Sandy Martin
Почетный участник
Слава богу. Слава богу, на этот раз отпустили на выходные. Дали подышать вольным воздухом.
Я понемножку хожу. Пусть на костылях, но уже на двух ногах. Слава богу. Мне так этого хотелось, даже снилось иногда. То есть во сне я не просто ходила, как обычно, а в гипсе или еще как-то, осознавая, что -уже можно-. Хотя в передвижении на костылях тоже есть один замечательный момент - когда обе ноги не касаются земли. Мини-полёт. Это по-своему интересно.
Больница все та же. Палата другая. Та была разделена на маленькие стеклянные боксы по три-четыре человека. Эта - большая, одно окно размером со всю мою комнату. Все вперемешку - большие и маленькие, мальчики и девочки. Все далеко друг от друга - ни поговорить, ничего. Скукота. Малыши то и дело плачут. Один - особо часто, громко и горько, словно его мучают. Никто ничего не может поделать, говорят, что истерика. Второй вообще лежит один. Детдомовский. Присматривает, кто может. Не могу даже представить, что творится в голове у трёхлетнего ребёнка, который лежит целыми днями буквально привязанный к кровати (загипсованной ногой к перекладине), один в незнакомом месте среди незнакомых людей, с единственным развлечением - киданием игрушками. В этом возрасте и день - вечность. А он должен пролежать так месяц. Не-пред-ста-вля-ю.
Там всегда темно - во-первых, время года такое, во-вторых, окна на северную сторону. Но в стекле этого огромного окна небо - если оно не совсем уж черное - всегда приобретает розоватый даже не оттенок, а - привкус. Не знаю, как это объяснить. Тонкий отблеск.
По ночам темно и тихо. Непривычно после вечно рыжего от фонарей неба в моем окне и беспрестанного грохота поездов и машин, от которого дрожат стены.
Первую ночь я долго не могла заснуть. А потом мне приснился замечательный сон (и без всяких глупых присказок): как я спасала его от хулиганов. Все ж таки как ни крутись и ни убеждай себя в том, что не любишь - подсознание во сне что-нибудь да выдаст.
Снилось мне, будто бы мы случайно столкнулись на Пискарёвке - на той, какой она была раньше: шумная, грязная, толпы народы, рынок, пропахший гнилью, табаком и семечками, вечная грязь и доски под ногами. Я - совсем больная, в кресле и в гипсе. Он тоже какой-то слегка подбитый. Смеялись над этим. Потом пошли, он расспрашивал меня про жизнь, я рассказывала. Тут появляются трое подозрительных личностей, будто бы наши общие и не очень хорошие знакомые, имеющие к нам обоим счеты. Начинают его бить. Я уже становлюсь здоровой (как это быстро во сне!), бросаюсь на них, отпихиваю... им надоедает, и они хватают меня, причём немного придушивая. Но тут случается что-то (не помню что), и они на секунду отпускают нас. И мы бежим - к моему дому, зная, что там мы будем в безопасности...
Тут я просыпаюсь. С чувством свободы и осознанием, что, хоть и про разным траекториям, мы движемся к одной и той же точке. У меня щекочет в горле, и я выдыхаю "люблю".
Не знаю, много или мало тех, кто умеет любить так, как я, но точно мало кому удается доказать это меньше, чем мне...
Я понемножку хожу. Пусть на костылях, но уже на двух ногах. Слава богу. Мне так этого хотелось, даже снилось иногда. То есть во сне я не просто ходила, как обычно, а в гипсе или еще как-то, осознавая, что -уже можно-. Хотя в передвижении на костылях тоже есть один замечательный момент - когда обе ноги не касаются земли. Мини-полёт. Это по-своему интересно.
Больница все та же. Палата другая. Та была разделена на маленькие стеклянные боксы по три-четыре человека. Эта - большая, одно окно размером со всю мою комнату. Все вперемешку - большие и маленькие, мальчики и девочки. Все далеко друг от друга - ни поговорить, ничего. Скукота. Малыши то и дело плачут. Один - особо часто, громко и горько, словно его мучают. Никто ничего не может поделать, говорят, что истерика. Второй вообще лежит один. Детдомовский. Присматривает, кто может. Не могу даже представить, что творится в голове у трёхлетнего ребёнка, который лежит целыми днями буквально привязанный к кровати (загипсованной ногой к перекладине), один в незнакомом месте среди незнакомых людей, с единственным развлечением - киданием игрушками. В этом возрасте и день - вечность. А он должен пролежать так месяц. Не-пред-ста-вля-ю.
Там всегда темно - во-первых, время года такое, во-вторых, окна на северную сторону. Но в стекле этого огромного окна небо - если оно не совсем уж черное - всегда приобретает розоватый даже не оттенок, а - привкус. Не знаю, как это объяснить. Тонкий отблеск.
По ночам темно и тихо. Непривычно после вечно рыжего от фонарей неба в моем окне и беспрестанного грохота поездов и машин, от которого дрожат стены.
Первую ночь я долго не могла заснуть. А потом мне приснился замечательный сон (и без всяких глупых присказок): как я спасала его от хулиганов. Все ж таки как ни крутись и ни убеждай себя в том, что не любишь - подсознание во сне что-нибудь да выдаст.
Снилось мне, будто бы мы случайно столкнулись на Пискарёвке - на той, какой она была раньше: шумная, грязная, толпы народы, рынок, пропахший гнилью, табаком и семечками, вечная грязь и доски под ногами. Я - совсем больная, в кресле и в гипсе. Он тоже какой-то слегка подбитый. Смеялись над этим. Потом пошли, он расспрашивал меня про жизнь, я рассказывала. Тут появляются трое подозрительных личностей, будто бы наши общие и не очень хорошие знакомые, имеющие к нам обоим счеты. Начинают его бить. Я уже становлюсь здоровой (как это быстро во сне!), бросаюсь на них, отпихиваю... им надоедает, и они хватают меня, причём немного придушивая. Но тут случается что-то (не помню что), и они на секунду отпускают нас. И мы бежим - к моему дому, зная, что там мы будем в безопасности...
Тут я просыпаюсь. С чувством свободы и осознанием, что, хоть и про разным траекториям, мы движемся к одной и той же точке. У меня щекочет в горле, и я выдыхаю "люблю".
Не знаю, много или мало тех, кто умеет любить так, как я, но точно мало кому удается доказать это меньше, чем мне...
