Мамору протянул руку, и коснулся лица Энди. Мальчик улыбнулся, и взял его ладонь в свою. Они вдвоем стояли на лужайке. Зеленой, окруженной лучистым лесом. Из глубины неба доносилось пение птичек, а трава шевелилась, щекоча ноги. Тепло мягко струилось по коже, а ветер шаловливо забирался под рубашку.
Энди лег на спину, и помахал небу. Мамору тихо засмеялся, и наклонился над ним.
-Химэ….
Мальчик обхватил его нагой торс руками и вновь удивился, какая у его любимого нежная и тонкая кожа. Ему даже на миг показалось, что она соткана из самого нежного льна. Увлекая его к себе, Энди сдул с его ресниц пушинку одуванчика. Теперь, когда они поменялись местами, Мамору смотрел на него снизу вверх. Его фиолетовые глаза светились, отражая дыхание. Осторожно Энди прильнул к нему. Тепло их тел освежал ветер. Опять появился тонкий персиковый аромат.
-Персики не цветут в это время года…
Нежная улыбка, и пальцы, расстегивающие рубашку на мальчике.
Энди нравилось прикасаться к его рельефному телу. Нравилось ощущать упругие мышцы и тугие связки стройного тела. Небольшой контраст с его, еще детской фигурой, тонкой и невесомой.
Сильные руки аккуратно расстегнули последнюю пуговицу, и, стянув белоснежную рубашку, окутывающую, подобно тонкому савану, откинули ее в сторону. На травяном покрывале, она белела так же, как их тела выделялись бледностью на пестром ковре.
Энди закрыл глаза, почувствовав, осторожное прикосновение к своим плечам. Почувствовав, как нежностью обволакивает его шею, и забирается в волосы. Как, лаская, исследуют каждый миллиметр его спины, груди, живота. Чувствуя, как его притягивают к себе, будто желая вдавить в жаждущее тело. И дальше, по тонкой талии вниз, и как будто разрывают ремень на брюках.
Тихий вздох, как будто через рот, вместе с прерывистым дыханьем вылетела птица.
-Я навсегда запомню тебя таким. Мой, только мой…
Яркая вспышка.
-Эй, малец! Проснись уже, наконец!
Кто-то похлопал его по щекам. Сильно болел затылок. Мальчик открыл один глаз. Над ним, вопреки ожиданиям, было совсем не лицо любимого человека. А лицо этого хамоватого незнакомца, который ураганом вторгся в их жизнь. Энди опять зажмурился.
-Очнулся-таки! Эй! Не вздумай опять терять сознание!
-Терять сознание?
-Ну да. Ты там, пол часа назад в коридоре рухнул, как подкошенный, Мо-тян† тебя только успел подхватить!
-Мо-тян… - Энди никогда не приходило в голову, что Мамору можно так называть. Мальчику нравилось имя этого человека, и он с удовольствием каждый раз произносил его. – А где сейчас Мамору?
-Я здесь, - тихий, еле слышный голос. Тут только до Энди дошло, что его держат за руку. Вначале он думал, что это тот тип, и хотел, было высвободить свою ладонь. Но затем, почувствовав знакомое прикосновение, успокоился.
-Хорошо.
-Ну, раз ты пришел в себя, думаю, нужно будет пообедать, и кое-что обсудить. Никто не против? – голос незнакомца удалился.
Теперь мальчик широко распахнул глаза, и, приподнявшись, вгляделся в лицо Мамору.
-Извини меня. Я не думал, что упаду в обморок, - виновато пробормотал мальчик.
-Ты передо мной извиняешься? Не смей! Я думаю, мне нужно будет много чего тебе рассказать и объяснить, а потом ты решишь, сможешь ты меня простить, или нет.
Энди сел и, поддавшись резкому всплеску чувств, прижался к Мамору.
-Всего лишь сон…
-Тебе приснился сон?
-Да. Чудесный сон…
И мальчик, уткнувшись в плечо мужчины, поведал ему о своем сновидении.
-Мамору, а мы когда-нибудь сможем поехать туда, на лесную поляну? Туда, где ветер будет шептать нам бесконечные истории, а теплая трава приветливо и призывно раскинется под ногами…
-Если ты простишь меня…
Шаги нарушили их тишину.
-Кушать подано! Пойдемте, а то я есть хочу– жуть! – незнакомец лукаво подмигнул им, ничуть не смутившись позы, в которой они находились. Энди удивился. У этого человека были слишком резкие перепады настроения, точнее, скачки эмоций. Но все же, мальчик ощутил, что он проголодался. К тому же, запах из кухни доходил даже до их комнаты. Приятный запах чего-то жаренного, зеленого чая, а еще, свежего хлеба.
-Ну, чего вы сидите! Вставайте уже! Или вам придется мое обессилившее тело самим тащить.
Мамору встал, и, взяв Энди за руку, направился за молодым человеком.
На душе у мальчика было легко, не смотря на то, что сейчас им предстоял далеко не легкий разговор. Но все же, ему казалось, что все непременно будет хорошо. И он даже испытал прилив симпатии к цветку, в одиночестве торчавшему на столе. Чахлому, вялому, но все же, борющемуся за свое существование. Вспомнились слова:
«Я не часто здесь бываю, поэтому тут так чисто и все будто неживое…»
«Никто не приходит сюда…»
«Никто не знает, что мы здесь…»
-А теперь, думаю, настало время расставить все точки над И, - чай разливал аромат персика по комнате, а из-под абажура настольной лампы лился мягкий, приглушенный сиреневый цвет. Цвет, сливавшийся с глазами Мамору. И даже как будто бы, не исходящий от светильника, а льющийся с его лица.
Энди кивнул, соглашаясь и, покосившись, поднял озябшие ладони над чашкой. Горячий пар медленно обогревал, и по рукам к плечам пробегали мурашки.
-Мы с тобой, вроде как, не знакомы. Меня зовут Луис. Луис Арье, - парень протянул руку Энди.
Мальчик на несколько секунд задержал взгляд на его пальцах, с аккуратным маникюром и коротко подстриженными ногтями. Это не были руки ни художника, ни музыканта. Рукопожатие оказалось сильным.
-Энди Рейку.
Луис усмехнулся уголками губ. Мальчика насторожила эта улыбка. Она очень сильно что-то ему напомнила. До боли сильно. Но он не мог понять, что именно.
-И так, Энди, пока ты был в небытие, Мамору успел мне немного рассказать о том, как ты появился….здесь. По правде сказать, я не ожидал от него такого. Привести незнакомого ребенка в дом, начать заботиться о нем, опекать. Затем начать делать ему подарки, потом предлагать услуги по обучению. А ты не задумывался над тем, что он может не делать этого бескорыстно?
«Но если ты хочешь уйти, то я тебя пойму. Это очень странно и подозрительно может выглядеть со стороны, но ты должен знать одну веешь. Я делаю это не потому, что хочу воспользоваться тобой, а потому, что ты стал мне очень близок. Ты напомнил мне самого себя в юношестве. И я прекрасно помню, как мне было сложно. И как я хотел с кем-то поговорить, кому-то рассказать о своих переживаниях…»
Энди посмотрел на Мамору. Он знал, что Мамору тоже помнит об этих словах. И мальчик не сомневался в том, что они были правдой.
-Нет. Я не знаю, почему он это делает. Но я знаю, точно, что я всегда буду, благодарен ему за это. Даже если я уйду, и никогда больше не увижу его, я всегда с теплом в душе пронесу воспоминания о том чудесном времени, что мы провели вместе.
-Хо, даже так? А не размышлял ли ты, Энди Рейку о том, что, быть может, тебе никто и не предложит остаться? Что после того «чудесного времени, что вы провели вместе», сказка закончится, а ты опять окажешься там же, где и был подобран? Вот только больше тебя никто не утешит.
-Нет. Я верю Мамору.
-Хмх,- Луис локтями оперся о стол, и, переплетя пальцы меж собой, чуть склонил голову на бок.
Из-за длинной густой челки Энди не мог различить целиком его лица, не мог даже просто увидеть глаз. Но все же странное чувство, настораживающее, не давало ему покоя. Как будто в человеке, сидящем напротив него таилась скрытая угроза. Энди опять взглянул на неподвижно сидящего Мамору. Казалось, тому абсолютно все равно, что его обсуждают, не обращая внимание на факт его присутствия. На его лице блуждала полуулыбка, а глаза были устремлены в никуда. Его прежнее невозмутимое хладнокровие вновь возвратилось к нему. И теперь почти невозможно было представить себе, что этот человек способен испытывать какие-либо эмоции вообще. Мальчик тихо вздрогнул, когда его ладонь, лежащую у него на коленях, осторожно сжали теплые пальцы.
«Все будет хорошо»
Никто не произносил вслух, но слова отпечатывались внутри, принося спокойствие.
-Ты, как я посмотрю, просто глупый мальчишка. Ты не спрашивал у этого человека ничего кроме имени. И ты доверяешь ему так, как никому не доверял за всю свою непродолжительную жизнь. Ты совсем не боишься, что все это может быть игрой. Тогда подумай вот над чем. Сколько там тебе лет? Шестнадцать. А сколько ему лет? Двадцать пять. Не трудно подсчитать вашу разницу в возрасте. И что же взрослому образованному человеку может понадобиться от меланхоличного, безобразно амбициозного и самовлюбленного подростка? Кажется, ответ напрашивается сам собой, – издевательская усмешка. – Но ладно. Предположим, что этот человек на самом деле увидел самого себя в юношестве, увидел все эти порожние метания и искания чего-то невозможного. И решил хотя бы раз в жизни оказаться добрым самаритянином, и помочь своему ближнему. Правда, помочь очень странным способом. Настораживающим способом. Ну ладно, подарки. У тебя такой жалкий вид, что даже мне хочется погладить тебя по головке, и дать леденец. Только что бы ты опять не разрыдался. Потому как по тебе видно, что ты большой любитель этого дела. Но вот приглашение пожить в своем доме… Или вот эта поездка на городскую квартиру…
«Никто не знает, что мы здесь….. Никто не знает. Никто не придет…»
-О, прошибло, наконец. Нет, все-таки, ты совсем еще ребенок. Как можно вот так, на пустом месте, взять, и уйти с чужим тебе человеком. Человеком, который не знает, и не может знать ничего о тебе, И о чьих душевных переживаниях ты даже не имеешь понятия. Твоя глупость вызывает у меня отвращение.
-Не чужой….
Луис картинно потер уши.
-Прости, что ты пробормотал?
-НЕ ЧУЖОЙ!!!!
Когда Энди вскочил, и хлопнул ладонями по столу, стул с грохотом упал на пол. Мальчик обернулся посмотреть, что там, запнулся об его ножку, и полетел вслед вниз, размахивая руками, в попытке за что-нибудь ухватиться. Этим чем-то, оказался край скатерти, и на Энди чуть было не свалилась чашка с чаем. Благо, Мамору успел вовремя ее подхватить.
Луис залился смехом, глядя, как мальчик потирает ушибленную руку.
-Ты хоть не убился, чудо в синих перьях? Ты еще и неуклюж, как не знаю что. Ходячее недоразумение… Господи, да как Мамору угораздило вообще с тобой связаться…. Он, конечно, дурак, но не на столько… – от смеха он не мог говорить.
Энди не обращал внимания на боль, хотя из довольно глубокой царапины на пол начала капать кровь.
-Ты…. Ты…. – мальчика колотило от злобы. – Да как ты можешь…. Да как у тебя вообще язык повернулся! – он пнул ногой злосчастный стул, отправив его в другой конец комнаты, и направился к Луису. Тот все еще корчился от смеха, когда Энди резко схватил его за волосы, и рванул вверх его голову.
-Запомни ты, мразь. Я быть может и тварь дрожащая, да вот только я никому не позволю так говорить об этом человеке ни в таком тоне, ни такими словами.
В него как будто вселился бес. И Луису, взглянувшему в его прищуренные полыхающие глаза, стало очень не по себе. Обжигающий лед, и ни следа от того испуганного ребенка.
-И если я еще раз услышу от тебя хотя бы тявк в сторону Мамору, я перегрызу тебе горло. Я видел смерть, и не один раз. И я знаю, что это такое. Поэтому, как бы мне не было плохо, и каким бы чудом природы я не был, можешь не сомневаться. Я сделаю.
Энди хотелось хлопнуть дверью, и убежать от этого человека. Но, огромным усилием воли он сдержался.
-А теперь, я думаю, мы продолжим разговор в другом тоне. Теперь ты мне поведаешь об отношениях, связывающих тебя с Мамору, - Энди невозмутимо поднял свой стул, сел, и, благодарно улыбнувшись, взял из рук ошарашенного Мамору свою кружку чая. Это было блаженство. Ему казалось, что по его враз застывшим жилам течет горячее обжигающее успокоение. Ободок чашки хранил легкий привкус губ Мамору. Он отпил глоток, и посмотрел на Луиса.
-Ну, что же ты молчишь? Или говорить гадости, это все, что ты умеешь?
Взмах руки заставил Энди замолчать.
-Я сам расскажу тебе. Так будет лучше.
-Но….-Луис попытался протестовать, но наткнулся на угрожающий взгляд Мамору.
-Довольно, Луис. Ты и так столько всего наговорил, что разгребать теперь твои слова нужно будет очень долго. Так что просто сиди и молчи. Энди, ты не протии?
-Нет, пожалуйста.
-Начнем с того, что ты уже знаешь. В детстве я был трудным ребенком. Трудным, и довольно замкнутым. Я не общался со своими сверстниками по той же причине, что и ты. Мне казалось, что они не в состоянии понять меня. В принципе, я придерживаюсь и сейчас того же мнения относительно некоторых людей. Тогда я был не прав, и признаю это. Быть может, если бы я больше задумывался над тем, что чувствуют окружающие, я бы не упустил так много. Но тогда меня изъедала тоска и чувства, которыми не с кем было поделиться. Именно тогда я стал все больше удаляться в собственный мир, который придумал, что бы отгородиться от реальности. Я точно помню день, когда я увидел новые краски. Мне тогда было только же, сколько тебе сейчас. Я был самым лучшим учеником в музыкальной школе. Отменно рисовал. Тогда я еще ничего не сказал отцу о чувствах к своему сенсею. И отец гордился мной. Я участвовал во многих конкурсах. Мои работы всегда занимали призовые места на выставках. Но в тот день, когда мне исполнилось шестнадцать лет, все изменилось. Я пришел к отцу, и поведал ему о том, что творится у меня на душе. А потом началась новая жизнь. Я перестал рисовать. Я больше не подходил к фортепиано. И, что самое главное, я перестал разговаривать. Что бы у меня не спрашивали, как бы ко мне не обращались, я ничего не отвечал. Я больше не видел никого. Каждый день я забирался на крышу нашего дома, и сидел там, все сильнее вплетаясь в свой мир. Для меня не существовало времени, и не было пространства. В своих фантазиях я улетал далеко-далеко, и не ощущал своего тела. Мне казалось, что его просто нет. Оно стало таким легким, что если бы подул сильный ветер, наверное, я бы упал. Отец всерьез беспокоился. Меня стали таскать по врачам, выписывали новомодные таблетки и просвечивали внутренности и голову новейшими аппаратами. Но обследования показали, что я здоров. Тога меня стали водить на сеансы к психологу, психиатру. Подвергали гипнозу, внушению. После стали обращаться к знахаркам и целителям. Ничего не помогало. Я не спал, не ел, а только сидел, улыбаясь и обняв колени. Иногда я вдел свое тело со стороны. Жалкая оболочка, плотно привязанная к земному миру. И, испытывая отвращение, я старался уйти туда, где мы с этим телом больше не пересечемся. Наверное, меня бы в результате заперли в психиатрической клинике, сочтя душевнобольным. Но однажды, из раскрытого окна, до меня донеслась мелодия. Странная, с резкими перепадами. Кто-то пел. Мужской голос, бесчувственный, но плачущий и манящий, как будто бы вливался в резкие толчки электронной музыки. Я не знал тогда, что напротив нашего дома был ночной клуб. Тогда я ничего не знал. Прошел год с тех пор, как я ушел в себя. От меня прежнего остались только воспоминания. И все же, отец еще на что-то надеясь, водил меня по различным эскулапам. Мне так жаль его стараний. Потому что тогда вытащить меня из моей бездны могло только чудо. А голос все звал меня, то, крича в истерике, то призывно жаждущий моего прихода. Каждую ночь я слышал его. Я распахивал окно в своей черно-белой, разрисованной тушью комнате, и, вдыхая острый запах мокрого асфальта и бензиновых испарений, наслаждался голосом. И однажды, когда голос тихо заплакал, ему вторило тихое пение. Мое пение. Впервые за три года молчания, я начал петь. Тихо-тихо, затем все громче, и наконец, перешел на срывающийся крик. В комнату вбежал мой отец, попытался меня успокоить, но я замолчал только тогда, когда затих голос. Моя песня оборвалась. Но для папы это стало чудом. Единственное, что я помню, что он улыбался и утирал слезы. «Все будет хорошо, сынок. Все будет хорошо!» Бедный мой папа. Сколько горя ему пришлось испытать из-за меня. Но я так благодарен ему. Не смотря на то, что он так и не принял моей странной натуры, и все старался познакомить меня с юными леди, надеясь когда-нибудь увидеть своих внуков. Но тогда, в комнате, не было предела его счастью. Это был единственный раз, когда он плакал. И я удивлен, что мог это видеть. С тех пор, каждую ночь я пел. А он приходил слушать. Проблески сознания все чаще озаряли меня. И я даже иногда стал видеть учителей, что приходили, стараясь научить меня тому, что обычные школьники зубрили в классах. Разговаривать я не стал. Но научился внимательно слушать. И порою речь учителя доносилась до меня. Когда я лежал в чем-то красном, любуясь на фиолетовое небо, опадающее вишневыми лепестками мне на лицо. Но один раз я услышал робкий вопрос. Просто вопрос, от которого меня пронзило током. Как будто через мое тело прошло тысячи булавок, и, выйдя с другой стороны, исчезли. Это был Сато - сан. Человек, преподававший мне историю. Каждый день он приходил к нам домой. И однажды, как он мне потом признался, отец рассказал ему о моих чувствах. Видимо, слишком тяжело было нести этот груз на своих плечах одному человеку. К тому же, пап был убежден, что именно это стало причиной моего мнимого сумасшествия. Он не винил Сато - сана, но все же, порой в его голову закрадывались грустные мысли. А сенсей был поражен этими словами не меньше. После этого, они с отцом сблизились, и общими силами пытались вытянуть меня на свет. И однажды, я услышал его вопрос.
-Ты можешь спеть мне?
И я запел. Я пел закрыв глаза, и желая перенестись туда, к своим синим лепесткам, под сиреневое небо. Но почему-то видел только пустоту. Темноту, и слышал чудесный голос, помогающий мне петь. Только потом я понял, что это не игры моего воображения. Музыка звучит оттуда, с улицы. Я резко оборвал пение, и, подбежав, настежь распахнул его. Свесившись вниз, я пытался разглядеть место, откуда она шла.
-Это клуб. Это там поют…. – голос учителя дрожал. Я понял, что мое маленькое выступление произвело на него сильное впечатление. Потом я только узнал, что это была за песня. И о чем она была. И главное, кто ее исполнял.
-Вы можете отвести меня туда?
Первые слова. Неуклюжие. Я, как новорожденный пробовал их на вкус.
-Если ты хочешь.
Я помню темное прокуренное помещение. Я помню пустые, похожие на мой, взгляды вальяжно развалившихся в креслах людей. Неоновый, светло-розовый свет, мигающий на лицах, и стирающих все черты. Но то, что я увидел там, заставило меня навсегда забыть о своем мире, и перенестись в этот.
Круглая сцена с бархатным, полузадернутым занавесом. Стена позади нее, сложенная из специально не покрытого ничем голого камня. Неяркие софиты, еле-еле просвечивающие дым. Все в розово-красных тонах. Цветах наркотического, сладостного опьянения. Стойка микрофона, и шест чуть поодаль. Я знал, для чего он предназначался, но внимание мое было приковано к тому, кто стоял у микрофона. Эфемерное, бесплотное существо. Длинная челка, падающая на закрытые глаза. Тонкие ручки, нежно сжимающие стойку. Тело, окутанное полупрозрачным шелком, струящимся с плеч, обхватившим талию, и свободно падающим на пол. И божественный голос, тихо рыдающий в микрофон. Эти звуки… Манящие, очаровывающие. С чем их можно было сравнить? Наверное, только с наркотиком. Потому что однажды услышав этот голос, я никогда больше не смог забыть его звучания. Медленным ядом он отравлял мою кровь. А я стоял, и слушал. Но вдруг, громкий вскрик. Музыка участилась, как дыхание. Юноша, исполняющий песню, бережно отпустил стойку, и, будто бы подчиняясь воле музыки, начал плавно двигаться. Нежно, осторожно, не открывая глаз. Он знал эту сцену наизусть. И ступал по ней властелином. Не было преград его движениям. Он играл со зрителями, не распахивая глаз, Манящими движениями скрывал крыльями-руками свое тело, и вновь воспарял, раскинув их в стороны. Все, сидевшие в зале, заметно оживились. Кто-то начал что-то говорить, кто то улыбаться. Послышались хлопки, и выкрики. Юноша, стоящий к зрителям спиной, повернул голову, и улыбнулся. И когда он скинул свою накидку, когда она блестящим пятном распласталась на деревянном полу, он открыл глаза. На миг, но я успел их увидеть. Я видел их. И тогда, я тихо прошептал. Тихо-тихо, одними губами. Но он видел. Он видел. И понял.
Спустившись со сцены, он подошел ко мне. Его движения, гибкие и пластичные, заставляли забыть обо всем. И смотреть только на него. Только на взмахи его рук. Когда он прикоснулся к моему плечу, и, подняв мой подбородок, одним взглядом пронзил мое сердце, я воскрес. Он обвивал мою плоть, и мне казалось, что я чувствую его сквозь свою одежду. А он все сильней и сильней ласкал меня. Возгласы стали громче. Юноша, повернувшись ко мне спиной, направился к сцене. Но затем, остановившись, поманил меня за собой. Я не мог противиться его волшебству, и как марионетка следовал по его зову. Поднявшись на сцену, он распластался на ней. Юное тело на шелковой ткани. И зов его становился все настойчивее. И все большим желанием стучал в моих венах. Он провел руками по своим плечам, бокам, и, остановившись на талии, там, где завязывалась узлом вторая часть его одеяния, лукаво улыбнулся…