Сборник симс-рассказов: "Игра теней"

[Донна Анна]

In the death car

«A howling wind is whistling in the night
My dog is growling in the dark...
In the death car, we're alive...»

Iggy Pop, «In the death car»​

Конни вздрогнула. Как давно она не слыхала, чтобы кто-то произносил вслух ее имя...
После рождения Младшего Джей решительно настоял на том, чтобы при детях они называли друг друга «Джейкоб» и «Констанция». Ну а поскольку дети быстро выросли и скрыться от них стало невозможно, она волей-неволей смирилась с решением мужа.
Впрочем, сегодня Конни готова была душу прозакладывать за то, что их детям решительно наплевать не только на то, как они с Крисом друг друга называют.
Младший, который еще не так давно ощутил себя самостоятельной личностью, иногда бросал виноватый взгляд на нее, сгребая со стола только что выклянченную десятку. А Старший давно уже смотрел сквозь них – спокойным холодным взглядом. И Конни не строила иллюзий по поводу того, какие усилия он тратит на то, чтобы за завтраком хотя бы изобразить заинтересованность в теме их разговоров...

На сей раз слух, тот самый абсолютный музыкальный слух, о котором с такими восторженными придыханиями твердили во времена ее детства учителя, подвел ее.
Некому было ее звать в опустевшем доме.
Констанция Хартфорд усмехнулась. Открытие, осенившее ее внезапно, было таким неожиданным и забавным...
Этот приступ мигрени, так жестоко скрутивший ее перед самой поездкой, проявился как нельзя более кстати...

- Может быть, тебе стоит принять таблетки? – осторожно спросил Джейкоб.
Конни улыбнулась. На семнадцатом году супружеской жизни они виртуозно научились читать мысли друг друга. Она прекрасно понимала, что на самом деле хотел бы сказать муж – давай, дорогая, закинься чем-нибудь обезболивающим, полежи минут двадцать на диване с мокрым полотенцем на лбу и двигай вместе с нами исполнять свой семейный долг.
- Ты ведь знаешь, таблетки мне не помогают, - она с силой прижала пальцы ко лбу и закрыла глаза. («Это будет еще одно Рождество в доме твоей матери, тот еще праздник, сам понимаешь, милый... так что бери-ка мальчиков и поезжайте без меня. В конце концов, я единственная в этой семье, кто не приходится кровной родственницей твоей мамочке...»).
- Ты могла бы хотя бы попробовать, - в голосе Джейкоба зазвучали прокурорские нотки. («Сука ты такая, ты что, хочешь сказать, что мне придется ехать через два штата под мокрым снегом в компании двух этих ноющих поганцев? А потом распевать рождественские гимны возле огромной пластиковой ели, в компании мамаши и двух ее лучших подруг, которые сначала расцелуют меня в обе щеки, вымазав своей жуткой лиловой помадой, а потом начнут расспрашивать, почему же Конни все-таки не смогла приехать и все ли у нас в порядке?..»)
- Это бессмысленный разговор, - Констанция сморщилась, сбросила шлепанцы и подтянула ноги на кресло, - ты ведь помнишь, что сказал доктор... («А доктор сказал, что никакой опасности нет, рентген подтверждает отсутствие опухоли, но эти головные боли, как их там, блуждающие, стреляющие, вальсирующие... эти боли время от времени будут возвращаться, и вы ничего не сможете с этим поделать... Вот рецепт на снотворное, но ради бога, не злоупотребляйте, а если боли станут повторяться чаще, чем раз в несколько месяцев, обязательно позвоните мне... и пожалуй, я оставлю вам свой домашний телефон...»)
- Хорошо. – на миг ей показалось, что сейчас Джейкоб не произнесет больше ни слова, и уйдет, хлопнув дверью, но те времена, когда они могли безнаказанно позволить себе такие эмоциональные всплески, канули в небытие, - Если почувствуешь себя лучше, позвонишь?..
Она кивнула, не открывая глаз. Послышался звук закрывающейся двери, шаги по ступеням лестницы а потом снизу донеслись голоса. Слов было не разобрать, но она безошибочно различила возмущенную интонацию Младшего.
А потом они уехали.

И только теперь Констанция, - о нет, скорее, теперь все-таки Конни! - оценила, какой сказочный подарок она получила от Судьбы на Рождество. Голова все еще болела, но не той, с ума сводящей, разламывающей виски болью, как лет пять назад. Боль все еще оставалась с ней, но с болью, - как успела понять Конни за тот ужасный год, когда узнала ее близко, очень близко, - всегда можно договориться, если вести себя правильно... Потрепаться с ней по-приятельски, рассказать что-нибудь смешное, спеть песенку... Песенка помогала всегда. Конни откашлялась, помедлила пару мгновений, вспоминая мотив, и тихонько замурлыкала ту самую песенку, которая столько раз помогала ей избавиться от госпожи Боли, незваной гостьи, с которой надо обращаться как можно осторожнее... «Я не знаю, почему мне помогает пение. Наверное, вся штука в том, что у меня нет слуха, а у нее есть», - задумчиво сказала она как-то раз доктору, и тот рассмеялся во весь голос.

Она даже удивилась, так легко ей удалось убаюкать госпожу Боль, - и часа не прошло с того момента, как Джейкоб с сыновьями отправились праздновать свое мученическое Рождество. «Позвонишь?» - спросила она себя и тихонько рассмеялась. Как бы не так!

- Почему ты не разведешься с ним, я не понимаю? – сдерживая раздражение, спрашивала она сестру уже бог знает в какой раз за последние три года. Она знала, что ей ответят, да и сестра тоже знала... Ее второй муж, законченный алкоголик, был дважды разведен и по-настоящему богат. Ничем другим нельзя было объяснить то, что их сюрреалистический брак продержался так долго.
Да, это было то самое богатство, о котором они часто говорили в юности – в то время, когда кажется, что любая дверь на незнакомой улице может внезапно распахнуться, а оттуда, словно новенькая кукла из коробки, под звуки «Вальса цветов» торжественно выплывет прекрасный незнакомец и поведет тебя в ту волшебную страну, где по вечно голубому небу плывут белоснежные облака и где снимаются все рекламные ролики про фруктовые йогурты и низкокалорийные майонезы...

- Вчера он пришел домой совершенно трезвый, - торжественно сказала сестра.
Конни не смогла сдержать смешок.
- Почти совсем трезвый, - уточнила сестра, - и принес мне пиццу...
Конни вздохнула и на какое-то время отключилась, разглядывая поцарапанную полировку на дверце книжного шкафа, от которого все равно давно уже пора было избавиться, и слушая вполуха нытье сестры, которая, как всегда, старательно перекладывала ответственность за все свои проблемы то на мужа, то на его родню, то еще на кого-то; этим искусством она владела в совершенстве... С каждой секундой Конни все острее чувствовала невыносимое искушение повесить трубку и выдернуть из розетки телефон.

- О! – ловко ввернула она после первого же намека на паузу, появившегося в разговоре, - ты прости, у меня снова разболелась голова. Пойду прилягу, а ты обязательно позвони мне завтра, хорошо?
И повесила трубку. Конни прекрасно понимала, что сейчас во второй раз за вечер нарушила один из священных семейных ритуалов – не дождалась ответного «пока, давай» или что там еще собиралась сказать ей сестрица.

Конни глубоко вздохнула. Она все еще не могла поверить в то, что ей предстоит три долгих дня, наполненных покоем и счастьем одиночества. Помедлив пару секунд, она решительным движением выдернула телефонный провод из розетки.

Вскоре она потеряла всякое представление о времени. Причудливые свечи, которые она с таким упорством коллекционировала в течение последних десяти лет, и которым так и не удалось озарить своим трепетным пламенем ни один из романтических семейных ужинов, - да, вот так получилось, почему-то о том, что к романтическому ужину полагаются свечи, она вспоминала лишь в тот момент, когда Джейкоб доставал из прикроватной тумбочки презервативы, - всегда одним и тем же движением, с одной и той же заговорщической ухмылкой на лице... Словом, похоже было, что теперь эти свечи дождались своего часа. Лиловые, зеленые, голубые, розовые, с ароматом жимолости и лаванды – они заполонили всю ванную. Положив пятки на край ванны, Конни рассеянно помахивала ступнями в такт музыке... Как хорошо, что она догадалась сохранить эти два диска, которые так удачно вместили почти все ее любимые песни...
Она заглянула в холодильник. Ну, еще бы. Не настал тот день, когда в холодильнике Хартфордов переведется мороженое, о существовании которого она строго-настрого запретила себе вспоминать сразу после рождения Младшего.

Завтра она обязательно сделает триста пятьдесят махов каждой ногой, соберет свечи и отскоблит потеки воска с кафеля, но сегодня Конни чувствовала себя голливудской звездой, отпустившей на один вечер всю прислугу, дабы побыть одной и расслабиться после шумной премьеры...
Она выглянула на улицу через щель в жалюзи – их добропорядочные соседи, живущие через дорогу, давно погасили свет, и только гирлянда из пестрых лампочек раскачивалась на ветру. Под световыми конусами фонарей медленно, словно чаинки в стакане, оседали крупные хлопья снега.
Завтра все поднимутся ни свет ни заря, и для них начнется хлопотливый долгий день с его торжественными ритуалами - вощением полов, чисткой серебра, суетой вокруг священной индейки... Страшно подумать, сколько же усилий необходимо некоторым людям, чтобы почувствовать наступление праздника... А Джейкоб и мальчики сейчас, наверное, уже въезжают в такой же полусонный городок, одурев от дальней дороги, и когда они после всех радостных восклицаний свекрови и сытного ужина закроют глаза, чтобы отойти ко сну, перед глазами у каждого запляшет брелок с этой невозможной Белкой из «Ледникового периода», подвешенный к лобовому стеклу машины...
«Черт меня побери, если это не был лучший день в моей жизни», - такой была последняя мысль, посетившая Конни уже в постели, на перекрестке между явью и сном.

Она и сама не поняла, что заставило ее открыть глаза и резко, в одно движение, сесть на постели. Конни даже задержала дыхание, прислушиваясь. В доме царила абсолютная, идеальная тишина. Она покосилась на зеленые цифры электронных часов. 1:20.

Но Конни знала совершенно точно, что проснулась не просто так. Входная дверь была заперта, а черным ходом они не пользовались много лет, так что замок на нем практически никогда не отпирался. От мысли о том, что в доме, кроме нее, есть кто-то еще, Конни затрясло. Передвигаясь плавно и бесшумно, она спустилась на первый этаж, стараясь держаться как можно дальше от перил каменной лестницы. Отсветы уличного фонаря и китайских фонариков, развешанных мальчиками по всему саду, позволяли разглядеть ступени, но и не будь их, она двигалась бы так же уверенно – она ведь выросла в этом доме.

В два прыжка преодолев вестибюль, она дернула дверную ручку. Дверь была заперта. Оставался черный ход и окна...
Не зажигая света, стараясь не производить ни малейшего шума, Конни свернула в кабинет.
Пистолет Джейкоба, купленный в свое время как раз для таких непредвиденных случаев, лежал в потайном отделении стола. В свое время Конни по настоянию Джейкоба даже несколько раз ездила с ним в тир, где старательно целилась в картонные мишени, но в последний момент почему-то всегда закрывала глаза. Кажется, ни одна из ее пуль так ни разу и не проникла за пределы внешнего, самого крупного из колец мишени. Джейкоб был очень недоволен.

«Лучший день в моей жизни», - прошептала она, и неожиданно для себя издала судорожный, икающий смешок.
Крадучись, она пошла дальше. Бильярдная, столовая, кухня. Комнату за комнатой, методично Конни обшаривала собственный дом, стараясь дышать как можно тише. Но ни на первом этаже, ни на втором – в гостевых спальнях и детской, в комнатах Старшего и Младшего не было видно никаких признаков чьего-либо присутствия.

И когда она уже совсем было собралась признать свое поражение, Конни услышала чей-то смех.
Она судорожно, со всхлипом вздохнула и подняла пистолет. Тикали большие часы в коридоре. Лунный свет, проникая в коридор, обводил черными контурами предметы. Она терпеть не могла фильмы ужасов

Несколько раз мальчикам удавалось уговорить ее посмотреть какой-нибудь «нестрашный ужастик», как они это называли, но как только героиня его, истерзанная ужасом блондинка с глубоким декольте, нечеловечески голубыми белками глаз и кухонным ножом наперевес, начинала маленькими шажками продвигаться к фамильному склепу, Конни находила любой предлог, чтобы скрыться в кухне и мелкими глотками пить чай, стараясь не слышать душераздирающих воплей и не гадать о том, кто их издает – полуистлевший зомби в камзоле с позументом, разрезанный кухонным ножом на две половинки, живущие самостоятельной жизнью, или блондинка, припертая в угол молчаливой стайкой кровожадных предков...
В этот миг она вдруг представила себя со стороны и с немым ужасом поняла внезапно, что и она сама в этой глупой пижаме и с пистолетом в руке, и коридор, залитый лунным светом, и смех наверху, где-то на чердаке – все это до тошноты напоминает именно эпизод третьесортного ужастика. Она помедлила, ожидая, не услышит ли еще чего-нибудь, но смех стих, и наступила тишина.

 

[Донна Анна]

In the death car - часть вторая

Она повернула круглую ручку на двери, за которой начиналась лестница.
Дверь на чердак была полуоткрыта. Плечом вперед Конни скользнула внутрь. И застыла, не в силах сдвинуться с места. Волна холодного воздуха окатила ее с головы до пят.
Окно было распахнуто. Большое, некогда витражное окно, с низким подоконником – девочкой ей всегда хотелось дотянуться до единственного оставшегося стекла с выпуклым рисунком из виноградных листьев и пощупать круглые бордовые виноградины, - и на этом подоконнике сидели двое. Теперь она слышала совершенно отчетливо, как они перешептываются вполголоса.

- ... но это всего лишь музыка, говорит она мне, это только музыка, нельзя же к этому так серьезно относиться.
- ... мне страшно представить, что было бы, если бы ты тогда не позвал меня с собой.
- ... я не хочу думать о том, что будет с нами через год или два...
- ... смотри, летучая мышь, а я думала, здесь они не водятся...

Конни не могла пошевельнуться. Она сейчас продолжала видеть себя как бы со стороны – женщину в пижаме, - господи, куда подевался этот пистолет? - и этих двоих – девушку и парня, сидящих на подоконнике, абсолютно голых и... нет, что-то было еще в этой картине неправильное... настолько неправильное, что она закричала, когда поняла, что именно.

И тогда они сразу исчезли, не растаяли в воздухе, как полагалось делать привидениями по всем сложившимся канонам, а просто исчезли.
Конни подошла к окну и глянула вниз. Разумеется, в заснеженном саду не было никаких летучих мышей. Она твердой рукой закрыла окно на оба шпингалета, но прежде, не удержавшись, все-таки прикоснулась к виноградинке. На ощупь та была именно такой, как ей представлялось в детстве – идеально гладкой и твердой.

Она спустилась на кухню и отперла бар. Бейлиз, - это было именно то, что необходимо женщине, оставшейся под Рождество одной в доме, где, как выяснилось, водятся привидения. Морщась, Конни налила себе ликера сначала, по инерции, «на два пальца», потом фыркнула сердито и плеснула от всей души. Ей, убежденной трезвеннице, этой порции вполне должно было хватить, чтобы добрести, пошатываясь до кровати и рухнуть замертво. «Главное – не орать при этом про пятнадцать человек на сундук мертвеца...» - подумала она и вяло хихикнула.Это был единственный бокал, который ей удалось найти, обшарив все шкафчики на кухне... Рюмки исчезли бесследно. Сначала пистолет, она так и не нашла его, теперь рюмки...

После первого глотка ей стало гораздо легче. Где-то на обочине сознания витала мысль, которую она никак не могла поймать...но после второго глотка ей это удалось. Лицо парня, сидевшего на подоконнике, определенно было знакомо ей. Эти впалые щеки, вечно всклокоченные волосы. О да, она видела его не в первый раз.
После третьего глотка память вернула ей этого человека.

Теперь ей казалось странным не то, что она вспомнила его, а то, что она могла его забыть. Хотя они никогда не были друзьями. Они не были даже близкими знакомыми. И уж, конечно, между ними никогда не происходило ничего «такого», как они это называли двадцать лет назад.
У него было какое-то сложное имя... итальянцы, испанцы, откуда там принесло его родителей в этот городок?.. Она не помнила. Его все равно никто не звал по имени. У него было прозвище – Граф, и такая особенная улыбка, нагловато-смущенная, которую, раз увидев, уже не позабудешь. Конни помнила, как она сама увидела его впервые – он был в желтом свитере, хотя в университете строго-настрого были запрещены любые цвета, верхней одежды, кроме коричневого, черного и синего... но он умудрился проходить в этом свитере до самого диплома... или до того момента, пока его не выгнали. Этого Конни уже не помнила. Она сама ушла с третьего курса, проклиная университет, жизнь, токсикоз и все живое. Через месяц они с Джейкобом сдались перед дружным натиском родителей и вынужены были пожениться. И с тех пор жизнь и до сего дня жизнь их катилась по той же выверенной временем колее, что и большинства семей в их городе. Пеленки, смеси, молочные зубы, колики, ветрянка... Конни вздохнула. До Графа ли ей было, до его ли улыбки, когда Старший, который был в то время и единственным, вопил по три часа кряду, а Младший пинал ее изнутри, снайперски попадая в самые болезненные места...
Она знала только, что он уехал из города, как и собирался. Конни не помнила, кто сказал ей об этом – следуя логическим предположениям, кто-то из однокурсников. Она помнила со всей определенностью, что слышала об этом, но не более того.
Конни сделала еще один глоток и закрыла глаза. Это странное тепло, которое обернется утром головной болью, - раз или два ей случалось перебрать на вечеринках и она знала, как это бывает, - это странное тепло сопровождалось легким головокружением, словно она возвратилась в детство и сидела теперь на одной из карусельных лошадок, разрисованных аккуратными, геометрически правильными «яблоками». Но эта карусель не только кружилась, нет, за каждым поворотом ее подстерегали все новые и новые картинки, и каждая была ярче предыдущей...

Осень, они жгут листья, а потом сидят едва ли не до утра возле костра и треплются о всякой чепухе – кукурузных человечках и индейских духах, и Джей хотел испечь для нее картошку, но сжег ее до угольков, а потом перебрал лишнего и уснул на заднем сиденье машины, и в конце концов все исчезают, кто-то отправляется домой, кто-то идет купаться, сумасшедшие, на дворе октябрь, а они с Графом сидят возле костра и молчат, и только слышно, как вдалеке кто-то играет на гитаре Графа, а они смотрят в темноту, ничего не говоря, и единственное, что их разделяет – оранжевое пламя...

Зима, она опаздывает на занятия, и возле самого входа, поскользнувшись, падает на ледяной раскатке, короткая шерстяная юбка позорно задирается едва ли не до самого пояса, и прежде, чем она успевает пошевелиться, Граф подает ей руку и одним движением поднимает на ноги, так легко, словно они репетировали с ним эту мизансцену много раз подряд, она бормочет что-то, смущенно и благодарно, а он ничего не говорит и спокойно идет себе дальше, в другой корпус, а потом вдруг оборачивается и подмигивает – так, что у нее сердце проваливается куда-то глубоко и начинает биться по-прежнему ровно только несколько дней спустя.

Лето. Они отправляются на море всем курсом – всем-не всем, но те, кто мог себе это позволить, поехали. Впереди были три райских недели – море, свобода, а Граф зачем-то пришел на вокзал, всем своим видом показывая, что ему все это неинтересно, нет – он остается в городе, наконец-то подобралась замечательная группа, их уже пригласили играть на все лето в парке по выходным, это круто, о каком море может идти речь, все это детство. Каждый вечер они будут играть на открытой эстраде, - постой, ты вроде, говорил, что это только по выходным, - да какая разница, они будут играть за приличные деньги, а вы, стало быть, будете киснуть на пляже и играть в карты, пока не обгорите на тамошнем солнце? Он говорил нарочито громко, громче, чем было нужно, и тут она в первый раз за все это время посмотрела прямо ему в глаза и не отводила взгляда, пока он не начал сбиваться с мысли. Металлический голос невидимой женщины сообщил о том, что поезд отправляется. И тогда он протянул ей руку. Он просто стоял с протянутой рукой, словно уверен был в том, что в ответ она обязательно протянет свою, обопрется и легко спрыгнет на перрон, а потом положит голову ему на плечо, а он обнимет ее за талию, и они неторопливо побредут по перрону, помахав на прощание тем, кто остался в вагоне.
Конни беспомощно оглянулась. Ее рука, словно какое-то чужое существо, живущее собственной жизнью, уже метнулась к нему, и только в самый последний момент ей удалось остановиться.

Руке было неважно, что они с Джеем уже год «вместе» (да, это было еще одно слово из их студенческого жаргона – «спят» опускается, «вместе» остается), что их родители уже спланировали и расписали всю их будущую жизнь лет на двадцать вперед, и рефреном к этим соображениям звучит слово «шпана», брезгливо произнесенное как-то раз ее матерью, когда та увидела фотографию их курса и Графа на ней... Так какое имело значение все прочее – его музыка, его низкий голос, который она могла бы слушать всю жизнь, как мореплаватели слушали пение сирен, его светло-зеленые глаза...
Не опуская взгляда, Конни подняла руку в прощальном жесте, а потом резко уронила ее, развернулась и ушла в купе, где ждал ее Джей. Они играли в карты всю ночь напролет, и она выиграла три раза подряд. В тот день ей фантастически везло.

Конни вздохнула. Может быть, в этот вечер где-то в большом городе Граф... Нет, даже если оно так и было на самом деле, ей не хотелось об этом думать. Но если нет никакого другого разумного объяснения тому, что на ее чердаке вдруг появилась эта парочка, придется принять и такое... за неимением лучшего. Стакан был пуст.
Конни выключила свет в кухне и пошла спать. Перед тем, как погасить ночник, она несколько долгих минут прислушивалась – не донесется ли с чердака какой-нибудь звук. Но в доме было тихо.
Лежа в постели, она еще некоторое время размышляла о том, откуда взялась та девка, сидевшая на подоконнике вместе с графом. Конни не могла бы с уверенностью сказать, видела она ее где-то раньше или нет, но теперь и девушка казалась ей знакомой. Ей вспомнилось вдруг, как очень давно, когда ей было не больше шести лет, мать в разговоре с подругой обронила как-то фразу – «дом очень старый, но в нем еще никто не умирал».
- Никто не умирал, - сонно шепнула Конни, закутываясь в одеяло.

Ей не давала покоя эта девица, взявшаяся из ниоткуда. Откуда, и в самом деле, ей было взяться, если в доме никто не умирал... И уже самая последняя мысль, легко коснувшаяся ее сознания перед самым сном, примирила ее с существованием незнакомой девицы – глаза у нее были точно такие же, как и у Младшего.
- Вот и хорошо, - пробормотала Конни, засыпая, - вот и хорошо...