Samar
Участник
На площадке росла трава, сильная и живучая, даже старый асфальт давно покорился и раскрошился под её натиском. Еще на площадке когда-то свалили и забыли интереснейший мусор из окрестных домов: журналы, посуду, игрушки, сырой от плесени диван. Особенно Хвостуну нравился розовый резиновый пупс, которого можно было кусать и наслаждаться его пронзительными трелями из пластмассовой свистульки. Хищная натура требовала от Хвостуна подвигов, а другой, кроме пупса, добычи он не знал. Еще вокруг площадки стоял забор, кирпичный, высокий и почти целый.
Забор – это главное. Лучше бы он был ещё выше. До самого неба!
Таня вывела Хвостуна на прогулку в пять часов утра. Они подождали в укромном местечке и, удостоверившись, что поблизости никого нет, быстро перебежали дорогу. Пёс-подросток, лохматый кавказский овчар, в ошейнике из старого армейского ремня, уже большой, но ещё неуклюжий, исправно перебирал лапами и иногда заглядывал хозяйке в лицо. Он знал, что это ещё не прогулка, но надеялся, а вдруг сегодня можно будет поиграть не только на площадке. В мире столько всего интересного! Нет, строго качала головой Таня, и пёс вздыхал.
На площадке, на своей законной территории, пёс окунулся в водоворот нехитрых утренних радостей. Таня сидела на старом ящике и улыбалась. Хвостун, добрая душа, приносил ей подарки, иногда пытался втянуть в почти взаправдашную потасовку и, умница, ни разу не гавкнул. Только кашлял, как старый дед, когда хотел что-то сказать.
Подходило время собираться домой, когда Хвостун резко остановился и начал принюхиваться. Уши прижались, шерсть встопорщилась и впервые Таня услышала, как её Хвостун, недавно такой бестолковый и пушистый, зарычал и оскалился. Она оглянулась и вскочила. Горячий комок страха и отчаяния образовался в горле, не давая дышать. Из прохода между глухими стенами, не спеша, выходил полицейский.
– Правда, собака! Не соврал, старый пень, – сказал полицейский. Он жевал зубочистку и говорил невнятно. Или Таня плохо слышала из-за шума в ушах.
Полицейский повернулся к ней и окинул цепким взглядом. Выплюнул зубочистку.
– Девочка, это твоя собака?
Таня молчала, не отрывая взгляда от его лица. Она искала что-нибудь – мягкую чёрточку или добрую морщинку – что подарило бы ей надежду, но не находила. Вполне обычное, узкое лицо, жесткие серые глаза немолодого, недоброго человека. Он заберёт Хвостуна, поняла Таня.
Не дождавшись ответа, полицейский снял форменную куртку и намотал её на руку. Резкими взмахами раздразнил собаку, и, когда неопытный пёс вцепился в приманку, сноровисто перехватил за ошейник и повалил. Пёс придушено захрипел.
Хвостун, одними губами позвала девочка.
Человек придавил собаку к земле и достал шприц. Скусил и выплюнул колпачок, а потом с размаху, как ножом, ударил пса в шею. Хвостун закричал и засучил лапами. Полицейский дождался, когда он затихнет, и встал. Снова глянул на Таню, видимо ждал слёз или нападения. Таня молчала, и в глазах полицейского мелькнуло удивление.
Он унёс Хвостуна с площадки, и через некоторое время раздался звучный лязг автомобильной двери – приговор приведён в исполнение и обжалованию не подлежит. Таня осела, ноги не держали её, перед глазами, в такт истошному сердцебиению, вспыхивали страшные багровые звезды, после которых обычно начинался приступ. Её грубо схватили за ворот и приподняли. Таня повисла в рукавах куртки, готовая вот-вот упасть в обморок. Полицейский внимательно смотрел ей в лицо и что-то говорил, но Таня уже не слышала. Рот наполнился пузырящейся слюной, руки и ноги начали бессмысленный танец, и она отключилась.
***
– Вы заберёте собаку? – спросила женщина.
В тесной кухоньке она едва умещалась вместе с полицейским, но в комнате спала Таня, и врач категорически запретил её беспокоить.
– Да, – буднично ответил полицейский. – Вы прекрасно знаете, что ваша собака подлежит мобилизации.
Женщина опустилась на стул. Отдавать собаку нельзя, невозможно, только как объяснить это неулыбчивому полицейскому?
– Укрывательство собаки подпадает под статью Закона о военном положении Земной Федерации. Я должен вас задержать, но, поскольку на вашем иждивении больная дочь, – полицейский протянул ей бланк, – ограничусь подпиской. Читайте и расписывайтесь.
– Да! У меня больна дочь, – женщина ухватилась за его слова как за соломинку. – У неё страшный диагноз, тяжелейшая форма психического заболевания. Танюша молчит всю свою жизнь, понимаете? Доктор посоветовал завести животное...
Полицейский бесцеремонно прервал её лихорадочную речь.
– Зачем вы мне это говорите? – сухо спросил он. – Расскажете в суде.
Казалось, женщина его не услышала:
– Полгода назад Таня начала немножко говорить со щенком. Он очень умный, Хвостун, представляете, он смотрит по головизору гонки и ищет, откуда появились машины и куда они уехали, – женщина нервно рассмеялась, но сразу же, со всхлипом замолчала. – Если вы заберёте собаку, вы убьёте мою дочь.
– Убьёте? – с ожесточением перебил полицейский и резко, как ударил, взмахнул сжатой в кулак рукой. Сверху вниз, раз, другой, третий. Потом не сдержался и грохнул по столу. Чашка с недопитым кофе сорвалась на пол и звонко брызнула осколками.
Раздувая ноздри, полицейский рывком задрал рукав, и женщина с невольным содроганием увидела грубый протез, прикрытый искусственной кожей только от запястья и ниже. От протеза дурно пахло лекарствами и незаживающей раной.
– Хотите, тоже пожалуюсь? – спросил полицейский. – Оборона Трои-5. Оставленная врагу планета. Триста пятнадцать тысяч искалеченных. Почти миллион пропавших без вести, так называют погибших, потому что ни одного тела не нашли и никогда не найдут. Скольких мог спасти этот пёс?
Женщина беззвучно заплакала и расписалась.
***
– Группа «Карай» на подходе, – закричал по громкой связи учётчик. – Первого на адаптацию.
– Один? – ахнул фельдшер Синяев. – А уходило шестнадцать. Мать родная, что творится!
– Первый Карай опять вернулся. Живучий, дьявол, – уважительно покачал головой рядовой Масорин, нескладный юноша, годный по здоровью только на псарню. Он рывком выкатил клетку номер один, подхватил поудобнее и бросил на грузовую платформу. В клетке тряпичной куклой – лапы в сторону, брюхо вверх, переваливалось тело крупной собаки.
– Я поехал, дядь Саш.
– Учётчику скажи, Караям нужен отдых. Хотя бы шесть часов.
Масорин кивнул, толкнул платформу, и, когда она пошла, запрыгнул сверху.
Фельдшер занялся погибшими. Одну за другой он выдвигал клетки, с трудом ворочал тяжёлые собачьи тела, искал на ошейниках катетеры и впрыскивал антидот. Очнувшиеся собаки лежали или пытались стоять, роняли тягучую слюну, озирались мутными глазами, но постепенно гулкое помещение псарни наполнялось звуками, псы оживали.
А потом прикатила платформа с рядовым Масориным и Караем-Один. Пес стоял в клетке на прочно расставленных лапах, огромный лохматый красавец. Он исподлобья осмотрел псарню взглядом вожака и чуть обнажил клыки. Ближние к нему умолкли, а остальным он гавкнул густым басом, будто кашлянул. На псарне установилась насторожённая тишина.
– Хозяин вернулся, – одобрительно улыбнулся Синяев.
– Дядь Саш! – виновато сказал Масорин. – Приказ готовить Караев к вылету.
– Нет! – растерянно запротестовал Синяев. – Пять вылетов подряд никак нельзя, многие не проснутся. Я категорически против! Ты сказал учётчику?
– Сказал! А он говорит приказ капитана. И ещё говорит, – рядовой судорожно сглотнул, – что там совсем плохо. Говорит, придётся Землю сдавать. Не до собак, говорит.
***
Караю было плохо, но он не показывал слабости. Болело непривычное, почти чужое тело, болела, не переставая, голова. Он привык к боли и мучительному чувству «адаптации», когда его сознание, память и инстинкты копировались из одурманенного лекарствами мозга в бортовой компьютер космического истребителя.
Карай родился всего лишь собакой. Он не знал, за что и с кем воюет, да это его и не интересовало; ему нравился азарт охоты и жестокость схватки. Он умирал много раз, когда в беспощадной свалке встречного боя его истребитель напарывался на поток жгучей плазмы. Тогда он просыпался в своем настоящем теле, не подозревая о недавней гибели того, другого Карая. Но очень часто он приходил назад, один или с немногими уцелевшими, гордый своей победой, и тогда его новые навыки и опыт бережно переносились в измученный наркотиками мозг.
Карай не задумывался – просто не умел этого делать – почему люди посылают его на смерть. Не знал, что человеческая наука так и не смогла повторить в искусственном интеллекте идеального сплава собачьих умений и инстинктов. Не знал и того, что очень немногие псы воевали так долго, как он. Что-то ломалось в хрупкой собачьей психике от постоянной адаптации к машине, почти никто не выдерживал больше тысячи вылетов. Отработанных милосердно усыпляли, потому что ненормальный пёс-убийца казался людям опасным.
Карай ничего этого не знал. Он просто воевал, как умел.
А умел он хорошо.
Больно! Словно рождаясь заново, пёс с мучительным ужасом осознавал себя машиной. Вот в абсолютной темноте забрезжил свет – это периферийный компьютер нащупал зрительные навыки Карая и начал понемногу подбрасывать им информацию с радаров. Вот появился нюх, теперь Карай мог услышать запах вражеского корабля за миллионы километров. Появился слух и на Карая обрушились звуки окружающего космоса, густой гул солнечного котла, солидный шелест бегущих по орбитам планет, дробный перестук в астероидном поясе. Стал ощущаться язык, Карай опробовал голос и услышал ответные крики стаи. Карай начал чувствовать тело, мощные, дальнобойные челюсти, которыми можно рвать самого защищённого врага, и сильные лапы. Он мягко оттолкнулся. Уплыла назад несуразная махина дома, как называл Карай этот странных очертаний корабль, медлительный и неуклюжий. В тысяча четыреста пятый раз Карай-Один вывел свою стаю на охоту.
Одурь перевоплощения постепенно проходила. Карай огляделся и сразу почуял врага. Вражеский флот барражировал над планетой, часто бросая вниз тугие огненные шары. Планета отстреливалась, тысячи ракет взрывались на орбите, иногда задевая чужие корабли. Планета горела, дым от гигантских пожаров застилал континенты. Планета вспучилась во многих местах багровыми, светящимися нарывами. Планета отчаянно, смертельно кричала во всех диапазонах, которые мог теперь принимать Карай.
Пёс почувствовал острую ненависть к врагу. То, что это работает «поводок», Карай не сознавал. С огромным ускорением, смертельным для любой жизни, кроме виртуальной, шестнадцать истребителей группы «Карай» пошли в атаку.
***
По оконному стеклу ползла жирная чёрная муха. Ползла трудолюбиво, от правого нижнего к левому верхнему углу, падала и снова ползла. Таня следила за мухой, не отрываясь и не обращая внимания на голод, суматоху в клинике и нытьё соседки по палате.
– За мной придут сын и муж, – безыскусно радовалась Толстая Марта, хрустя попкорном. – А за тобой не придут! – она зачерпывала короткими жирными пальчиками порцию хлопьев и пихала в рот.
Не придут! Таня знала, что мамы больше нет. Мама навещала её почти каждый день, все три года, с тех пор как полицейские забрали Хвостуна, а Таню отправили в загородную клинику. Таня не умела сопоставлять и запоминала плохо, особенно первый год, но то, что мама приходит каждый день, она знала и радовалась. Мамы не было уже неделю. Таня чувствовала, что это как-то связано с непрекращающимся гулом и дымом за окнами.
В коридоре, где в последнее время бегали, кричали и плакали, стояла пугающая тишина. Утром санитар Аркадий Палыч принёс Толстой Марте пакет кукурузы, но укола почему-то не сделал, пробурчал что-то невразумительное. Никто не пришёл в обед и не принёс ужина. Марта доедала остатки попкорна и уже беспокоилась о добавке.
Аркадий Палыч пришёл ночью, распахнул настежь дверь и сказал невозможное.
– Всё, девоньки, свобода вам вышла.
Толстая Марта перестала жевать.
– Приехали за мной? – заверещала она. – Ну, я вам покажу. В психи меня записали, ха! По судам затаскаю!
Она сноровисто подняла с кровати тестообразное тело и засеменила в коридор, забыв обуться. Аркадий Палыч не остановил её, он подошёл к Тане.
– Собирайся и ты, здесь нельзя оставаться. Ни еды, ни врачей, бросили нас.
Таня непонимающе смотрела на санитара. Старик её, можно сказать, любил, за то, что не доставляла хлопот и немного походила на дочь. Поэтому он сделал для Тани ещё одну малость. Он заставил её переодеться, обуться и вывел через заполненные больными коридоры наружу.
– Иди куда-нибудь. Только в город не ходи, говорят, города выжигают подчистую. Эх, нелюди!
***
– Первый, меня подбили! – сигнал передатчика оборвался, оборвалась и виртуальная жизнь одного из стаи; тяжело раненный Четвёртый с диким воем протаранил чужака, последнего, как положено бойцу, забирая с собой. Карай сделал выпад и убийца, вражеский космолёт, раскололся в его челюстях.
Врагов становилось больше, а группа таяла. Излюбленная тактика неожиданного удара могла сработать только раз и уже сработала, теперь били Караев. Вражеские охотники быстрыми каплями срывались со стартовых пандусов своих кораблей и выходили на перехват.
Карай сражался свирепо и радостно. Он жил в драке и собачий Бог, который наверняка есть, хранил его и восхищался им.
– Отходить! Перегруппироваться! – это «поводок» тянул Карая-Один, но полторы тысячи вылетов, шесть сотен боев научили его принимать правильные решения. Он понимал, что отхода не будет, их просто загонят и перебьют. И продолжал драться, уже насмерть, не ожидая пощады, и оттого отчаянно храбрый.
Потом вокруг стало пусто. Перехватчики оттеснили Караев к атмосфере и отступили, на позицию огня выходил крейсер. Трое живых пока Караев, не раз повреждённые, с почти вычерпанными энергохранилищами, готовились к последней атаке, когда перестал ощущаться «поводок». Где-то очень далеко вспыхнул неяркой звездой их дом, умерли фельдшер Синяев и рядовой Масорин, сгорели в беспамятстве сотни собачьих тел. Без «поводка» Караи заметались. Крейсер открыл огонь и спустя секунду вожак остался в одиночестве. Оскалив зубы, Карай-Один метнулся вниз, в смертельно опасную атмосферу.
***
Говорят, Бог бережёт убогих. Убогие так и зовутся, потому что они у Бога на особой заметке. В том аду, что творился на планете, спасти мог только Господь.
Таня шла по дороге, потому что так было легче и понятнее, и пыталась найти своего Бога. Встретить в пути или увидеть в небе, неважно. Она так искренно хотела, чтобы мир возвратился на круги своя, чтобы приходила мама и вернули Хвостуна, что Бог просто не мог обойти вниманием её немую молитву. Не должен был!
Утром Таня вошла в разрушенный город. От мощного удара сверху дома сложились, как карточные, убив оптимистов, оставшихся снаружи, и завалив пессимистов в подземных убежищах. Разгорелись пожары, и, уничтожив всё, что могло гореть, отступили, оставив одуряющий запах гари. Таня медленно шла по улицам, а замурованные в убежищах люди слабо кричали из-под развалин. На центральной площади она, оцепеневшая, долго смотрела на большой фонтан, в чаше которого плавали трупы сварившихся заживо.
– Не смотри туда, пойдём!
Таня очнулась. Позади неё стояла полицейская машина, забитая людьми до отказа, сидели даже на крыше. С капота к ней поднялся худой мужчина с жесткими глазами. Девочка попятилась. Она забыла почти всё, но его помнила.
– Не бойся, я помогу, – глухим голосом сказал полицейский и начал осторожно приближаться, подняв руку в успокаивающем жесте.
– Брось её, – послышался истеричный выкрик. – Всё равно места нет.
Крик сорвал Таню с места и она, пошатываясь, побежала.
– Да, стой же, дурочка, – досадливо закричал полицейский и побежал следом, в развалины. Откуда-то издали послышался тонкий протяжный свист, неживой, почти неслышимый.
Полицейский догнал Таню, схватил в охапку и понёс. Когда вышли на площадь, машины не было.
– Сбежал, подлец, – криво улыбнулся полицейский и отпустил Таню. – Струсил.
Свист послышался отчетливее и полицейский ахнул.
– А ну, бегом! ¬– закричал он и потянул Таню. Вдалеке смешно вздыбилась и пошла волной земля. Звук взрыва больно, как обернутый мягким молоток, ударил по ушам, и Таня на время перестала слышать. Потом земля ушла из-под очередного шага, и Таня провалилась, но упасть не успела, волна раньше ударила её и подбросила в воздух. От боли девочка тонко закричала и потеряла сознание. Когда очнулась, увидела сидевшего рядом полицейского в окровавленной форме и попыталась отползти.
– Я больше не побегу за тобой… – прохрипел полицейский, и в этот момент всё произошло.
Снова послышался приближающийся свист, уже громкий и отчетливый. Распластанный, похожий на раздавленного жука с вытянутыми вперед рогами чужой штурмовик заходил на бомбометание, когда над ним мелькнул силуэт истребителя и точным плазменным ударом разрезал врага. Жук, нелепо кувыркаясь, огненной кометой полетел куда-то в сторону и гулко взорвался, а истребитель вышел из крутого виража и сел на площади, взметнув в воздух тучу пыли и мусора.
Таня молчала, неподвижным оставался истребитель.
– Это Бог послал, не иначе, – хрипло сказал полицейский и замахал руками. – Эй, мы здесь!
Истребитель среагировал, открыл люк и выбросил лесенку трапа. Полицейский прерывисто выдохнул. Тесная капсула внутри истребителя рассчитывалась только на одного человека.
– Иди, – сказал мужчина и подтолкнул девочку. – Не бойся!
***
Карай был счастлив. Вместо «поводка» в его жизни появился смысл: ему очень хотелось спасти эту незнакомую, а, может быть, давно забытую девочку. Таня нашла своего Бога, и Бог оказался похож на Хвостуна, он наверняка отвезёт её к маме.
Неважно, что стервятники стаями кружат вокруг. Может быть, Караю и Тане повезёт.
Ведь Бог бережёт убогих. И отворачивается от жестоких.
***************************************************************************
Неважное, но may be полезное дополнение. Рассказ участвовал в сет. литературном конкурсе Мини-Проза и занял 15 место... Кажется. Или восемнадцатое, неважно
.
Ругали: 1) чернушность; 2) дешевый пафос; 3) неискренность. Не согласен с 1м и 3м, а пафос... какой был, такой и вылился в рассказ.
Может быть, кто-нибудь что-нибудь добавит?
Забор – это главное. Лучше бы он был ещё выше. До самого неба!
Таня вывела Хвостуна на прогулку в пять часов утра. Они подождали в укромном местечке и, удостоверившись, что поблизости никого нет, быстро перебежали дорогу. Пёс-подросток, лохматый кавказский овчар, в ошейнике из старого армейского ремня, уже большой, но ещё неуклюжий, исправно перебирал лапами и иногда заглядывал хозяйке в лицо. Он знал, что это ещё не прогулка, но надеялся, а вдруг сегодня можно будет поиграть не только на площадке. В мире столько всего интересного! Нет, строго качала головой Таня, и пёс вздыхал.
На площадке, на своей законной территории, пёс окунулся в водоворот нехитрых утренних радостей. Таня сидела на старом ящике и улыбалась. Хвостун, добрая душа, приносил ей подарки, иногда пытался втянуть в почти взаправдашную потасовку и, умница, ни разу не гавкнул. Только кашлял, как старый дед, когда хотел что-то сказать.
Подходило время собираться домой, когда Хвостун резко остановился и начал принюхиваться. Уши прижались, шерсть встопорщилась и впервые Таня услышала, как её Хвостун, недавно такой бестолковый и пушистый, зарычал и оскалился. Она оглянулась и вскочила. Горячий комок страха и отчаяния образовался в горле, не давая дышать. Из прохода между глухими стенами, не спеша, выходил полицейский.
– Правда, собака! Не соврал, старый пень, – сказал полицейский. Он жевал зубочистку и говорил невнятно. Или Таня плохо слышала из-за шума в ушах.
Полицейский повернулся к ней и окинул цепким взглядом. Выплюнул зубочистку.
– Девочка, это твоя собака?
Таня молчала, не отрывая взгляда от его лица. Она искала что-нибудь – мягкую чёрточку или добрую морщинку – что подарило бы ей надежду, но не находила. Вполне обычное, узкое лицо, жесткие серые глаза немолодого, недоброго человека. Он заберёт Хвостуна, поняла Таня.
Не дождавшись ответа, полицейский снял форменную куртку и намотал её на руку. Резкими взмахами раздразнил собаку, и, когда неопытный пёс вцепился в приманку, сноровисто перехватил за ошейник и повалил. Пёс придушено захрипел.
Хвостун, одними губами позвала девочка.
Человек придавил собаку к земле и достал шприц. Скусил и выплюнул колпачок, а потом с размаху, как ножом, ударил пса в шею. Хвостун закричал и засучил лапами. Полицейский дождался, когда он затихнет, и встал. Снова глянул на Таню, видимо ждал слёз или нападения. Таня молчала, и в глазах полицейского мелькнуло удивление.
Он унёс Хвостуна с площадки, и через некоторое время раздался звучный лязг автомобильной двери – приговор приведён в исполнение и обжалованию не подлежит. Таня осела, ноги не держали её, перед глазами, в такт истошному сердцебиению, вспыхивали страшные багровые звезды, после которых обычно начинался приступ. Её грубо схватили за ворот и приподняли. Таня повисла в рукавах куртки, готовая вот-вот упасть в обморок. Полицейский внимательно смотрел ей в лицо и что-то говорил, но Таня уже не слышала. Рот наполнился пузырящейся слюной, руки и ноги начали бессмысленный танец, и она отключилась.
***
– Вы заберёте собаку? – спросила женщина.
В тесной кухоньке она едва умещалась вместе с полицейским, но в комнате спала Таня, и врач категорически запретил её беспокоить.
– Да, – буднично ответил полицейский. – Вы прекрасно знаете, что ваша собака подлежит мобилизации.
Женщина опустилась на стул. Отдавать собаку нельзя, невозможно, только как объяснить это неулыбчивому полицейскому?
– Укрывательство собаки подпадает под статью Закона о военном положении Земной Федерации. Я должен вас задержать, но, поскольку на вашем иждивении больная дочь, – полицейский протянул ей бланк, – ограничусь подпиской. Читайте и расписывайтесь.
– Да! У меня больна дочь, – женщина ухватилась за его слова как за соломинку. – У неё страшный диагноз, тяжелейшая форма психического заболевания. Танюша молчит всю свою жизнь, понимаете? Доктор посоветовал завести животное...
Полицейский бесцеремонно прервал её лихорадочную речь.
– Зачем вы мне это говорите? – сухо спросил он. – Расскажете в суде.
Казалось, женщина его не услышала:
– Полгода назад Таня начала немножко говорить со щенком. Он очень умный, Хвостун, представляете, он смотрит по головизору гонки и ищет, откуда появились машины и куда они уехали, – женщина нервно рассмеялась, но сразу же, со всхлипом замолчала. – Если вы заберёте собаку, вы убьёте мою дочь.
– Убьёте? – с ожесточением перебил полицейский и резко, как ударил, взмахнул сжатой в кулак рукой. Сверху вниз, раз, другой, третий. Потом не сдержался и грохнул по столу. Чашка с недопитым кофе сорвалась на пол и звонко брызнула осколками.
Раздувая ноздри, полицейский рывком задрал рукав, и женщина с невольным содроганием увидела грубый протез, прикрытый искусственной кожей только от запястья и ниже. От протеза дурно пахло лекарствами и незаживающей раной.
– Хотите, тоже пожалуюсь? – спросил полицейский. – Оборона Трои-5. Оставленная врагу планета. Триста пятнадцать тысяч искалеченных. Почти миллион пропавших без вести, так называют погибших, потому что ни одного тела не нашли и никогда не найдут. Скольких мог спасти этот пёс?
Женщина беззвучно заплакала и расписалась.
***
– Группа «Карай» на подходе, – закричал по громкой связи учётчик. – Первого на адаптацию.
– Один? – ахнул фельдшер Синяев. – А уходило шестнадцать. Мать родная, что творится!
– Первый Карай опять вернулся. Живучий, дьявол, – уважительно покачал головой рядовой Масорин, нескладный юноша, годный по здоровью только на псарню. Он рывком выкатил клетку номер один, подхватил поудобнее и бросил на грузовую платформу. В клетке тряпичной куклой – лапы в сторону, брюхо вверх, переваливалось тело крупной собаки.
– Я поехал, дядь Саш.
– Учётчику скажи, Караям нужен отдых. Хотя бы шесть часов.
Масорин кивнул, толкнул платформу, и, когда она пошла, запрыгнул сверху.
Фельдшер занялся погибшими. Одну за другой он выдвигал клетки, с трудом ворочал тяжёлые собачьи тела, искал на ошейниках катетеры и впрыскивал антидот. Очнувшиеся собаки лежали или пытались стоять, роняли тягучую слюну, озирались мутными глазами, но постепенно гулкое помещение псарни наполнялось звуками, псы оживали.
А потом прикатила платформа с рядовым Масориным и Караем-Один. Пес стоял в клетке на прочно расставленных лапах, огромный лохматый красавец. Он исподлобья осмотрел псарню взглядом вожака и чуть обнажил клыки. Ближние к нему умолкли, а остальным он гавкнул густым басом, будто кашлянул. На псарне установилась насторожённая тишина.
– Хозяин вернулся, – одобрительно улыбнулся Синяев.
– Дядь Саш! – виновато сказал Масорин. – Приказ готовить Караев к вылету.
– Нет! – растерянно запротестовал Синяев. – Пять вылетов подряд никак нельзя, многие не проснутся. Я категорически против! Ты сказал учётчику?
– Сказал! А он говорит приказ капитана. И ещё говорит, – рядовой судорожно сглотнул, – что там совсем плохо. Говорит, придётся Землю сдавать. Не до собак, говорит.
***
Караю было плохо, но он не показывал слабости. Болело непривычное, почти чужое тело, болела, не переставая, голова. Он привык к боли и мучительному чувству «адаптации», когда его сознание, память и инстинкты копировались из одурманенного лекарствами мозга в бортовой компьютер космического истребителя.
Карай родился всего лишь собакой. Он не знал, за что и с кем воюет, да это его и не интересовало; ему нравился азарт охоты и жестокость схватки. Он умирал много раз, когда в беспощадной свалке встречного боя его истребитель напарывался на поток жгучей плазмы. Тогда он просыпался в своем настоящем теле, не подозревая о недавней гибели того, другого Карая. Но очень часто он приходил назад, один или с немногими уцелевшими, гордый своей победой, и тогда его новые навыки и опыт бережно переносились в измученный наркотиками мозг.
Карай не задумывался – просто не умел этого делать – почему люди посылают его на смерть. Не знал, что человеческая наука так и не смогла повторить в искусственном интеллекте идеального сплава собачьих умений и инстинктов. Не знал и того, что очень немногие псы воевали так долго, как он. Что-то ломалось в хрупкой собачьей психике от постоянной адаптации к машине, почти никто не выдерживал больше тысячи вылетов. Отработанных милосердно усыпляли, потому что ненормальный пёс-убийца казался людям опасным.
Карай ничего этого не знал. Он просто воевал, как умел.
А умел он хорошо.
Больно! Словно рождаясь заново, пёс с мучительным ужасом осознавал себя машиной. Вот в абсолютной темноте забрезжил свет – это периферийный компьютер нащупал зрительные навыки Карая и начал понемногу подбрасывать им информацию с радаров. Вот появился нюх, теперь Карай мог услышать запах вражеского корабля за миллионы километров. Появился слух и на Карая обрушились звуки окружающего космоса, густой гул солнечного котла, солидный шелест бегущих по орбитам планет, дробный перестук в астероидном поясе. Стал ощущаться язык, Карай опробовал голос и услышал ответные крики стаи. Карай начал чувствовать тело, мощные, дальнобойные челюсти, которыми можно рвать самого защищённого врага, и сильные лапы. Он мягко оттолкнулся. Уплыла назад несуразная махина дома, как называл Карай этот странных очертаний корабль, медлительный и неуклюжий. В тысяча четыреста пятый раз Карай-Один вывел свою стаю на охоту.
Одурь перевоплощения постепенно проходила. Карай огляделся и сразу почуял врага. Вражеский флот барражировал над планетой, часто бросая вниз тугие огненные шары. Планета отстреливалась, тысячи ракет взрывались на орбите, иногда задевая чужие корабли. Планета горела, дым от гигантских пожаров застилал континенты. Планета вспучилась во многих местах багровыми, светящимися нарывами. Планета отчаянно, смертельно кричала во всех диапазонах, которые мог теперь принимать Карай.
Пёс почувствовал острую ненависть к врагу. То, что это работает «поводок», Карай не сознавал. С огромным ускорением, смертельным для любой жизни, кроме виртуальной, шестнадцать истребителей группы «Карай» пошли в атаку.
***
По оконному стеклу ползла жирная чёрная муха. Ползла трудолюбиво, от правого нижнего к левому верхнему углу, падала и снова ползла. Таня следила за мухой, не отрываясь и не обращая внимания на голод, суматоху в клинике и нытьё соседки по палате.
– За мной придут сын и муж, – безыскусно радовалась Толстая Марта, хрустя попкорном. – А за тобой не придут! – она зачерпывала короткими жирными пальчиками порцию хлопьев и пихала в рот.
Не придут! Таня знала, что мамы больше нет. Мама навещала её почти каждый день, все три года, с тех пор как полицейские забрали Хвостуна, а Таню отправили в загородную клинику. Таня не умела сопоставлять и запоминала плохо, особенно первый год, но то, что мама приходит каждый день, она знала и радовалась. Мамы не было уже неделю. Таня чувствовала, что это как-то связано с непрекращающимся гулом и дымом за окнами.
В коридоре, где в последнее время бегали, кричали и плакали, стояла пугающая тишина. Утром санитар Аркадий Палыч принёс Толстой Марте пакет кукурузы, но укола почему-то не сделал, пробурчал что-то невразумительное. Никто не пришёл в обед и не принёс ужина. Марта доедала остатки попкорна и уже беспокоилась о добавке.
Аркадий Палыч пришёл ночью, распахнул настежь дверь и сказал невозможное.
– Всё, девоньки, свобода вам вышла.
Толстая Марта перестала жевать.
– Приехали за мной? – заверещала она. – Ну, я вам покажу. В психи меня записали, ха! По судам затаскаю!
Она сноровисто подняла с кровати тестообразное тело и засеменила в коридор, забыв обуться. Аркадий Палыч не остановил её, он подошёл к Тане.
– Собирайся и ты, здесь нельзя оставаться. Ни еды, ни врачей, бросили нас.
Таня непонимающе смотрела на санитара. Старик её, можно сказать, любил, за то, что не доставляла хлопот и немного походила на дочь. Поэтому он сделал для Тани ещё одну малость. Он заставил её переодеться, обуться и вывел через заполненные больными коридоры наружу.
– Иди куда-нибудь. Только в город не ходи, говорят, города выжигают подчистую. Эх, нелюди!
***
– Первый, меня подбили! – сигнал передатчика оборвался, оборвалась и виртуальная жизнь одного из стаи; тяжело раненный Четвёртый с диким воем протаранил чужака, последнего, как положено бойцу, забирая с собой. Карай сделал выпад и убийца, вражеский космолёт, раскололся в его челюстях.
Врагов становилось больше, а группа таяла. Излюбленная тактика неожиданного удара могла сработать только раз и уже сработала, теперь били Караев. Вражеские охотники быстрыми каплями срывались со стартовых пандусов своих кораблей и выходили на перехват.
Карай сражался свирепо и радостно. Он жил в драке и собачий Бог, который наверняка есть, хранил его и восхищался им.
– Отходить! Перегруппироваться! – это «поводок» тянул Карая-Один, но полторы тысячи вылетов, шесть сотен боев научили его принимать правильные решения. Он понимал, что отхода не будет, их просто загонят и перебьют. И продолжал драться, уже насмерть, не ожидая пощады, и оттого отчаянно храбрый.
Потом вокруг стало пусто. Перехватчики оттеснили Караев к атмосфере и отступили, на позицию огня выходил крейсер. Трое живых пока Караев, не раз повреждённые, с почти вычерпанными энергохранилищами, готовились к последней атаке, когда перестал ощущаться «поводок». Где-то очень далеко вспыхнул неяркой звездой их дом, умерли фельдшер Синяев и рядовой Масорин, сгорели в беспамятстве сотни собачьих тел. Без «поводка» Караи заметались. Крейсер открыл огонь и спустя секунду вожак остался в одиночестве. Оскалив зубы, Карай-Один метнулся вниз, в смертельно опасную атмосферу.
***
Говорят, Бог бережёт убогих. Убогие так и зовутся, потому что они у Бога на особой заметке. В том аду, что творился на планете, спасти мог только Господь.
Таня шла по дороге, потому что так было легче и понятнее, и пыталась найти своего Бога. Встретить в пути или увидеть в небе, неважно. Она так искренно хотела, чтобы мир возвратился на круги своя, чтобы приходила мама и вернули Хвостуна, что Бог просто не мог обойти вниманием её немую молитву. Не должен был!
Утром Таня вошла в разрушенный город. От мощного удара сверху дома сложились, как карточные, убив оптимистов, оставшихся снаружи, и завалив пессимистов в подземных убежищах. Разгорелись пожары, и, уничтожив всё, что могло гореть, отступили, оставив одуряющий запах гари. Таня медленно шла по улицам, а замурованные в убежищах люди слабо кричали из-под развалин. На центральной площади она, оцепеневшая, долго смотрела на большой фонтан, в чаше которого плавали трупы сварившихся заживо.
– Не смотри туда, пойдём!
Таня очнулась. Позади неё стояла полицейская машина, забитая людьми до отказа, сидели даже на крыше. С капота к ней поднялся худой мужчина с жесткими глазами. Девочка попятилась. Она забыла почти всё, но его помнила.
– Не бойся, я помогу, – глухим голосом сказал полицейский и начал осторожно приближаться, подняв руку в успокаивающем жесте.
– Брось её, – послышался истеричный выкрик. – Всё равно места нет.
Крик сорвал Таню с места и она, пошатываясь, побежала.
– Да, стой же, дурочка, – досадливо закричал полицейский и побежал следом, в развалины. Откуда-то издали послышался тонкий протяжный свист, неживой, почти неслышимый.
Полицейский догнал Таню, схватил в охапку и понёс. Когда вышли на площадь, машины не было.
– Сбежал, подлец, – криво улыбнулся полицейский и отпустил Таню. – Струсил.
Свист послышался отчетливее и полицейский ахнул.
– А ну, бегом! ¬– закричал он и потянул Таню. Вдалеке смешно вздыбилась и пошла волной земля. Звук взрыва больно, как обернутый мягким молоток, ударил по ушам, и Таня на время перестала слышать. Потом земля ушла из-под очередного шага, и Таня провалилась, но упасть не успела, волна раньше ударила её и подбросила в воздух. От боли девочка тонко закричала и потеряла сознание. Когда очнулась, увидела сидевшего рядом полицейского в окровавленной форме и попыталась отползти.
– Я больше не побегу за тобой… – прохрипел полицейский, и в этот момент всё произошло.
Снова послышался приближающийся свист, уже громкий и отчетливый. Распластанный, похожий на раздавленного жука с вытянутыми вперед рогами чужой штурмовик заходил на бомбометание, когда над ним мелькнул силуэт истребителя и точным плазменным ударом разрезал врага. Жук, нелепо кувыркаясь, огненной кометой полетел куда-то в сторону и гулко взорвался, а истребитель вышел из крутого виража и сел на площади, взметнув в воздух тучу пыли и мусора.
Таня молчала, неподвижным оставался истребитель.
– Это Бог послал, не иначе, – хрипло сказал полицейский и замахал руками. – Эй, мы здесь!
Истребитель среагировал, открыл люк и выбросил лесенку трапа. Полицейский прерывисто выдохнул. Тесная капсула внутри истребителя рассчитывалась только на одного человека.
– Иди, – сказал мужчина и подтолкнул девочку. – Не бойся!
***
Карай был счастлив. Вместо «поводка» в его жизни появился смысл: ему очень хотелось спасти эту незнакомую, а, может быть, давно забытую девочку. Таня нашла своего Бога, и Бог оказался похож на Хвостуна, он наверняка отвезёт её к маме.
Неважно, что стервятники стаями кружат вокруг. Может быть, Караю и Тане повезёт.
Ведь Бог бережёт убогих. И отворачивается от жестоких.
***************************************************************************
Неважное, но may be полезное дополнение. Рассказ участвовал в сет. литературном конкурсе Мини-Проза и занял 15 место... Кажется. Или восемнадцатое, неважно
.Ругали: 1) чернушность; 2) дешевый пафос; 3) неискренность. Не согласен с 1м и 3м, а пафос... какой был, такой и вылился в рассказ
.Может быть, кто-нибудь что-нибудь добавит?
. Больше у вас ничего нет? Выкладывайте еще.
