МиХеевские рассказы

[Кестя]

Уважаемый модератор, спасибо за конкурс, который позволил мне примерить этот замечательный зеленый плащ.Немножко великовато, но это может, с непривычки?... не знаю. Поживем, увидим

До рассвета, до заката.

Дед Михей сидел на завалинке, попыхивал своей трубочкой, глядя прищуренными глазами в даль. Даль расстилалась морем. Морем леса. Над лесом представлял Закат.
- Чем закат отличается от рассвета? – Переспросил мой давнишний вопрос Михей, отворачиваясь от представления и глядя на меня. Дед был добр, он достал кисет и протянул его мне. Я посмотрел на темно-зеленый кисет, перетянутый жёлтой бечёвкой, и вежливо отказался, доставая из кармана своё курево. Дед был настойчив, он протянул спички. Я отказался и достал зажигалку. Дед был терпелив. Он достал пепельницу в виде открытой пасти змеи, с ядовитыми зубами и острым языком, пододвинул её ко мне. Я поблагодарил его, и кивая на пепельницу, спросил:
- Не боишься в такую пепельницу пепел стряхивать?
Дед отвернулся к представлению. Учуяв, что я закурил, ответил:
- Хм, мне-то, чего бояться?...Чем? А ты посмотри….
За далекий горизонт садилось Солнце. Оно устало сияло, натрудившись за свой день. В июне у солнца много работы, дни стоят длинные. Надо успеть насытить зелёное царство, перегнать воды, да побольше, благо, самогонный аппарат не маленький. Накрутить смерчей и ураганов, циклонов и маленьких вихрей. Зарядить, что требует зарядки, поджечь, что подожжется, поджарить, что поджарится; согреть, кому надо тепла…. Работы много, все и не запомнить. И к концу дня, умаявшись, солнце неторопливо укладывалось спать, сладко потягиваясь, зевая, отчего море леса гулко шумело волнами, которые гнал сильный ветер по верхушкам деревьев. Над зелеными просторами бежали облака, неся в себе воду; От тяжести потемнев, они спешили пролиться дождем, где-то там. Солнце брызнуло им под брюхо своих красок, и они порозовели чуток, став похожими на большое стадо розовых слонов. Над слонами, на невообразимой высоте, в полнеба пылал розовый пожар. Это далекие перистые облака, почти невидимые днем..то ли от нашей занятости, то ли от близорукости. Вобрав в себя мягкие, остывающие солнечные лучи, они вдруг вспыхнули нежным, розовым цветом, заставляя открывать рты от восхищения.
Громко обсуждая последние события, пролетели две вороны, спеша засветло добраться до дома. Покружив над волнами, они нырнули в пучину, и верхушки елей сомкнулись над ними. Мир вместе с Солнцем готовился ко сну. Оглядев прощальным взором вселенную, оно медленно закрыло огненный глаз, боясь напугать всех до ужаса быстрой темнотой. На прощанье, словно махнув ладошкой, оно выбросило в небо красный луч. Как ночник у детской кроватки, он еще долго горел, не давая сумеркам уйти, а прогорев, впитался в небо, которое держало его свет до утра, так и не погаснув…. В июне, в Карелии не бывает черных ночей. Ночи там белые. Белые ночи.
- Чем отличается? Временем.…А хрен его знает. По утрам я крепко сплю, а если встану на рассвете и посмотрю, мало чё увижу. Глаза слепит. Уже не молодые, устают долго на рассвет глядеть. Ты спать идешь, или всю ночь пыхать будешь своим куревом вонючим?
Дед посмотрел в мою пустую пепельницу, усмехнулся, кряхтя поднялся с завалинки и потопал в дом. Спать до рассвета.

 

[Кестя]

ОХОТА НА ДИКИХ ГУСЕЙ

1 Я оглянулся и посмотрел вслед удаляющемуся автобусу. Оставляя за собой клубы пыли, он спешил скрыться за холмом, словно не хотел долго задерживаться в этих местах.
« Пока, автобус, встретимся теперь с тобой только через неделю», - со смешанным чувством радости и сожаления подумал я. Радостным, потому что целую неделю я буду отдыхать от повседневности, сожаления – порвалась ниточка, связывающая меня с этой повседневностью.
Ничего, неделя – срок небольшой, но достаточный, чтоб насладиться одиночеством.
Взгромоздив рюкзак на спину, я закурил. Представил в голове предстоящий маршрут и потопал потихоньку, прочь от дороги, через луг, по еле различимой в разнотравье тропинке, которая должна вывести к темнеющему на горизонте лесу. Идти пришлось долго; заросшая травой тропинка не хотела отпускать меня. Она цеплялась за ноги ползучей травой, вставая на пути стебельками, подсовывая под ноги кротовьи норки. Из высокой травы вылетали испуганные пичуги и долго ругались на своем птичьем языке, мне вослед, за нарушенное спокойствие.. Они не знали о будущем, и поэтому беззаботно разливали свои трели земле и небу, пользуясь каждым мгновением жизни. Тропинка причудливо вильнула влево, побежала дальше, я же, перепрыгнув через заросшую камышом и осокой канаву, вошел в лес. Лес… как красив и изящен он в рассказах, стихах… продираясь через бурелом, спотыкаясь о злые коряги, я начисто забыл обо всем этом, чертыхаясь при каждом удобном случае. Хорошо еще, что комары поутихли в своей голодной злобе: поздний август, по ночам осторожно напоминая о начале осени, разогнал большую их часть своим дыханием.
Стало посуше, когда я выбрался на большую гряду, густо поросшую соснами. Примечательно, что в округе рос смешанный лес, а на гряде, протянувшейся с запада на восток, росли исключительно сосны. Это обстоятельство привлекало грибников, в сезон тихой охоты, не смотря на то, что добираться сюда было затруднительно. Но кто добирался, попадал в грибной рай. Белые грибы, как воины царя Гороха, в коричневых касках, заполоняли всё свободное пространство на гряде. Они оккупировали территорию, изгоняя стыдливых сыроежек, хмурых моховиков, предателей подосиновиков.… Командовали парадом бравые офицеры мухоморы, которые разрастались до неприличных размеров и умирали от старости, а не в бою с грибниками. Уж не знаю почему, но грибники, проникавшие сюда, не трогали мухоморы, как обычно в других местах, не били им морды сапогами. И бравые офицеры росли, теряя войско, дряхлели и тихо умирали, забытые всеми. Наверное, именно поэтому, грибы здесь не переводились…

 

[Кестя]

…Грибов было много, но почти все – переростки и червивые, поэтому я не стал задерживаться из-за них на гряде. Пройдя её почти всю, я решил передохнуть, и остановившись под толстой, в обхват сосной, скинул с плеч надоевший рюкзак. Сев прямо на ковер из хвои, я прислонился спиной к стволу и посмотрел вверх. Сосна, в своем далеком детстве лишилась верхушки, (боже мой, звучит как «девственности») отчего её расперло вширь, ветви разрослись до огромных размеров, образовав нечто вроде шатра, над головой усталого путника, каким я и являлся. Рядом с деревом угадывалось старое костровище – аккуратненькое выжженное пятно, присыпанное коричневой хвоей. Оглядевшись вокруг, я не заметил признаков цивилизации: пустых консервных банок, бутылок, презервативов, шприцов… все было чисто и аккуратно. Незнакомые грибники, отдыхавшие здесь когда то, все тщательно за собой убрали. И кстати, вся гряда выглядела ухоженной, не смотря на то, что в иной сезон на ней можно было встретить несколько десятков грибников, а в длину она была всего два километра, и в ширину метров двести. С высоты птичьего полета это было красивым зрелищем: на берегу моря – болота лежал, выброшенный волной, гигантский кит, до того старый, что весь зарос водорослями… это место так и называется – китовая гряда.
…Зашуршало сбоку и я замер, вспомнив правило: если хочешь оставаться невидимым в лесу – не делай резких движений. Медленно, боясь вспугнуть зверя, я повернул голову на шум и улыбнулся, сожалея, что фотоаппарат убран в рюкзак: в нескольких метрах, на стволе соседней сосны, замерла темно-рыжая белка, скосив на меня черные бусинки глаз. Громадная, с молодого кота, белка сосредоточенно двигала челюстями, словно рассказывала мне о событиях, произошедших в мое отсутствие. Поговорив со мной немного и не дождавшись ответа, белка отвернулась и рывками стала подниматься по стволу, когтями отколупывая чешуйки от коры. Перебравшись повыше, она скрылась в кроне дерева, навсегда позабыв про меня.
Перекурив, я потихонечку стал спускаться с гряды, обходя болото, которое бесформенной, жирной кляксой расползлось по зеленому листу леса. Болото было огромное, почти сорок квадратных километров, с непроходимыми трясинами, с островами – оазисами сухой твердой земли. Сюда редко кто ходил, из-за боязни сгинуть в трясинах. Это королевство идеально подходило для штаб-квартиры какой нибудь нечисти, вроде леших, а также для тех, кто хочет скрыться от глаз людских и от закона…хотя неизвестно, что хуже: закон или нечисть…
Я брел по краю болота, слушая перекличку журавлей, которые потихоньку собирались в маршевые колонны, доедая свои лягушачьи обеды. Впереди их ждала дорога на теплый юг, вроде бы радоваться, а они курлыкали почему то совсем не весело.… Подул ветерок, зашумев в листьях, и они звонко зашелестели увядающей свежестью. Зашелестела и осока, расположившись вдоль ручья, лениво вытекающего из болота. Её сухое шуршание придавало таинственности, и казалось, ветерок был дыханием тайны…

 

[Кестя]

простите, забыл: Посвящается солдатам, пропавшим без вести.Всем.

Выйдя к истоку ручья, я прислушался: порыв ветра иссяк, звуки исчезли. Я стоял у бездонной трясины, которая возомнила себя вечной хранительницей тайны: Тайны Неизвестного Солдата. И Тайна, вечно всё знающая, узрела ключ в моих руках: медальон солдатский, врученный мне Михеем, я расшифровал. И имя летчика, лежащего в трясине, я знал. Тайна глядела на меня из бездны, затаив дыхание, и мне стало не по себе: тишина казалась зловещей…
Перешагнув через ручей, я оставил за спиной болото и зашагал по редколесью. Деревья здесь были молодые, самым старым было лет по двадцать пять. Под ногами хрустел белый мох, сухой и ломкий, от нехватки воды. Именно такой мох и вспыхнул порохом, от небрежного обращения с огнём, тридцать лет назад, превратив в пепел вековые сосны, уничтожив всё, на территории в десять футбольных полей.
…Прошагав эти поля, я вышел на широченный луг, который служил когда - то пастбищем для многочисленного стада коров. Коровы давно забиты, мясо съедено, да и сами едоки, кто умер, кто подался в большие и малые города в поисках лучшей жизни. Нашли они эту лучшую жизнь или нет, я не знаю. Зато знаю, что на многие километры вокруг нет ни одного большого поселения людей. Всё вымерло.… Так, живут кое где на хуторах ортодоксы, вроде деда Михея, и всё…
За лугом начинались холмы, поросшие лесом. Я не стал выбиваться из сил, переваливая через них, памятуя о поговорке про умного и гору. Два холма я обошел, а на третьем жил Михей. Его изба стояла на самой вершине, открытая всем ветрам. Рядом с избой сверкали стёклами две больших теплицы: основание сложено из камней, четыре метра в высоту, двойные стёкла, отопление печное… капитально всё сделано. Лето в этих местах скоротечное, а растениям, что выращивает дед, нужно много тепла.
Я посмотрел на часы: шесть вечера. Из автобуса я вышел в полдень, выходит, добирался я до деда шесть часов, что на пол часа больше, чем в прошлый раз. Часы я снял и убрал в карман, чтобы в следующий раз взглянуть на них только через неделю, когда пойду обратно. Здесь, у деда Михея они не нужны. Время делится не на часы, а на части суток: день, ночь, утро, вечер. Проще некуда. Для того, чтобы ощутить разницу между повседневностью и отдыхом, вовсе не обязательно придумывать что то экзотическое и необычное, уничтожая энное количество денег в кошельке и нервных клеток в организме. Достаточно забыть о механизме, состоящем из кучи очень мелких деталей, который делает только одно: отсчитывает прошедшее время, деля его на мгновения…. Остановись, мгновение, замри на день, ночь, утро или вечер, и тогда ты будешь воистину прекрасно! Жаль, что я это делаю очень редко, только тогда, когда выбираюсь к деду Михею. И эти прекрасные мгновения длятся всего семь дней и семь ночей…

 

[Кестя]

...Пройдя мимо теплиц с пышной зеленью, я подошел к бане. Банька, примостившаяся на пологом склоне, весело выпускала из трубы берёзовый, вкусный дым. Вот это повезло: попариться с долгой, утомительной дороги – милое дело! За баней, под навесом, стояла зелёная «нива», столько повидавшая на своём веку, что маститым внедорожникам из « Кемел трофи» и не снилось, а если и снилось, то они вздрагивали во сне, пуская выхлопные газы. «Бэээ…» - поприветствовала меня коза, которую так и звали: Коза. Привязанная к колышку верёвкой, метров двадцать длинной, она мирно паслась на склоне. Подходя к дому, со стороны заднего двора, я ожидал услышать весёлый лай Амура, Михеевской лайки, собаки чрезвычайно умной и доброй. Она была так добра, что гоняя белку по деревьям, лаяла так, будто просила прощения у зверя, что станет соучастницей убийства…. Лая не слышно, никто не бежит ко мне, сбивая с ног и облизывая шершавым языком лицо. Наверное, по лесу шляется, или дрыхнет в своей избушке- конуре, хоромах метр на полтора, с навесом и окошком. Заглянув за угол дома, я увидел милую картину: за столом, на своей завалинке из вывороченного пня сосны, похожей на трон, сидел дед Михей, спиной ко мне. Напротив деда, лицом ко мне, сидел незнакомец, в сером непонятном балахоне. Лицо его, с козлиной бородкой, было непроницаемо, словно вылепленное из воска, желтоватого цвета. Вместо глаз – щелочки. Сбоку, на табурете, сидел…Амур. Все молчали. Мда, немая сцена…
Кашлянув для приличия, я вышел из за угла и стал медленно подходить к троице. Амур, взглянув на меня в пол оборота, тихо гавкнул и отвернулся. Ничего себе, мальчики в усмерть накурились… Дед Михей повернулся, увидел меня, добродушно улыбнулся, и взявшись руками за белую голову, проговорил:
- Кестифон, только ты можешь прошагать пол дня по лесам, полям и болотам с немаленьким рюкзаком, набитым разным говном из города, хотя до меня от станции – Михей махнул рукой в сторону, противоположную той, откуда я пришел, - Всего час неторопливой ходьбы, а если предупредишь заранее – пятнадцать минут на машине. Как это называется, а? Пётр…извините. Кестя, это Пётр.
Я кивнул головой Петру, который встал из за стола и почтительно поклонился.
- Пётр, это Кестя.
Дед Михей подошел ко мне, мы пожали руки, потом обнялись. Подбежал Амур, прыгнул мне на лицо задними лапами, зараза, успев обслюнявить очки, и я, сбросив всю суету, усталость, заботы и тревоги, позабыв всё на свете, стал счастливым, беззаботным человеком, ну и пусть, что всего на неделю…

 

[Кестя]

продолжение (с лёгким паром)

Всё было хорошо, и баня была хороша. Дед Михей дров не жалел и каменка нагрелась до тёмно-вишнёвого цвета, чтоб отдать жар свой нашим спинам. Жутковато становилось, глядя на неестественный цвет металла, слушая грозное гудение дымохода. Казалось, одно неосторожное движение, и энергия огня выплеснется наружу, поглощая всё вокруг. Я зашел в парную, сделал осторожный вдох и понял, что меня хватит минуты на три или четыре, а потом я умру. Михей с Петром полезли на полок, я же умирать так скоро не хотел, и поэтому вытащил сиротливо стоящий под большой лавкой малюсенький табурет и пристроился на нём. Что-то бурча себе под нос, наверное, колдовские заклинания, дед материализовал из темноты ковшик с травяным настоем и приготовился выплеснуть его на раскалённые камни. Петр, наверное, тоже приготовился, судя по тому, как он вальяжно разлёгся на полке, но, скорее всего он просто не знал, куда его обманом заманил дед.
ПШшш…. – горизонтальный столб пара вырвался из каменки и ударился о бревенчатую стену бани, рассыпавшись на раскалённые молекулы. Облепив моё тело, они начали быстро нагревать его, стараясь довести до кипения.
«О-ох» - выдохнул я, натягивая пилотку, которую предварительно откопал в предбаннике, на самые уши. Выдохнуть то я выдохнул. А вот сделать вдох у меня с первого раза не получилось, раскалённый воздух обжег мне горло и я подавился.
«Кхе-кхе» - всё, что я смог изобразить… Бум! – с глухим шумом Пётр упал с полка и пополз, извиваясь как змея, к выходу. Он головой попытался открыть двери, она не поддалась и он истошно завопил:
- На помощь, нас заперли!!!
- Сильней толкай, недотёпа. Чего это ты сорвался, как угорелый, я только первый раз поддал! – из полумрака полка ответил Михей.
Пётр с силой толкнул дверь и выполз, перетекая через порог, в предбанник. Оттуда послышались стоны. Я посмотрел на Михея, который как ни в чем не бывало приготовил второй ковшик с водой, внимательно рассматривая в нём воду, словно пытался найти там…рыбу, что ли?
- Слышь, дед, а ты не перестарался с баней, как думаешь?
- Перестарался – это когда сгорит баня. А всё остальное ерунда. - Не найдя ничего подозрительного в ковшике, Михей плеснул его в зев каменки, которая тут же выплюнула раскалённую струю пара. Скрипнув, отворилась неплотно прикрытая Петром дверь.
- Дверь закрой, ирод! – крикнул Михей, обращаясь к Петру. Но я встал с табуреточки, прикрыл плотно дверь, перебрался на полок. Дед вторым ковшиком поддал на камни отвар еловой хвои и своей травы из теплицы. Запах, пьянящий, дурманящий, заполнил всё пространство парной, сделав воздух таким плотным, что появилось навязчивое желание пожевать его. Пересиливая жжение в горле. носу, лёгких, во всех порах тела, я несколько раз, с остановками вдохнул полной грудью раскалённый воздух, шумно выдыхая его обратно. Пот лил градом со всего тела, стекал ручьями, падал водопадами…, в ушах зашумело…
- Ну всё, я пошел, - просипел я через пяток минут и осторожно, боясь оступиться и упасть вниз, спустился с полка и поплелся к двери.

 

[Кестя]

- Да куда это вы разбежались? Столько пара даром изведём! – Прокричал возмущённо мне вслед Михей.
…Закрыв за собой дверь, я подсел к Петру, одиноко сидящему на скамейке и закинувшему ногу за ногу. Он смущённо улыбнулся, пододвинувшись.
- Ну, как тебе банька Михея? – Спросил я, переведя дух.
- Горяча очень, - просто ответил Пётр.
- Да, прожаривает до костей, - согласился я, прислушиваясь к аханьям и оханьям Михея, который добрался до веника. Ну всё, теперь туда вообще не попасть, в парилке смерч из кипятка. Я закурил, предложив сигарету Петру. Тот отрицательно мотнул головой.
Оханья и аханья становились всё громче и яростнее, словно Михей хотел до смерти захлестать себя веником…. Бух! – распахнулась дверь и в клубах пара появился дед.
- Ну вы чего расселись, вы в баню пришли или на свидание? Давайте, я вас попарю маленько, давайте, давайте, нечего на меня пялиться!
Недопареный Михей – грозное явление. И мы с Петром, оглушенные его напором, как нашкодившие коты, с прижатыми ушами, побежали в парилку. А я вообще, в вывернутой и натянутой на уши пилоткой, с голым задом, был похож на драпающего из-под Москвы немца.… Закинув обоих на полки, Михей плеснул их ковшика, поддав пару, и с озверелым лицом маньяка – гестаповца, сначала осторожно, словно приноравливаясь половчей, затем посмелей, посильнее, стал стегать нас по спинам, ногам, ягодицам…. Мы обречённо выли, рычали, стонали, распластанные в лепёшки, одурманенные конопляно-еловым паром. Время остановилось,…удары веника уже не казались горячими, а наоборот, приятно щекотали тело, сознание затуманилось, хотелось только одного: закрыв глаза. вечно лежать, подрагивая под хлёсткими ударами веника…наверное…я уже …умер…. Аааа – с тела рывком содрали кожу, грубо, нисколько не церемонясь. Это шутничок Михей, завершающим аккордом плеснул нам на спины ушат ледяной воды.
- Твою маковку, озверел, что ли? – Жизнь внезапно вернулась в тело, оно как на пружинах, подпрыгнуло вверх. Наверху оно столкнулось с телом Петра, и мы, обнявшись, благополучно приземлились на деревянные доски полка.
- А вы как хотели? Иначе нельзя, сейчас не зима, снега нет, да и бассейна я не выкопал, так что не обессудьте, такой вот способ закаливания.
Мы вышли в предбанник, еле дыша от приятной усталости. Отдохнув и обсохнув, повторили ещё раз садомазохистскую процедуру, по очереди до одури захлёстывая друг
друга веником.

 

[Кестя]

…Из бани вышли уже в сумерках, попав в прохладу предстоящей ночи. Кто сказал, что баня придаёт новые силы? Ничего подобного, она выжимает тебя полностью, не оставляя почти ничего, сил хватает только на то, чтоб дойти до веранды и обессилевшим упасть…а куда придётся, лишь бы упасть и не шевелиться... . Даже говорить не хочется, только покой. Но разве возможен покой с дедом Михеем? Этот бодрячок уже тащит чайник! Обозвав нас «парным мясом», он пинками поднимает нас с насиженных мест и посылает на кухню за пиалами, вареньем и кисетом. На кухне, забирая кисет, я почувствовал, как тупая боль осторожно влезает в голову и начинает распухать внутри, пульсируя в унисон с сердцем. Что- то с давлением, а что точно – не знаю, никогда не ходил к врачу. Но эта боль, к сожалению, сводит на нет всё блаженство после бани. Обидно!!! Одно утешает: как баня выжала из нас все силы, так чай Михея наполняет наши тела новой силой.
…Всё было хорошо, и чай был хорош…, дед никогда не говорит, что заваривает, но на вкус – зелёный чай с добавлением зверобоя. Воистину, волшебный напиток: с каждым глотком обжигающей жидкости усталость улетучивается, и после первой пиалы даже боль в голове съёжилась, забившись куда то в уголок, еле подавая признаки жизни.
- Так значит, почему я дальними кордонами пошел? – переспросил я давнишний вопрос, забивая Михеевскую трубку. На столе стояла знакомая пепельница, в виде головы змеи. С разинутой пастью, смертельными зубами и зелёными глазами.( Пепельница была старая, но чистая: почему то никто не хотел стряхивать в неё пепел).
- А вот мы завтра давай вместе сходим, до болота дойдём. Разузнал я немного про лётчика, которого твой дядька из ружья подстрелил…так говоришь, ходил на гусей охотиться? Ну, у него самая удачная охота получилась. Ладно, на болоте расскажу.
- вот спасибо тебе, Кестя. Я уже и не ожидал вестей получить. Ну, об этом завтра. Пётр, ещё чайку?
Петр отказался, завертев головой, поблагодарил жестом. Немногословный гость у Михея.
- Сходим утром, после рассвета. Петра в дорогу проводим, и соберёмся на болото. – Сказал Михей, держа пиалу в руке и разглядывая чай.
Я посмотрел на Петра. Его лицо, почти невидимое в вечерних сумерках, ничего не выражало, и казалось, он далек от нашего разговора. Но на мой взгляд он ответил лёгкой улыбкой. Я не удивился такой немногословности Михеевского гостя. Откровенно говоря, деда посещают гости все неординарные, взять хотя бы меня. Но…словно магнитом притягивает это место, баня эта экстремальная, теплицы (то отдельный разговор); Амур – самое разумное собакообразное существо на планете; закаты и рассветы, тишина, нетронутая человеком; пепельница – змея, с гипнотическими глазами. Это создаёт ту неповторимую атмосферу, где необычное становится привычным.
- Вот и договорились. – подытожил я.
Амур подтолкнул нас к действительности, сладко и пронзительно зевнув, как бы закрепляя наш договор. Несмотря на живительный напиток, усталость прошедшего дня взяла своё, и мы, позёвывая, зашевелились. Собака встала и покинула веранду, и не услышала, как Пётр завершил этот вечер, превратив его в церемонию: он встал и поклонившись, сказал третью фразу за всё наше знакомство:
- С лёгким паром!

 

[Кестя]

Охота на диких гусей (прод.)

Приоткрыв один глаз, я увидел комара, сладко спящего на подушке, рядом с моей головой. Насосавшись крови, он мирно посапывал, нимало не заботясь о моей страшной мести. Ну и правильно, не буду же я совершать убийство, проливая при этом свою кровь… да и подушку пачкать. «Кыш!» - прогнал я наглеца, махнув рукой. Комар исчез, а я прислушался к разговору, доносящемуся из другой комнаты:
- …Вот, свидимся, бог даст. Передавай поклон старейшим, Пётр. И удачи тебе. Будешь в этих местах, заходи. Для тебя и братьев эти двери всегда открыты, здесь вы дома.
- Спасибо, Михей, братишка. Пока.
Пулей выскочив из тёплой кровати, я одел штаны и вышел в комнату. Крепко пожав мне руку, Пётр вышел на улицу. Улыбнулся на прощание, накинул капюшон, поправил за плечами вещмешок… держа в руке посох, зашагал по холму, уверенно смотря вперёд, на свой путь. Солнце выплёскивало первые лучи в небо, наполняя его теплом утренним, светом и надеждами, а мы долго смотрели вслед удаляющемуся Петру.
- Пойдём, чаю попьём , пора и нам в дорогу, -Глубоко вздохнув, сказал Михей и зашёл в дом. Подождав, пока путник скроется за первыми деревьями, я пошёл в дом, к горячему чаю.
…Раздвинув руками мешавшие ветки, я вышел на край болота. Михей стоял, поджидая меня, неторопливо забивая свою трубочку. За Михеем тяжело угнаться по лесу, он прёт, как танк, до цели, ни капли не заботясь о путниках. Потом поджидает , забивая трубку, потом начинает материться, шипя, как змея, не понимая, как можно так неуклюже ходить по лесу. Но вот я догнал его, и переведя дух, посмотрел на болото: равнина, темнеющая лесом на далёком горизонте и под ногами вместо тверди земной – бездонная пучина, прикрытая сверху ковром изо мха. На этом берегу лес вплотную подходит к краю болота, не решаясь двигаться вперёд. Но он каждый год исправно готовится к наступлению, атакуя опавшей листвой осенью, весной – молодыми побегами. Осторожно, шажок за шажком лес отбирал у болота территорию, и когда нибудь он победит, оставив в покое только самое глубокое место. Ну а пока в ближайшее столетие беспокоится не о чем, и болото широко, на многие километры, привольно раскинулось на этой земле, темнея островками коричнево – зелёного леса, давая жильё птицам, зверью, ну и, конечно же, рожая клюкву. Это, наверное, единственное добро, о котором знают все. И если кто-то категорично скажет, что клюква растёт на болоте, (не вдаваясь в подробности), будет абсолютно прав.
И сейчас клюквы уродилось много. Словно гигантским бисером засыпано всё вокруг, но бисером не красным, а бледно-розовым: ещё не дозрела, ещё чуток – и вспыхнет болото красными, сочными, весёлыми брызгами спелых ягод. То то раздолье для охочих до кисленького! И попрёт народ, потянется косяками до заветных мест, неся с собой бидоны, вёдра, рюкзаки, весело перекликаясь, в предвкушении большой страды . А ближе к вечеру пойдёт назад, медленно, уже без смеха и шуток, уставший до изнеможения, но довольный.
- Вон там это было, ровно посередине между двух островов. – Михей протянул руку, указывая на два острова, похожих на две зелёные бородавки, метрах в трёхстах от нашего берега.
- За этими островами и собирали бабы клюкву, там места сухие. Заходили на болото правее, проходили между островов, а затем разбредались, куда глаза глядят. А прямо перед нами – топь, сюда и упал самолёт, десятка метров до берега не дотянув.
Я смотрел на равнину, представляя себе самолёт, упавший сюда больше пятидесяти лет назад. Упавший, да так и оставшийся здесь навек. Никто не пытался добраться до него: сначала некому было, немцы не нашли место падения, хоть и облетали всё в округе, а нашим в войну не до этого было. Ну а после, когда время появилось, никто не знал, где искать. Наверное, только дед Михей место знает, да и я вот теперь. И сидит в своей кабине пилота лётчик Ганс, в вечном полёте, только не в облаках, а в трясине…да, глубоко улетел.

 

[Кестя]

- В тот день народу много собралось за клюквой, человек двадцать баб, не считая нескольких ребятишек. Тревожно глядя в ясное, безоблачное небо, перекрестившись, ступили на зыбкую плоскость и пошли, друг за другом, спеша побыстрее дойти до «ворот», так называли проход между островами. Потому что не везде можно пройти: трясина, - Пояснил дед, набивая трубку своим куревом. Я слушал рассказ, мысленно представляя ту далёкую осень 1943 года…
« Бесхозная земля» - так шёпотом называли в разговорах между собой немногочисленные жители окрестных хуторов этот край лесов и болот, намекая на то, что непонятно было, кто же был здесь хозяином: советская власть или финны с немцами. Край совершенно непроходимый для сухопутных войск, зато воздух принадлежал самолётам; целыми днями они летали туда-сюда поодиночке, парами, целыми стаями, деловито снуя в облаках. А бабам, жившим внизу, в своих избах, и невдомёк, чьи это самолёты. Не стреляют, не бомбят и на том спасибо. Жили тихонько, в страхе от всего, что происходило вокруг: далёкая канонада ужас наводила, низколетящие самолёты с ума сводили. Слава богу, на земле никто не воевал, всё больше в небе. Так и жили уже три года, проводили мужиков на войну, а сами остались ждать, чем кончится этот кошмар. Вот и август кончился, клюква в этом году уродилась – такого изобилия и старухи не припоминают. Раньше. До войны., семьями приходили на болото, жили в двух избушках, что неподалёку отсюда, правда одна избушка сгорела вначале войны, да и сейчас надолго не ходят в лес, страшно… А тут ещё ирод этот, фашист проклятый, повадился пролетать мимо болота, и как завидит баб – разворачивается, и из пулемёта : та- та-та…сволочь, ни дна ему ни …Покрышкина на него нет! Хорошо, Егор на хутор зашёл, хлебом поживиться. И бабы пожаловались на супостата, уговорили его с ними в лес идти. Егор, посмеявшись, что я мол, против самолёта сделаю, всё же согласился. На том и порешили. А куда денешься? Война войной, а традиции сильнее, испокон веков люди клюкву собирали, собирают и будут собирать, пока она родиться.

 

[Кестя]

...

Егор Тихомиров, тридцати пяти лет от роду, когда началась война, ушёл с хутора в лес, на болота. Воевать за советскую власть он не хотел. Не боялся, а не хотел. И на это у него была особая причина. За два года до начала войны на хутор приехали люди, зашли в дом, перерыли всё вверх дном, потом забрали дядьку, родного человека, и увезли на подводе, как сказали: «На следствие». Всё…больше Егор дядьку не видел никогда, и не слышал о нём ничего. Похоронив в душе свои чувства, Егор стал равнодушным. Работал егерем на дальнем кордоне, не проявлял никакой активности в общественной жизни, да и в личной не сложилось как-то, в общем – будущий бобыль. Так его и звали в округе: «Молодой бобыль». В июле сорок первого, не дожидаясь мобилизации, Егор исчез с хутора, прихватив казённое ружьё и кой какие пожитки. Но его не хватились: в один тёплый июльский день немцы разбомбили станцию в райцентре, где собрались на призывном пункте мужики.… Много собралось, человек двести, со всей округи приехали, и погибли почти все, так и не успев взять оружие. Егора тогда, наверное, тоже списали в потери, он повестку накануне получил. Вот только вместо станции, он в лес ушёл, на болота. Там и жил, на подножьем корме, охотясь, изредка забегая на хутор разжиться кой какими вещами, хлебом, щедро делясь охотничьими трофеями. Кстати, и военные трофеи у него были. Егор власть не любил, но захватчиков фашистов и союзников финнов, как нормальный русский человек, ненавидел. И на фронт не пошёл, справедливо полагая, что партизаня, прибьет поганых фрицев больше, чем под руководством красных командиров. Да и весточки с фронта приходили не радостные, бабы плакали, слушая сводки с фронта, подкрепляя их крупицами частной информации, выведанной из уст тех немногих, кто уже вернулся с войны калеками….
Слушая жалобы Нюры, молодой солдатки, Егор решил обязательно сходить с бабами на болото. И кой какой план у него уже созрел в голове… проучит он этого фрица.