Lord-Aries, спасибо за подробный разбор
я дорабтала первый отрывок и приставила ещё 2
идея - сумасшедшего
но в том произведении, в которое я вставлю эти кусочки, они будут смотреться как раз так как нужно
Разговор со своим отражением оказался невыносим и бесперспективен, от постоянных его кривляний и визгов
Не умея ответить на вопрос, оно скрывалось за зеркальной рамой и дразнило меня куском своей мятой одежды, нуждающейся в основательной починке
Зеркальная неухоженность и развязность отражения настолько импонировали друг другу, что я почёл за благо прервать их связь
Я размахнулся, дабы разбить стекло, но отражение разбило меня первым искусным ударом чуть пониже переносицы
Смотря на множество моих составляющих, оно делало вид, что утирает слёзы – осколки, сыпящиеся из его глаз на паркетный пол, задевали засаленную материю штанов, прикрывающую его острые колени
Отражение резало и отшвыривало мои сносную одежду, совершенно не пытаясь найти в ней замену своему убогому платью, хотя мы и были, как 2 капли воды схожи между собой
Оно тронуло иглу, заставив меня замолчать, а старый патефон завыть всей своей песочно-водяной массой
Птица впорхнула в открытое окно
Я приказал своим составляющим отползти к столу, спрятаться за его толстой ножкой и перестать отражать блики слабого январского, объеденного во многих местах, нерасторопного солнца, которое не переставало дразнить своей бесполезностью и нездоровой желтизной
Это не коим образом не спасло – птица проглотила одного из нас
Всё её тело постепенно делилось на две совершенно не симметричные части алой полосой, которую в её нутре неспешно проводило моё составляющее
Птица распалась, как копилка, показывая отражению свои розовые и тёмно-красные внутренности, от которых шёл пар и невыносимый запах прерванной жизни
Оно накрыло её сердце, тревожно вздрагивающее от присутствия посторонних, половинкой песочных часов, заставляя его превратиться в тикающий механизм, тревожащий нервы
Мои составляющие (те, скольким хватило места) скромно облокотились на ножку стола, ковыряя соломинками в наполовину выбитых зубах друг друга
Отражение задёрнуло штору и пересело на софу, откинувшись, как уставший доктор, только что проапперировавший безнадёжно больного и ещё раз убедившийся в том, что он безнадёжен, подписав акт о его смерти
Составляющие долго привыкали к темноте, напряжённо разыскивая друг друга на щербатом полу комнаты
Оно закурило
Мои составляющие деликатно прикрыли рты обрубками ладоней
Отражение сплюнуло на пол, заставляя капельку своей слюны подползать к ближним из нас, стесняя наше положение, и без того не завидное
Оно подняло ногу и небрежно наступило на это влажное пятно, оставившее на подошве безобразный след вперемежку с частью кусочков меня
Те, кто остались лежать, не почувствовали обиды и унижения
Мои составляющие перевернулись крапом вверх, тщательно изучая узор ступней на узоре пола
Они решили покрыться пылью, дожидаюсь умелых рук, которые когда-нибудь бережно их соберут и склеят, заретушировав места пропусков искусственными цветами
Отражение докурило, сунув бычок в карман сюртука, и прошло сквозь стену, бездумно разбив по дороге 2 вазы и прихватив с собой маленькую ложку чернёного серебра
Игла патефона раскроила пластинку
Составляющие пластинки смешались с моими составляющими, стараясь всё же держаться обособленно друг от друга
В замочную скважину смотрел чей-то зрачок, а затем длинный тонкий ключ провернулся в ней несколько раз (видно ему было там настолько тесно, что он всячески старался найти позу поудобней) и белая дверь стала чернеть, постепенно открываясь в темноту
В темноте росли цветы, не понимая своего предназначения, увядая и распускаясь под мерный стук метронома
Темнота корчилась и изгибалась, танцуя, как калека на кривых или перебитых ногах, походя на нищего, собирающего деньги за своё нехитрое ремесло и приходящего каждый день на городские улицы не за монетами и бумажками, являющимися побочным эффектом его деятельности, а за порцией свежего и оттого пристального внимания, тесно сотрудничающего со всеобщей памятью, позволяющей прожить ему ещё немного после внезапной смерти
Кто-то проел в темноте дыру, похожую на серп или полураскрытый рот какого-нибудь зеваки с переполненной площади
Мои составляющие снова легли лицом к происходящему, заслоняясь как щитами недокусочками пластинки
Мальчик потушил свет, и кукольный дом притворился спящим
I
2К
клей невыносимо пах чем-то ядовитым и просачивался сквозь стыки кусочков на мою одежду и лицо, застывая тяжёлыми мутными каплями
пара капель склеила в чёрный клубок партию ресниц на моём единственном глазу, слегка косящим влево, дабы не смотреть на постоянно маячившую рядом с ним липкую сморщенную кисточку в руке чужака, пахнущего чёрной землёй и крысиным ядом
формы моего тела плыли и растекались из-за отсутствия доброй половины, на первый взгляд, мелких и незаметных, а в последствии, довольно важных деталей меня
пока клей был влажен, я мог двигать той или иной частью себя, не обращая внимания на то, что чужак этим недоволен, и при каждом взмахе или смещении, бережно приводит непокорные куски в своё прежнее восковое состояние
по мере высыхания клея я становился похож на парализованное насекомое, знающее о том, как летать, но утерявшее эту способность навсегда
клей едва слышно хрустел и сшелушивался, когда я о чём-либо задумывался
пальцы чужака были жёсткими и неухоженными, но составляющая меня, именуемая языком, пропала, потому я и не мог сказать ему о том, что мне больно
он положил меня на плоский кусок картона, укрыв сверху цветным стёганым одеялом, сшитым из множества кусочков шёлка
картон прилип к спине, а одеяло к животу: я был похож на заплесневелый бутерброд
те части меня, которых не доставало, он старательно заменял их весьма неточными дубликатами: вместо синего глаза он приклеил мне вырезанный из журнала зелёный с полуопущенным верхним веком… пряди волос заменил тонким сором, подобранным с пола и со своих огромных подошв… недостающими пальцами стали обломки спичек с соскобленной серой и слегка подточенными концами (я так и не научился сгибать и разгибать их) … фарфоровые обломки царапали рот, но теперь я мог улыбаться не стесняясь беззубой дыры, но была велика вероятность, что губы, непокорно держащиеся на пластилине, снова упадут под ноги, одна из которых была сделана из корпуса шариковой ручки… поскольку я был от природы задумчив и грустен, улыбкой я пользовался нечасто и, чтобы она не пачкалась и не изнашивалась попусту, я поселил её в кармане… пробелы в одежде он закрашивал химическим карандашом, а оттого я не знал, как часто, гуляя под дожём вместе со мной, моя одежда будет менять цвета…
на месте сердца чужак почему-то оставил дыру
через неё можно было смотреть на то, что происходит позади
когда он смастерил мне язык из серебряной фольги, я попросил его снять тот зелёный глаз с лица и приладить его на спину, чтобы всегда знать о приближении утра, вечера и незваных гостей, никогда не предупреждающих о своём приезде
чужак долго спорил, но согласился, взглянув на моё лицо, которое снова лишилось упавшей улыбки…
когда я высох весь, он протёр меня ацетоном, от которого я долго блевал инородными предметами, которыми был набит доверху
мне было непривычно быть живым только наполовину
я мог во время бега потерять ногу или руку, я мог сломаться напополам
чужак молча брал клей и чинил меня, сажая на картон и укрывая шёлком
он любил запах ванили, оттого в верхнем кармане моего сюртука всегда была свежая веточка
пришлось закрыть и разбить все зеркала: я посмотрелся в одно из них и заплакал размокшим от печали клеем
чужак никогда не тушил свет – он знал, что все боятся темноты
II
ГОВОРИ
Он долго перестраивал этот кукольный дом, пока я сидел, равнодушно свесив ноги со стола… Одна из них практически дотрагивалась до его перекошенных, не взирая на скромный возраст, плечей, но я вовремя успевал отдёрнуть её, так как не хотел давиться новой порцией клея, которой чужак уже не один раз и достаточно щедро потчевал мои части тела, когда те сгибались и разгибались вольней, чем предусматривал его скромный замысел… до сих пор не понимая, зачем он не лишил меня возможности иметь свой собственный язык, я вступал с ним в диалоги (по большей части совершенно бессмысленные), потому как хотел наговориться всласть, прежде чем он решит, что ему приятней жить в тишине
-зачем тратить на это время??
-у всех есть дом
-ты меня запрёшь
он не стал меня разубеждать, вешая на окна бархатные красные занавески… всё моё тело сузилось и сбилось в некое подобие клубка, когда я представил себе, что каждую ночь я буду засыпать с этими кровоподтёками на нарисованных угольком контурах окна…
-может быть иной цвет?
-остался только этот
-слишком темно
-у тебя будут белые стены
-но без окон… без настоящих…
-и без дверей… но некуда будет повесить решётки и замки, значит, ты будешь свободен
-фиктивно, - я прошептал это настолько тихо, что слышен был только лишь звук шелестящей внутри меня фольги
он подвёл мне чёрным глаза и одел белый, не по размеру сшитый балахон прямо на мой незадачливый сюртучок…
я хотел что-то возразить, но язык из фольги порезал мне щёку… кровь, перемешанная с комьями клея медленно покидала мой рот… пальцами я вталкивал её обратно, стискивал зубы, глотал, но она вытекла почти вся… я лежал на столе – мёртвый и молчаливый, выпачканный красно-бежевым раствором…
чужак позволил мне умереть до конца, прежде чем влил в мой настырный рот красного вина
я предпочёл утонуть в шёлке, замерев до утра, плюя на занавески и слишком просторный балахон, заставляющий меня чувствовать себя ещё более жалким, чем человек, склеенный из мусора и кусочков себя
III
ПИНКЕРТОН
Меня сожрал его кот Пинкертон – мерзкая тварь с плешивым хвостом и тремя бесшумными лапами, часами неподвижно просиживающая напротив уродливых картин, занимавших 3 из 4-х стен прямоугольной комнаты чужака… он сидел до тех пор, пока полотно, уставшее от тупого созерцания своих прелестей посторонними, но уже проевшими дыру глазами, не вываливалось из потрескавшейся деревянной рамы и не падало на пол с лёгким шелестом, отчуждённо и грустно пачкая свои бока о немытые паркетные доски, и смиренно дожидаясь чужака, который избавит его от этого лежачего унижения… Пинкертон пялился на пробел, окружённый рамой, мочился на полотно и ковылял не трёх лапах в свой угол между креслом и куском стены… чужак рисовал поверх испорченных полотен новые, такие же грубые и неживые, как прежние, вешал их на прежнее место проживания и швырял Пинкертону кусок тухлой рыбы, которую он сжирал, не прожёвывая… мне было жаль тех, кто живёт в картинах… я часто подходил к стенам и пожимал руки тем, до кого мог дотянуться, шёпотом рассказывал что-то или просто молча стоял, пытаясь понять, сколько образов чужак успел наложить друг на друга за свою жизнь… подходя к картине вплотную я вдыхал острый запах мочи Пинкертона, густой коктейль масляных красок и деревянных рам… я прикладывал свои наполовину настоящие уши к этим лицам и слышал какофонию звуков, рвущихся из-под всех слоёв, спрессованных чужаком в одно целое, стонущее и обиженное… иногда я мог различать отдельные слова или даже предложения… я старался докричаться к их адресату через толщи мочи и краски, но моя язык только царапал блестящий на солнце холст, а пальцы вперемежку со спичками оставляли маленькие рубцы на чувствительной коже полотна… мне хотелось попасть на картину, а тем, кто в ней жил, перейти в мой мир – мы не могли понять, что и там и тут достанет боли на всех нас, интерес и любопытство перешибали трос здравого смысла напополам, а моя подвижность питала плоских и планиметрических страдальцев нечеловеческой завистью… мне же хотелось стать размазанным и ровным, дабы более не совершать бесполезные движения по лону комнаты чужака и не давиться чёртовым клеем каждый раз, как что-нибудь, без чего моё тело не выглядит полноценным, отвалится или будет съедено Пинкертоном… я решил стать плоским… со всего разбега своих покалеченных ног я понёсся к четвёртой, не занятой полотнами стене и от души впечатал себя в неё, плавно стекая прямо в лапы кота… и он сожрал меня… и хотя мне было не больно и, по сути своей, совершенно всё равно, где коротать своё неограниченное жизнью время (домик с кровоподтёками на вымышленных окнах или растянутый желудок Пинкертона совершенно ничем не отличались друг от друга), но тем не менее, я решил подождать, пока он сдохнет, чтобы слегка пропоров свалявшуюся шкуру, извлечь себя на мерзкий свет… Пинкертон постоянно переваливался с боку на бок, из-за отсутствия четвёртой ноги, заставляя содержимое желудка и меня, утопающего в нём с головой, болтаться в беспорядке по всему желудку, ударяясь головой о его грязные стенки… однажды он съел мышь, с остатками которой я общался почти всю ночь, пока его желудочный сок не переварил её полностью… я всё более скучал от бездействия и тяготился невыносимой вонью его нутра, а этот паршивый комок шерсти не торопился умирать… помочившись в очередной раз на холст чужака, Пинкертон отдал концы, будучи придушенным чёрной подушкой, набитой гусиным пухом, в одну июльскую прохладную ночь руками неизвестного благожелателя… Чужак при помощи скальпеля и кривого пинцета извлёк меня из кошачьей утробы… брезгливо вертя меня двумя нечистыми пальцами перед своим острым носом, форме которого я всегда завидовал, он чистил ацетоном все мои самые мельчайшие части и складки… ацетон я воспринял спокойно, для того, кто второй раз вкусил этой отравы… погрузившись в забытьё, я старался как можно более детально прорисовать в памяти моё прошлое, от которого, увы, теперь остались только кусочки рыхлого хрупкого тела… мне удалось прорисовать всё, кроме прошлого, я не мог вспомнить даже сотой доли своей прежней жизни, я видел вместо неё отчаянно-чёрную темноту… чужак набил из Пинкертона чучело, и каждое утро, открывая синий глаз, я видел это волосатое существо, посаженное ко мне спиной и по прежнему рассматривающие картины, образы на которых отворачивались от этого немигающего взгляда… с трудом я повернул его голову в другую сторону, чтобы снова вести какофонические беседы с этими плоскими чудаками, но чужак вновь и вновь переставлял чучело на своё место, и я был вынужден отказаться от бесед с онемевшими картинами и приступить к безответным монологам, которые я обращал к набитому всяким дерьмом коту… Пнкертон вонял на весь дом нафталином и ещё какой-то дрянью, совершенно не стесняясь этого… не доставлявший при жизни ничего, кроме хлопот и неприятностей, он даже после смерти сумел стать настолько заметен, что возникало желание убить его во второй раз… чужак видимо разделял мои чаяния, но он трепетно следил за чучелом, смазывая его через день всё новыми и новыми веществами, отчего его глаза слезились, и он постоянно чихал, а я уже мечтал о порции свежего клея, которая заткнёт мои ноздри, и они наконец-то обретут покой… я терпеливо ждал, пока Пинкертона съест моль, нафталин или какая-нибудь из этих мазей… устав ждать я начал есть его сам, разрезая языком из фольги его плешивую шкуру… чужак заклеил мне рот чёрным скотчем, и я три дня учился быть сытым понарошку… я долго присматривался к кошачьим глазам – меня мучил вопрос: оставил ли чужак живые или же заменил их искусственными… так или иначе, я жил только с одним синим глазом, чудом уцелевшим в глазнице, поэтому я питал желание отнять у котика совершенно не нужный ему глаз и приладить его вместо бумажного зелёного, который совершенно мне не шёл… кое-как ухватив карандаш своими ладонями и путаясь в рукавах тяжёлого балахона, я начал выцарапывать глаз, то и дело косясь на дверь, из проёма которой обычно появлялся чужак… глаз Пинкертона оказался размером в пол моей головы… я деликатно столкнул его на пол, и он разбился, доказывая мне свою искусственность… один очень аккуратный осколочек с частью чёрного зрачка подошёл мне, как нельзя лучше… за это я был брошен с стену огромной рукой чужака, стоявшего за моей спиной и видевшего, как я выбираю осколки…чужак вставил в пустую глазницу Пинкертона флажок и переместил его тушу на подоконник, чтобы я больше не смог достать до его тела… дня через четыре Пинкертон выпал из открытого окна и, его корпус переехала машина… сказать, что я был рад? Пожалуй…
) Я не для себя стараться буду