• Уважаемый посетитель!!!
    Если Вы уже являетесь зарегистрированным участником проекта "миХей.ру - дискусcионный клуб",
    пожалуйста, восстановите свой пароль самостоятельно, либо свяжитесь с администратором через Телеграм.

В вакууме

Aleksandrina

Писатель
Тишина...
Диалоги сошли на нет. Стихотворения на поэтическом форуме остаются без слова критики (похвалы - тем более). Блог читают молча. По 50 молчунов в день. Странно и досадно: так многое хочется сказать, но еще больше - услышать.
Уровень жидкости в двух сообщающихся сосудах (пусть и самой разной формы) всегда одинаковый, и если верно, что из области общения, не опосредованного каналами виртуальной связи, я удаляюсь неслышным шагом, надеясь выскользнуть незаметно, это не могло не отразиться на любом виде общения в принципе. Быть может, мои темы превратились в монолог из-под черепашьего панциря, письменная речь - в стенографирование внутреннего плана мыслей. В этом объяснении есть рациональное зерно.
Я же помню, как Она, покачиваясь на табурете и рассеивая каштановыми кудряшками холодный электрический свет, замолчала на несколько минут, потом подняла совершенно пластмассовые глаза и сказала: "Очень жаль". Я ответила: "Ничего не чувствую. Вообще".
В определенные моменты жизни накапливаемое напряжение начинает разъедать нервные волокна, и тогда, в целях самосохранения, мы превращаемся в камень. Безусловный рефлекс. Главная сложность состоит в том, чтобы вернуться из состояния камня в первоначальную форму существования. Если не овладеть этим "джедайским" умением, можно стать ярчайшим примером торжества разума над чувствами, рационального начала над иррациональным, бесцветным прагматичным существом, лишенным большого удовольствия и великой чести любить. Через это проходят многие, и тот факт, что люди все еще способны на сумасбродство и бессмысленное воодушевление, самопожертвование, альтруизм - это заставляет задуматься о существовании высшего разума. Да и, по правде, не хочется верить, что обезьяны - наши родственники.
Х. измывался над недалекими жертвами религии. Мощнейший процессор его мозга взволнованно жужжал, рождая саркастические образы и гротеские сравнения. Х. называл парадокс сюрреалистического религиозного фанатизма "православием головного мозга". Весьма скверно разбираясь в людях, он с упорством, достойным лучшего применения, старался достоверно типировать знакомых по соционике, структурному гороскопу. На самом же деле, обвести его вокруг пальца по-прежнему ничего не стоило - когда речь касалась выражения своего отношения к заданному событию или человеку, персонажу фильма, достаточно было на секунду поверить в свои слова, чтобы погрузить его в прискорбное неведение, мир заблуждений. Но могла ли я оставить его там более чем на минуту...
Со дня, когда закончился мой неровный роман с Х. прошло уже несколько месяцев, а я все еще не могу писать. Ни единой строчки, ни единой рифмы. Надеюсь, что это явление временное. Как, впрочем, абсолютно все - даже сама жизнь. В остальном, все как обычно: отходит липовый цвет, льет дождь, поя землю водой, звучат голоса из теплого корпуса мобильного телефона, одни деловитые, другие теплые и эмоциональные, красочные образы вбрасывает память в фокус внимания - то ярко-синие глаза моего первого мужчины, то запах духов, которыми пользовалась Лиз в последний год жизни, то мелодия, под которую особенно хотелось танцевать в ночных клубах в 2002 году... Время идет, меняя лица, ожесточая сердца. Точно по расписанию.


 
Пиши дальше, может кто и ответит...
Вронскому было сначала неловко за то, что он не знал и первой статьи о "Двух началах", про которую ему говорил автор как про что-то известное. Но потом, когда Голенищев стал излагать свои мысли и Вронский мог следить за ним, то, и не зная "Двух начал", он не без интереса слушал его, так как Голенищев говорил хорошо. Но Вронского удивляло и огорчало то раздраженное волнение, с которым Голенищев говорил о занимавшем его предмете. Чем дальше он говорил, тем больше у него разгорались глаза, тем поспешнее он возражал мнимым противникам и тем тревожнее и оскорбленнее становилось выражение его лица. Вспоминая Голенищева худеньким, живым, добродушным и благородным мальчиком, всегда первым учеником в корпусе, Вронский никак не мог понять причины этого раздражения и не одобрял его. В особенности ему не нравилось то, что Голенищев, человек хорошего круга, становился на одну доску с какими-то писаками, которые его раздражали, и сердился на них. Стоило ли это того? Это не нравилось Вронскому, но, несмотря на то, он чувствовал, что Голенищев несчастлив, и ему жалко было его. Несчастие, почти умопомешательство, видно было в этом подвижном, довольно красивом лице в то время, как он, не замечая даже выхода Анны, продолжал торопливо и горячо высказывать свои мысли.
или не ответит
 
Назад
Сверху