Среди длинной и пестрой череды поклонников Маргариты со временем выделился один примечательный молодой человек со звучным именем сэр Фрэнсис Ворзингтон. И сама Маргарита, и ее семья удивлялись тому, что подобного колоритного персонажа можно было встретить за две тысячи миль от тенистых оксфордских аллей. Вероятно, причина крылась в том, что администрация и деканат Оксфорда, ожидая оплаты за семестр, никак не желали удовольствоваться пространным описанием трудностей и данным словом чести.
Сэр Фрэнсис отдаленно походил на Байрона и некоторых его героев, имел вытянутое бледное лицо, черные «баки», худощавую фигуру и маленькие, какие-то истощенные руки. Больше всего он боялся окончательного разорения своей семьи.
Большую часть своих школьных лет он провел на полном пансионе в Итоне, знал латынь, умел играть в крокет и в соккер и неплохо держался в седле, однако к молодым девушкам относился с опаской.
Каким образом Гретхен удалось завоевать его внимание – бог весть. Возможно, сыграло роль ее упорство и обаяние, возможно – сладкие духи и золотые косы.
Фрэнсиса она находила бесконечно трогательным, часто проводила с ним время – больше из любопытства – жалела и помогала, чем могла. Он был ей симпатичен, однако от чужих ухаживаний она отказываться не собиралась, Ее старшая сестра не раз удивленно поднимала брови, обнаружив в почтовом ящике открытку-валентинку или записку с импровизированными стихами.
В остальном же жизнь текла на удивление спокойно, даже монотонно – в учебе, подготовках к бесконечным, казалось, экзаменам, редких выездах «в свет». Разве что один раз, выходя из клуба любителей средневековой литературы, Лора стала свидетельницей драки двух светящихся кошек, очевидно, сбежавших из радиационного отсека лаборатории.
Однажды она же обнаружила вечером дома Фриду, сосредоточенно погрузившуюся в свои учебники и громоздкую тетрадь для конспектов. Правда, тетрадь эта служила для конспектов только номинально, ибо с другого ее конца хозяйка делала наметки к курсовым, а, так как с начала учебного года прошло немало времени, Фрида не раз успела запутаться, записать не то и не туда и в конце концов махнула рукой на организацию и стала использовать толстую тетрадь «для разнообразных целей».
Увидев подругу, она улыбнулась, как бы извиняясь.
- Понимаешь, в моем общежитии совершенно невозможно заниматься – все так галдят, а в гостиную какой-то добрый человек недавно купил магнитофон, чтоб свинья с тремя поросятами по его двору прошла… ты не против, если я буду время от времени заниматься у вас?
Лора, разумеется, была не против. Через какое-то время последовала просьба о разрешении хранить у них дома кое-какие учебники, потому что их слишком тяжело каждый раз везти через весь городок. А – раз такое дело – то, может быть, и старый шкаф Фриды может занять свое место в гостиной? Просто чтобы Эйберхартам не пришлось забивать ее книгами свои полки.
Увидев загорелую студентку, увлеченно гоняющей с мячом по их недавно оборудованной баскетбольной площадке, Лорелей уже не удивилась.
Готфрид отнесся ко всем этим инициативам даже с некоторым энтузиазмом, и теперь каждый вечер они с Фридой проводили в упоении друг другом, чистым знанием и конспектами выступлений Муссолини.
- Тебе не кажется странным, что он так рвется помогать ей с уроками? – спросила Маргарита свою сестру, числившуюся вместе с молодой еврейкой на кафедре политологии.
- Гретхен, это еще более странно, чем ты думаешь, потому что он учится на экономическом.
***
Маргарита, в свою очередь, зачастила в некую художественную студию, имевшую неброское название «Вдохновение». Ее участники порой организовывали не то спектакли, не то маскарады, одеваясь в сказочные костюмы.
Они располагали очень неплохим оборудованием, проводили регулярные уроки и мастер-классы от приезжих специалистов.
Маргариту уверяли наперебой, что у нее несомненный талант, следует лишь набить руку и уделить большее внимание технике и чистоте стиля.
Гретхен не заставила себя долго уговаривать. Все вечера, свободные от учебы – следует заметить, что таких выдавалось немного – она посвящала искусству, причем вдохновение девушка искала порой в самых неожиданных местах, не говоря уже о компании.
Готфрид выдерживал полноценное знакомство с приехавшими родственниками избранницы. Все прошло гораздо лучше, чем он ожидал –бабушка Ида весь вечер настороженно смотрела на одетого в черное кожаное пальто белокурого молодого человека с холодными голубыми глазами, зато сердобольная тетушка Рахиль откровенно сочувствовала его плотному учебному графику и необходимости жить вдали от семьи. Мать Фриды – как Готфрид назвал ее, «фрау Ревекка» - не уставала подкладывать ему то индейку собственного приготовления, то рыбу-фиш, и попутно расспрашивать его о родителях, сестрах, делах в университете и планах на жизнь.
Вечер прошел в атмосфере невероятного, даже слегка угрожающего дружелюбия, однако у Готфрида осталось смутное впечатление тяжелого перекрестного допроса.
Пока Готфрид искал ответ на еврейский вопрос, а его сестра вращалась в богемных кругах, Лорелей переживала первую в жизни влюбленность.
Молодой обладатель полосатой рубашки, растрепанной челки и «девчачьего» имени Эшли учился на факультете искусствоведения. Вернее, слово «учился» будет, пожалуй, слишком громким для обозначения его времяпрепровождения в университете. Имея неплохое состояние, живя на проценты от оставленного ему родителями огромного капитала, он посвящал свои дни коктейльным вечеринкам, прогулкам на яхте и красивым девушкам, к которым питал немалую слабость.
С Лорелей он регулярно встречался в модной университетской кофейне, на втором этаже которой располагался зал для бильярда – где они, собственно, и сходились, как у барьера.
Однажды, закончив очередную партию и глядя на волну прибывающих студентов, он заинтересованно скользнул взглядом по светлым волосам и ладной фигуре Лоры и предложил ей выпить чашечку арабики внизу. К арабике она всегда питала неослабевающую симпатию, и потому согласилась.
Благодаря позднему вечеру, неудаче в сыгранной партии и нескольким каплям ликера в кофе Эшли повело на философствование. Он говорил, все распаляясь, о том, как, в сущности, бесцельна его жизнь; сетовал на то, что ему не к чему больше стремиться; предполагал, что завтра поедет на лодочную прогулку с симпатичной девушкой с его курса, но это будет, право, так пусто и так старо; цитировал Бодлера, лихорадочно вспоминая прочитанные строчки, и искоса поглядывал на собеседницу, ожидая влажного сочувственного взгляда.
Реакции он дождался. Но не той, на которую надеялся.
Фройляйн Эйберхарт в ответ тоже прочитала ему лекцию. В отличие от речи Эшли, в ней упоминались молодые бездельники, которые сами выдумывают себе проблемы; безвольные амебы, не желающие достигать ничего большего, чем счет в банке, загородный дом и машина не хуже, чем у соседа; профессии, которые можно было бы освоить и уголки мира, которые можно было бы посетить, имея в распоряжении его состояние; проблемы того же мира, в котором существуют голод, тропические болезни, контрабанда, сомалийские пираты и неонацисты. Излишне упоминать, что все вышеописанные малоприятные явления Лора собиралась побороть со временем – ну, или, по крайней мере, значительно этому поспособствовать.
На следующий семинар по проблемам исчезающих видов животных Лора пришла с вяло сопротивляющимся молодым человеком.
На следующую прогулку на яхте Эшли отправился с незнакомой его друзьям белокурой девушкой.
Она сетовала на тесную юбку, засыпала всех вопросами о том, как называется та или иная деталь снастей. Расположившись на диване, попивая искристое шампанское в непривычном хрустальном бокале, глядя на безмятежный горизонт, Лорелей, прикрыв глаза, рассказывала о бедствиях, которые из-за военных действий терпят вьетнамские крестьяне.
На яхту ее больше не приглашали, но походами к ней в гости Эшли никогда не пренебрегал, хоть и вздрагивал всякий раз при виде голых стен, старой газовой плиты и скрипучих ступеней.
***
За одним из последних ужинов, глядя в покрасневшие от поздней подготовки к экзаменам глаза старшей сестры, Готфрид с присущей ему практичностью предложил объединить торжества.
- Почему бы не отпраздновать наш выпуск в тот же вечер, что и наше обручение с Фридой?
- А что, вы с Фридой обручились? – с живейшим интересом спросила до того не участвовавшая в беседе Маргарита.
- Пока нет, но я собираюсь спросить ее в самое ближайшее время…
Обеих удовлетворил этот туманный ответ, и разговор свернул в другое русло. В конце концов, надо было решить еще немало насущных проблем – куда вынести стол, какого шампанского закупить и сколько, стоит ли устраивать фейерверк или лучше не рисковать?
Как оказалось позже, успокоились они зря – очевидно, вплоть до выпускного вечера «ближайшее время» так и не наступило.
Праздник получился тихим, даже, можно сказать, кулуарным. Половину запланированных гостей пришлось вычеркнуть из списка, когда Гретхен то бледнея, то краснея, судорожно шептала, что вот этого приглашать не стоит, этого – тем более, а этих двоих теперь вообще в одной комнате оставлять нельзя – передерутся.
Поэтому в результате на выпускной приехали родители Лоры, пара шапочных знакомых, польстившихся на шампанское, Фрида Шмулинсон, меланхоличный английский лорд (впрочем, не исключено, что он был баронетом), не сводивший трагичного взгляда с Гретхен, и забежавшая на запах колбасы местная собака Барон.
Обернувшись и поняв, что, по материнскому выражению, «отступать нельзя – позади Берлин», Готфрид припал на колени перед недоумевающей Фридой и порывисто схватил ее за руку.
Она ответила на его предложение растерянным согласием под одобрительный гул гостей, после чего кто-то предприимчивый предложил поднять тост за новоявленных жениха и невесту.
Фейерверки Лоры оказались как нельзя кстати. После первой же запущенной ракеты на небе расцвели золотые звезды, после второй сверху пролился сверкающий алый дождь, а после третьей из соседнего дома прибежали спросить, где стреляют.
Фрида, заметив новые лица, разумеется, не смогла удержаться от того, чтобы исполнить свой коронный танец во имя иорданских детей. Однако ее усилия пропали втуне, так как сэр Фрэнсис, очарованный игрой пламени, сидел у костра и размышлял о тщете всего сущего.
Позже его увела предприимчивая Эрика – расспросить о его отношении к голландским живописцам семнадцатого века и планах касательно ее дочери.
Никто не знает, что именно он ей сказал слегка заплетающимся языком, но она осталась довольна.
На следующее утро в доме наблюдалась совсем иная картина. За окном занимался серый рассвет, Маргарита с синяками под глазами и растрепанными, но все же неизменными косами закрывала стойкий и неподдающийся чемодан, Лорелей проверяла в ванной, сильно ли ее брови обгорели после вчерашнего, Готфрид сердечно прощался с невестой.
Государственный университет готовился распрощаться с тремя своими старательными студентами.
На переднем плане в майке - дедушка Эрики 
. Она ведь будет наследницей? 
