.... Кажется, я остался без позвонка. Везде лишь рваные ошметки мяса.
— Завтрак, сэр. Мэр просил передать, что если Вы не будете есть еще неделю, то еду перестанут давать Вам совсем. Сэр, Вам надо поесть.
Я повернулся лицом к пареньку и увидел, что мой отполированный прут покрылся новыми слоями грязи. Еще не критично, но скоро надо будет поработать пару дней, чтобы вернуть в прежнее состояние.
— А где мистер Торнтон.
Мальчишка удивился.
— Сэр, он умер два года назад от воспаления легких.
— Как два года назад? Что ты несешь? Я же неделю назад с ним тут.... Кто в соседней камере?
— Никого, сэр. Уже два года. Вы тут одни.
— Но я же разговаривал с ним!!! Видел, он даже побрил меня?..
— Извините, сэр. Вы разговаривали, но сами с собой.
— А раны? Как ты объяснишь эти чертовы раны? На спине, на щеках. У меня нет мизинца!!!
— Эм... У нас в деревне завелись крысы. Зима нынче очень холодная. Они забрались сюда. А Вы, видимо спали. Это Вас крысы погрызли. Но мэр уже отдал указание — крыс отстреливают и травят.
— Крысы?
— Да, самые обыкновенные крысы. Говорят, у местной молочницы ребенка во сне загрызли. До смерти. Так что Вам еще повезло. Но Вы поешьте. Вам нужно.
Мальчишка убежал, я перевернулся на другой бок. Последней мыслью уходящей ночью было то, что мистер Торнтон все же был тогда очень нежен. Он кусал нежнее, чем сбривал бороду. Он не был голодным. Он был одержимым. Таким же, как я: безумным. И, кажется, он любил меня.
конец
— Насколько Вы безумны?
— Это все результаты глупых суеверий и старых легенд — я улыбнулся сам себе, затем провел языком по натянутой нижней губе: кажется, совсем высохли. - И потом, насколько безумны те, кто держит здесь и Вас? В моих глазах Вы виновны лишь в том, что слишком часто падаете в обморок.
— С точки зрения своего рода Вы тоже безумны.
— Неужели?
— Сами себя выдали, сами привели людей, которые не должны были видеть это. Кем Вы себя ощущаете?
— Эм... В данный момент я заключенный, который сидит здесь и думает, что он безумен. И еще я спать хочу.
— Вы раньше никогда не осознавали себя безумным?
— Только когда после странных ночей бежал к капитану Норрису.
— Простите?
— Я про крыс. Когда они бегали здесь в первые ночи, я испытывал такой страх, из-за которого парализовывало сознание, и снова мыслить можно было только при виде... Как выяснилось, не всякого.
— Ты его убил!
— Я хочу спать, — и я даже зевнул, не закрывая ладонью рот. — И я пойду. Завтра еще один длинный день.
Я чувствовал себя безумным и жил как безумный, попавший в сети своего адекватного восприятия мира. Ни сойти с ума, ни потеряться в собственных страданиях окончательно. Кровать — как всегда жесткая, с коротким одеялом — в очередной раз приняла в свои объятия — любила как умела. Пусть даже она не знала, что такое нежное тепло камина и аромат свежих наволочек. Безумен? Изволь спать на жесткой кровати с грязным бельем, думай о своем поведении, и каждый раз можешь воображать, что именно делает за стенкой твой сосед, мистер Торнтон, который так любит доставать вопросами о капитане с тех пор, как мы нашли способ разговаривать. Они и толком знакомы-то не были.
Проснувшись утром и тут же сделав несколько глотков затхлой, некогда питьевой воды, я занялся утренней гимнастикой. Размял мышцы ног, поприседал, поотжимался от пола, не особо утруждая себя, просто чтобы быть в тонусе. Сидя здесь я не могу определить ни времени суток, ни времени года на улице. Все дни слились в одно большое месиво под названием "бесконечность". Иногда эту бесконечность я разбавлял физическими упражнениями, иногда умственными. Было время — по ночам орал от ужаса, что в стенах кто-то лазает. Но при этом просыпался и понимал, что что-то не то. Будто давно знаю, кто лазает в стенах и почему мистер Торнтон ничего не слышит, лишь пугается моих же криков. Крыс уже нет. Давно. Я понимал, что это еще один шаг на пути к полноценному сумасшествию.
После утренней гимнастики я подумал, что хорошо бы немного поесть, и взглянул на ту скудную трапезу, что успели принести и просунуть под прутья решетки. Овсянка и плевок повидла на черством хлебе. Почти по-королевски.
— Торнтон, Вы там уже проснулись, как я погляжу?
— Завтракать собираюсь.
— Повидлом не поделитесь?
— А вы заслужили?
— То есть, шанс у меня все же есть?, — Торнтон затем смачно зевнул и, судя по звукам, стал ходить из угла в угол.
— А у вас, я посмотрю, утренняя прогулка. Слушайте, расскажите мне что-нибудь интересное, пока я буду есть, а? Я соскучился по общению и, кажется, даже одичал.
— Расскажу, если вы в ответ расскажете про капитана Норриса.
— Мда... Вас правильно сюда посадили, у вас какой-то просто-таки нездоровый к нему интерес.
— Вы что, тоже считаете, что я умалишенный?
— Что значит "тоже"? Вы крыс видели? Слышали? Вы видели как мой Ниггерман бесился? Вы считаете, что все это я?
— Не хотите – не надо.
И мы молчали довольно долго. Я до блеска начищал ржавый прут решетки куском ткани от старой простыни, любовался, как поблескивал металл после месяца стараний. Уже обдумывал, за какой браться дальше: тот что слева или справа? Эта решетка давно меня изводила, каждый раз смотрела на меня, и сама как бы все время поддакивала моим мыслям: «Я здесь не к месту. Не здесь я должна быть.». Она не делала дверь надежнее, не придавала никакого дополнительного благородства комнате. Она просто была. Окутывала дверь, как плющ в саду. Я привык к ней со временем. Бронза - благородный металл.
А еще я нашел каменный осколок от расколовшейся плиты пола, и теперь потихоньку вырезал им на досках, прибитых к стенам, имя капитана Норриса. Сначала я это делал просто так, затем поймал себя на мысли, что стало чуть проще спать. Торнтон думал, что я таким образом на подсознательном уровне просил прощения у капитана. Хотя я-то был уверен, что тут две причины: желание добраться до крыс и увидеть их воочию, дабы навсегда удостовериться, что это все они; и хоть какое-то присутствие капитана в моей нынешней жизни, жизни без общения, каких-либо дел и целей. Я был безумен. По крайней мере, так все говорили. И я, кажется, тоже в это верил. Слишком много мыслей о нем.
— Эй, Торнтон. Не спите?
— Нет, наблюдаю за пауком. Обед скоро принесут.
— Понял, еще немного молчания.
Через какое-то время прибежал мальчишка и бросил нам еду, завернутую в грязные тряпки. Он все хотел разглядеть отполированный мною прут на решетке, но, как только я громко цокнул и оскалил зубы, убежал.
— Приятного аппетита, — судя по чавканью, мой сосед уже вовсю уплетал сухой кусок копченого мяса.
После обеда я аккуратно сложил тряпку, в которую была завернута еда, и убрал ее под настил на кровати — пригодится для дальнейшей полировки прутьев.
— Торнтон, хватит есть. Объясните мне, почему Вас так волнует капитан?
— На этот раз сплю я.
— Ну хватит. Что за девичьи обиды? Рассказывайте!
— Только после того, как услышу рассказ от Вас.
— Хм... Прямо фермерский рынок. Сколько можно торговаться?
— Тогда предлагаю пари.
— Пари? Друг мой, мы, кажется, не в том месте и не в том положении, чтобы заключать пари. На что спорить будем? Как быстро принесут ужин? Или, может, во что будет одет ребенок, который принесет этот самый ужин? Все слишком предсказуемо.
— Он же был ровесником вашему сыну!
— Черт! Да сколько можно?!!! У Вас мания прямо. Что, ну что Вам не понятно?
— Эй, тут что-то не то с доской…
— Какой еще доской? Что за бред Вы несете?
Неожиданно я увидел в стене правый глаз Торнтона. Скрип — и уже все лицо.
— Эй, непохоже на обыкновенную тюрьму.
— А мы и не годимся, для обыкновенной тюрьмы, слишком опасны и безумны для других людей. Спорю, что здесь кроме нас никого больше нет.
— Да-да! Спорим! Это пари? Вы готовы заключить пари на рассказ о капитане Норрисе?
— Боже, Торнтон. Вы уже в моей комнате целиком, зачем Вам сдался кто-то еще? Мы теперь можем общаться, как нормальные люди. Дайте сюда свою руку!
— Что? — Торнтон напрягся, но руку протянул.
Я схватил его за запястье, подвел к решетке и направил его руку к отполированному пруту.
— Сожмите!
— А? О-о-о-о...
— Нравится?
— Такой гладкий, холодный.
Он внимательно изучил остальные прутья, повернулся ко мне и протянул:
— У безумных безумные занятия...
Отличительной чертой мистера Торнтона был небольшой шрамом на левой скуле. Он пытался его все время прикрывать челкой, разделенной на две части, но получалось неубедительно. Бакенбарды, как вариант маскировки, видимо, не принимались Торнтоном во внимание в связи выходом из моды лет десять назад. Черные волосы без намека на седину были стянуты в хвост позади. Полноватое лицо с невнятными глазами, носом и ртом, обрамленное черными прядками, напоминало луну на безоблачном ночном небе. А я, оказывается, совсем забыл, как он выглядит. Или его внешность так испортилась от заточения? Нет, не испортилась! Его лицо было гладко выбрито!
— Так... У вас есть бритва?
— Конечно! А чем я, по-вашему, бреюсь?
— Одолжите, а? Чувствую себя снежным человеком. Столько времени мечтаю уже гладко выбрить лицо и освежиться одеколоном, закутаться во фланелевый халат и, забросив ноги на стол, почитать свежую газету с чашечкой кофе в руках.
— Что еще прикажете, сэр?
— Только бритву, благодарю вас, только бритву.
Он явно получал невообразимое удовольствие от собственной шутки. Рот расплылся в характерной англичанам полуулыбке, а руки погладили живот и снова вернулись в карманы брюк. Некрасивый, но обаятельный. Самолюбивый, но, в общем-то, добродушный. С плохими нервами и постоянной готовностью, упасть в обморок из-за любого пустяка.
Но при этом мужественный и на вид, и по образу мыслей. Исследователь.
— Тогда жду к себе в гости. У меня в комнате и кувшин с водой имеется. Ну и мыло, само собой. – Он прошел мимо меня к дыре в стене, нагнулся, на коленях прополз обратно к себе и исчез из виду.
Через несколько секунд уже я осматривал его жилище — теплое, сухое, со всеми необходимыми вещами для поддержания цивилизованной жизни.
— А.... Откуда у Вас это все? – Я даже присвистнул, когда увидел у изголовья кровати небольшую книгу.
— Том приносит.
— Кто это?! Какой еще Том? Сюда уже никто не заходит... года полтора точно. Ну, кроме мальчишек, разносящих еду.
— А Том и есть тот самый мальчишка. Вот сидите там у себя, ничего не знаете. Строите из себя умалишенного. Кстати, паршиво играете — все уже знают, что Вы вполне себе адекватны. Ну, кроме тех ночей, когда кричите во сне.
— Но.. Я не слышал чтобы Вы с кем-нибудь разговаривали...
— Хм. Проблемы со слухом? Я разговариваю с ним каждый день, когда он приносит ужин. Вы спите в это время? Может, проблема именно в этом?
Я взял бритву и внимательно осмотрел со всех сторон, даже провел языком по краю лезвия. Приятный вкус, почти как у моего стального прута на решетке. Пока я играл на свету с бритвой, Торнтон успел приготовить мне мыльную пену. Затем он без лишних слов усадил меня на кровать, я задрал лицо кверху и почувствовал первый шлепок намыленной кисточки на правой щеке. От самого исследователя пахло потом, а его живот негромко урчал, видимо, переваривая обед.
— Послушайте. Вы в курсе, что мы сидим в подвале городской тюрьмы? Про Вас тут продолжают ходить всякие легенды, и все меньше людей решаются сюда спуститься. Скажите спасибо мэру, который выделяет деньги на наше с Вами содержание. Но и это еще не все. Мэр имеет виды на Вашу собственность. В связи с Вашей невменяемостью и безумием, и тем, что у вас нет родственников, он хочет присвоить все Ваши деньги, делая упор на то, что содержание дорого обходится такому маленькому городку. У мэра уже выросла дочь, которую он хочет удачно выдать замуж, и из-за этого его мысли витают слишком далеко от этого места. Вы заметили, что убрали охранника у лестницы в конце коридора? К нам все реже спускаются, чтобы убрать грязь в помещении и дать чистое белье. Эти два мальчика — братья по матери — шатались по окрестностям и воровали еду на чужих огородах. Мы с вами — их наказание. Я даю им возможность еще и заработать. Не смотрите на меня так! Да, у меня есть деньги, и я придумал способ, как я могу платить этим детям, сидя здесь. Они выкрали из моего дома чековую книжку. Периодически Вы можете наблюдать на них новые штаны или рубаху. Это Вы тут сидите как тюфяк, и считаете тюфяком меня. Только кто из нас лучше живет? У нас нет шанса в ближайшем будущем выбраться отсюда. Может, мы и умрем тут. Не хотите сделать жизнь лучше?
Он вытер краем простыни остатки пены с моего лица и протянул зеркало.
Я присвистнул от изумления. Насколько же я постарел?
— Ну что, мой рассказ сойдет за сводки утренних новостей?
— Вполне. Хотя не стоило воспринимать мои слова настолько серьезно.
— То есть кофе Вам не нужен?
Он еще раз самодовольно улыбнулся, сложил бритву и отложил ее на старый разваливающийся комод.
— А про мои счета Вы серьезно?
— Более чем. На улице ходит множество слухов, а я давно научился выяснять, где там выдумки домохозяек, а где реальные намерения вышестоящих людей.
— Почему они и Вас со мной держат? Не Вы же обвиняетесь в съедении капитана Норриса.
— Я видел, как это делали Вы. Я там был. Значит, я заодно с вами. Для общества я столь же опасен и непонятен, как и Вы. А падать в обморок иногда полезно, видите ли...
— Черт-те что творится в этом мире. Вы-то! Вы-то верите, что я не виновен?
— Не могу судить. Вы не рассказали мне, что между вами было.
— Это столь важно для Вас?
— Послушайте, чтобы сформировать четкое мнение о тех или иных событиях, необходимо знать точку зрения всех сторон. Мне не хватает только Вашего рассказа, чтобы составить полную картину. Но хотите Вы этого или нет, потихоньку я собираю необходимые мне данные, чтобы придти к окончательному выводу. Вот так вот.
— Ладно, мистер Торнтон. Спасибо за бритье и «прессу». Но я пойду подремлю перед ужином, а затем снова займусь полировкой своего прута.
— Послушайте, Вы изучали психологию в колледже?
— Отчасти. При чем тут психология?
— Нет, ничего. Идите спать. Потом не удивляйтесь, что я с кем-то тут разговариваю, а Вы не слышите.
Но горящее лицо не давало уснуть. Только уснуть я не смог, из-за того что лицо горело. Долго не брился, и вот результат. Я сидел и жалел себя, жалел о своем желании вообще побриться, жалел свою кожу. Все было так плохо, что не возникло даже желания полировать прут. Вот и сидел я на кровати с ногами, облокотившись о стену, и тихо считал свои пальцы слева направо и наоборот. Как овец некоторые.
Когда принесли ужин, я уже полноценно лежал на спине и дремал. Мальчишка поставил тарелку с отварной рыбой, яйцом и зеленым луком. Потом он с любопытством посмотрел на прут, но через минуту его и след простыл.
— Он опять с Вами разговаривал?
— Конечно! Принес заказанную мной книгу и дюжину свечей.
— А ужин?
— Да-да! И Вам приятного аппетита.
— Спасибо.
— Послушайте, не глупите. Берите тарелку с едой и забирайтесь ко мне.
— Я не в настроении. Но я польщен приглашением.
— Что случилось, скажите же!
— У меня горит все лицо! Так редко бриться опасно для здоровья. Так что, если Вы позволите, я поем и снова лягу дремать.
— У меня есть крем...
И я второй раз за день в стене увидел лицо соседа. Сначала из дыры возникли его тарелка с едой и небольшая баночка. Затем уже и он сам стоял, пока еще на коленях, передо мной, улыбался и выглядел вполне себе хорошо. Будь я женского пола, я бы даже пофлиртовал с ним, закатывая глаза при каждой его шутке.
Он без лишних слов выпрямился, поднял с пола емкость с чем-то белым и, подойдя ко мне, протянул ее на ладони. По правде говоря, я жалел, что в этот раз придется самому размазывать по раскрасневшейся коже крем, больше напоминающий чистейший животный жир.
В итоге остатки крема я вытер о кусок полировочной ткани, и мы принялись есть. Наверное, мне стоило тогда как-нибудь поддерживать разговор, но я был настолько впечатлен проходящим зудом на лице, что только и мог говорить о достоинствах животного жира, потому как с кремом та белая масса не ассоциировалась.
Еще через какое-то время Торнтон вернулся к себе, забрав лишь тарелку, оставшуюся после ужина. А я лег на кровать и стал думать о времени. Здесь трудно понять, ешь ты пять минут, полчаса или трапеза растягивается на два часа. Здесь трудно понять, сколько всего времени прошло с тех пор, как мы здесь, если еще и учесть, что первое время я лежал невменяемый на кровати и только и мог, что смотреть в потолок и скалиться на охранников или рабочий люд, приносящий еду и свежее белье. Сколько уже эти простыни не меняли? Если они хотят моих денег — пускай. Но можно же мне выдавать хотя бы раз в неделю чистое постельное белье и книгу?
Ночью я снова кричал — Торнтон тряс меня за плечи, стараясь разбудить, и сам орал на меня, чтобы я заткнулся. Он пришел ко мне в комнату с горящей свечой, которую поставил на столик у окна. Когда я уже смог адекватно мыслить и говорить понятным языком, свеча погасла. Я сидел на кровати, свесив ноги на пол, боковым зрением видел сидящего справа Торнтона, который спал с открытым ртом, запрокинув голову к стене.
В таком положении я отчетливо видел его большой шрам на скуле — кто-то пытался отгрызть старине лицо, но его или отпугнули, или этот кто-то передумал на полпути. Однако общий вид в профиль этим жутким шрамом все равно не был испорчен; он, скорее украшал, или наводил на мысли о боевом прошлом исследователя. Я, хоть и без всяких шрамов, до того, как сбрил растительность на лице по сравнению с Торнтоном выглядел древним стариком, да еще и безумным.
— Хм… — я дунул соседу в ухо, и он тут же очнулся ото сна.
— Что-то я задремал. Как Ваши кошмары? Надеюсь, уже лучше?
— Я в полном порядке. Просто с годами научился не обращать внимания на мелких тварей, которые бегают теперь у меня в голове и не дают заснуть.
— Да-да, я вижу.
— Но я же спал! Не разбудите Вы меня, я бы и дальше спал. А то это мешает Вам... Как бы Вы меня будили, если бы не обнаружили в стене дырку, достаточную для того, чтобы пролезть туда человеку?
— Послушайте, о капитане Норрисе.
— О боже, что опять?
— Нет-нет. Я больше не буду докучать Вам вопросами. Послушайте, сейчас мне интересно только одно — по какой причине Вы так нежно рассказываете о капитане? У Вас было какое-то чувство к капитану? Вы так хорошо к нему относились только потому, что между капитаном и Вашим сыном что-то было? Или это чувство вины из-за того, что Вы загрызли его?
— Вопрос все тот же, только теперь есть варианты ответов. Хорошо, я скажу Вам. Только пообещайте мне, что больше никогда не будете первым начинать разговор о нем.
— Обещаю, но...
— Вот и отлично. Капитан Норрис сейчас для меня лишь человек, на которого можно скинуть часть вины за то, что произошло. Вы ведь знаете, что земля и замок раньше принадлежали ему? Вы ведь знаете, что его семья тут жила уже довольно давно и была в хороших отношениях с моей. Ну... Пока тут жили люди, а замок не стоял в развалинах, побуждая местных жителей придумывать еще более жуткие легенды при виде на разрушенных стен. Когда это был единственный человек в округе, которого я знал, и с которым у нас было о чем поговорить, кроме королевы и политической ситуации в мире. Я не понимаю, с какой такой стати Вы вдруг как умалишенный пытаетесь выяснить подробности нашего с ним общения...
Хотя… не «вдруг». Что у Вас к капитану? Он Вам денег должен? Жену Вашу увел или вовсе убил?
— Я не женат и никогда не был.
— И какая разница? Почему у Вас вдруг глаза заблестели? Эй, Вы что тут творите?! Мистер Торнтон, Вы в своем уме?
После фразы о жене сосед придвинулся ко мне так близко, что стало трудно дышать. Он крепкой рукой провел по моей шее, затем, приблизившись ко мне еще больше, стал зубами «целовать» мои губы. Вторая рука также легла на шею, и ладони сомкнулись — я больше не мог дышать, и при этом уже чувствовал кровь во рту от разорванной его зубами губы. В один момент он умудрился прокусить мою щеку насквозь, и я стал отпихиваться, но для этого понадобилось слишком много кислорода, а поскольку моя шея была в тисках его уже отнюдь не нежных рук, и воздух я получить не мог, как бы ни драл себе горло при каждом вдохе, то мне удалось всего лишь сделать так, чтобы Торнтон прижал к меня себе еще сильнее, впиваясь теперь и ногтями в мои пульсирующие сосуды. Потерял контроль, как только осознал, что все плывет. Упал на пол. Потянул за собой Торнтона и, сумев вздохнуть наконец, ударил соседа ногой в живот. Как-то слабо и неуверенно. Но тело двигалось не согласовывая свои действия с головой, и пока Торнтон снова тянул руки к моему уже еле живому горлу, мои ноги снова нанесли ему удар в живот, на этот раз уверенно и сильно. Торнтон отстранился, упал на стену сзади и так и остался сидеть полу, переводя дыхание и озираясь по сторонам, видимо, пытаясь понять, что тут только что произошло. Я отполз подальше, к противоположной стене, дотронулся пальцами до раны на щеке — кровь заливала мне рубашку.
— Зачем? Зачем Вы это сделали? — говорить было невыносимо больно, воздух проникал в рот через рану, свистело в ушах.
— Пытался... Понять... Каково это... ну, как Вы...
— С ума сошли!
— Я могу помочь... Эм, обработать рану! — Он уже было приподнялся, но я рявкнул:
— Сидите там, где сидите. Тоже мне, фельдшер, нашелся.
— Послушайте, ну простите меня. Я... Не знаю, что на меня нашло. Просто сидел один столько времени в камере. А тут — радость от общения с живыми людьми.
— Если так и дальше пойдет, я буду скорее мертв.
— Но ведь это Вы загрызли капитана! Почему я не могу попробовать хотя бы кусочек ВАШЕЙ плоти?
— Идиот. После сегодняшнего я подумаю еще тысячу раз, прежде чем так безапелляционно Вас оправдывать во все грехах тогда в подвале. Я-то не помню ничего. А Вы ничего такого не утверждаете. Так что?
— Послушайте... — Торнтон как будто постарел разом на десяток лет. — Ничего со мной такого нет. И не было. Я сижу за стенкой. Первое время мы не разговаривали, по известным нам причинам. Затем потихоньку стали общаться. Пока Вы тут разыгрывали спектакли перед местными мальчишками, я все думал о Вас. Строил гипотезы, сопоставлял их с фактами, находил доказательства или опровержения в Вашем поведении. Так много стал думать только о том, что с Вами не так, что... Зациклился, понимаете? Я уже заснуть не могу, пока не представлю в самую последнюю минуту, перед отходом ко сну, каково это? Каково быть чем-то более сумасшедшим, чем те же вампиры? Не только пить кровь, но рвать куски плоти зубами, разгрызать сосуды, выплевывать жесткие мышцы и проникать языком до нежных тканей на спине — их там мало, но по вкусу ни с чем не сравнятся. Наверное....
— Заткнитесь! Что Вы мелете?!
— Можно еще долго косточки на руках обгладывать. Пальчик за пальчиком, сырую кожу выплевывать, сухожилия, застрявшие между зубов, ногтями выковыривать, но все же добраться до тех кусочков мяса, что так сочно смотрят прямо на тебя, алея от все прибывающей крови. Если, конечно, начать с пальцев.
— Вы больной.... — у меня уже не было сил его останавливать. Он, пока это говорил, приближался ко мне на четвереньках. Затем, когда в комнате повисла лишь тишина, которую изредка нарушали крысы, его язык прошелся по моей левой руке. Он облизал последовательно каждый палец, а я смотрел на это с выпученными глазами.
— Вы их слышите? Послушайте меня, — Торнтон тихо засмеялся. — В этом мире есть только язык и зубы. Но собственный язык кусать неинтересно, отгрызать свои же пальцы — больно. Как насчет Ваших? А вдруг Вам понравится, а?
Затем он умолк, сейчас показалось, что навсегда. Его губы сомкнулись на моем большом пальце правой ноги. Он вцепился зубами в ноготь и попытался вырвать его; ноготь оказался сильнее, и он перешел на другие пальцы. На мизинце ему, кажется, это удалось. Боль? Я заставлял себя думать о том, что боль от того, как он будет выдирать сосуды из икры, окажется сильнее. Когда он вырвал мизинец целиком, я валялся в бреду.
Чувствовал только, как он переворачивал меня на живот. Помню, как его руки задрали рубашку и стали гладить спину, будто мясник, ищущий лучший кусок говядины, чтобы продать его любимому клиенту.
И затем зубы. Его зубы, везде. Я явственно представлял их себе: белые, со стекающей кровью. И застрявшие сухожилия, которые он так красочно обещал. И, кажется.... Кажется, я остался без позвонка. Везде лишь рваные ошметки мяса.
— Завтрак, сэр. Мэр просил передать, что если Вы не будете есть еще неделю, то еду перестанут давать Вам совсем. Сэр, Вам надо поесть.
Я повернулся лицом к пареньку и увидел, что мой отполированный прут покрылся новыми слоями грязи. Еще не критично, но скоро надо будет поработать пару дней, чтобы вернуть в прежнее состояние.
— А где мистер Торнтон.
Мальчишка удивился.
— Сэр, он умер два года назад от воспаления легких.
— Как два года назад? Что ты несешь? Я же неделю назад с ним тут.... Кто в соседней камере?
— Никого, сэр. Уже два года. Вы тут одни.
— Но я же разговаривал с ним!!! Видел, он даже побрил меня?..
— Извините, сэр. Вы разговаривали, но сами с собой.
— А раны? Как ты объяснишь эти чертовы раны? На спине, на щеках. У меня нет мизинца!!!
— Эм... У нас в деревне завелись крысы. Зима нынче очень холодная. Они забрались сюда. А Вы, видимо спали. Это Вас крысы погрызли. Но мэр уже отдал указание — крыс отстреливают и травят.
— Крысы?
— Да, самые обыкновенные крысы. Говорят, у местной молочницы ребенка во сне загрызли. До смерти. Так что Вам еще повезло. Но Вы поешьте. Вам нужно.
Мальчишка убежал, я перевернулся на другой бок. Последней мыслью уходящей ночью было то, что мистер Торнтон все же был тогда очень нежен. Он кусал нежнее, чем сбривал бороду. Он не был голодным. Он был одержимым. Таким же, как я: безумным. И, кажется, он любил меня.
конец
