Потом разговор сворачивает на Ирэн. И я вижу, с какой болью и любовью она говорит о дочери, я вижу, как она ее любит. Она вспоминает ту попытку суицида и говорит следующее: «Знаешь, она выглядела ужасно, тонкокостная, с худым лицом и огромными черными синяками под глазами… Она лежала на кровати, смотрела на меня и задавала вопросы, на которые такие простые и одновременно такие сложные ответы. Она спрашивала, а что бы было, если бы она умерла? А я ей отвечала, что мне бы было бы плохо. А что, в общем, ничего бы не изменилось. И солнышко также всходило бы, и травка также бы зеленела, только она бы этого всего уже не увидела».
Почему-то я запомнила этот разговор. Запомнила на всю жизнь и много раз прокручивала у себя голове, когда мне было безумно больно и эти воспоминания меня держали. Думаю, что также было и у Ирэн. Думаю, что несколько лет ее держало это воспоминание. Пока…
…В один из дней, мы по нашей традиции встретились в кафе «…», что на проспекте …..
Мы сидели за столиком, потягивая сливовое домашнее вино, и я рассказывала, с какой-то апатичной грустью, что собираюсь выходить замуж. Ирэн слушала, улыбалась, но в глазах у нее плескался глухой крик: «Дура». Я все ждала, когда это же слово сорвется у нее с губ, но… моя дорогая подруга на редкость хорошо умела владеть собой. Просидев несколько часов в кафе, мы разбежались каждая по своим делам.
1 января 200.. года раздался звонок мобильного,
и я услышала ее счастливый, захлебывающийся радостью голос: «Привет, дорогая! Как ты? Я вот шикарно! У меня новая жизнь, новая квартира на … кольце и я счастлива, слышишь? Я счастлива! Приезжай ко мне в гости. Я буду рада тебя видеть».
Пообещав приехать, я довольная повесила трубку и переключилась на своего парня, которому суждено было чуть меньше чем через год стать моим мужем.
Когда заявление в ЗАГС было отнесено, то нужно было определиться со свидетелями.
У меня сразу возникли проблемы. Дело в том, что по своей природе я всегда больше общалась с мальчишками, а вот с подругами была напряженка. Как-то сразу подумалось об Ирэн, но мой жених, тогда еще жених, скривился и сказал, что он против.
Они не были знакомы, но он ее заочно уже не выносил. Мне пришлось отказаться от этой, по сути правильной, идеи и искать другую свидетельницу. Потом потекла нужная семейная жизнь. Ирэн не звонила, я ей тоже. Так прошло два года, на протяжении которых меня мучила мысль, что надо позвонить, надо встретиться. Однажды, я не выдержала и набрала ее номер, но трубку никто не снял. Что ж, это было тоже нормально. Ирэн общалась только тогда, когда хотела. Не долго думая, я отправила ей емэйл и стала ждать ответа, но ответа не было.
И тогда черт меня дернул вбить ее имя и фамилию в инетовский поисковик. Сначала я даже не поняла что я вижу. Страница памяти….., страница памяти…., гласили ссылки одна за другой. Какая к черту страница памяти??? Я ткнула в первую попавшуюся ссылку и стала читать. По мере чтения мне несколько раз становилось нехорошо. То, что я прочла, просто не имело права существовать, это был дурной сон, который почему-то никак не хотел развеяться. Но минуты текли, а ничего не менялось. Постепенно, из тумана, в который погрузился мозг, всплыла мысль, что если она мертва, если она покончила с собой, то подтвердить или опровергнуть эту информацию сможет ее мать.
Сорвавшись с места перед монитором, я, спотыкаясь об ножку стула и падая, кое-как добралась до книжного шкафа, где уже давно пылилась моя записная книжка. Как ни странно, но нужный телефонный номер отыскался сразу. Набирая цифры, я несколько раз ошибалась, пальцы просто не хотели повиноваться. Но, наконец, этот барьер был преодолен и из телефонной трубки понеслись размеренные гудки. После 5 гудка трубку сняли, и я услышала приятный мужской голос, который поинтересовался кому я звоню.
Я растерялась, не ожидала попасть на мужчину. Хотя, прошло столько лет, мать Лены давно могла съехать. Все же собравшись, я попросила ее к телефону. Мужской голос тяжко вздохнул и сказал, что ее нет. Мне ничего не оставалось, как вежливо поинтересоваться, когда мне перезвонить, чтобы застать ее дома. Мужчина оказался не так прост и с явной усмешкой спросил у меня, а на каком основании он должен мне выдавать координаты человека, вдруг я какая-нибудь террористка. Такой глупости мне хватило, чтобы разнервничаться и вывалить на незнакомца все то, что я узнала. Что я подруга ее дочери, что мы с ее дочерью вместе росли, что мы давно по моей вине не общались, и я только что прочла в инете про ужасное происшествие. Мужчина второй раз за наш с ним разговор тяжко вздохнул и сказал, что понимает меня, но что это конечно не телефонный разговор, но что я могу и должна позвонить матери погибшей и дал мне номер мобильного. Я так и не позвонила, мне не хватило смелости.
Я долго собиралась, но так и не смогла найти слова, которые не были бы болезненными или глупыми.
Я не могу сказать, что после этого события моя жизнь рухнула, но, прорыдав три дня, я осознала, что что-то в моей жизни необратимо изменилось, что-то внутри сломалось, будто одна из стен, на которую можно было бы опереться, рухнула. Стало одиноко, одиноко от мысли, что я не успела ей сказать банальное теплое слово, не успела сказать, что несмотря ни на что она была мне дорога. А теперь уже у меня нет и не будет такой возможности. Это было больно и страшно. Время лечит, но память живет. Это как если бросить камень в реку. Вода вскипит, и побегут в разные стороны круги, но через какое-то время вода успокоится и все будет уже также как и раньше. Но это только видимость, ведь камень уже на дне…