Lamia
Участник
Однажды октябрьским утром.
С самого утра день не ладился. Длинная юбка, старательно стиравшаяся весь вечер, умудрилась не высохнуть, а на 20-denовых колготках, вчера казавшихся целыми, внезапно выявилась абсолютно незашиваемая дырка. Спички кончились, а в холодильнике перегорела лампочка. Думаю, что потрепанно-невыспавшаяся девица в одном нижнем белье, со стоматологическим фонариком в зубах и зажигалкой, заткнутой за лямку лифчика, смотрелась весьма странно. Единственным закономерным фактом явилось падение моего бутерброда не иначе как маслом вниз. Старательно убеждая себя в правильности древнего высказывания «не поваляешь – не поешь» и попутно запивая мой витаминизированный бутерброд «стопроцентным зарядом бодрости», я размышляла о предстоящем дне.
Сегодня проводы моего лучшего друга – Пашки. Я раньше никогда не бывала на подобного рода мероприятиях, и мою светлую головку не посещали мысли о том, как вести себя в таких случаях. Единственное, что мне было известно, - необходимость поддержания обстановки сдержанной грусти с отчаянием в глазах. Начало назначили в час. Времени, как обычно, оставалось в обрез, а столько всего ещё надо было успеть.
Мокрая юбка ломала все планы насчет запланированного вчера строгого костюма, который пришлось заменить на привычные потертые джинсы, черную майку и ботинки на тракторной подошве. Конечно, теперь я не могла произвести предполагаемого впечатления, зато чувствовала себя «сухо и комфортно» в прямом смысле этого выражения.
В результате всех этих непредвиденных обстоятельств и непредусмотренных приготовлений на троллейбус я опоздала. А выходя из автобуса ступила в лужу.
Я вошла в зал, в глаза сразу бросился Лешка: угрюмый, мрачный, одинокий. Он даже сейчас умудрялся не расставаться с наушниками. Плейер был его неизменным атрибутом:
- Привет… Лешка! Ты что нюни-то распустил? – с трудом удерживаясь от желания сжать его в костодробительных объятьях, с порога затараторила я. – Он же сам про это любил рассказывать, помнишь? Как однажды…
- Помню, - прервал он мою бессвязную речь. – Только вот не думал, что он так скоро соберётся. Кинул меня одного. Хотя он и раньше нередко так делал…
- Скажешь тоже, это другое… И потом, ты не совсем один остался.
Лешка только усмехнулся. Я поежилась:
- Не знаю, как себя вести…
- Побольше скорби, – коротко ответил он. – Вон, кстати, его мать и Катька. Как он мог…
- …с ней так поступить, - закончила я. Левая моя бровь поползла вверх от возмущения. – Поверь, она большего не заслуживает, естественно, тяжело, когда парень тебя бросает вот так, с этим нельзя не согласиться, но для неё это не стало неожиданностью. Это должно было закончиться так или иначе…
Лешке, видимо, спорить не хотелось, поэтому он только с укором покачал головой. Кажется, для него эта тема была полностью исчерпана.
Я оценивающе оглядела присутствующих в зале. Все они были одеты слишком вычурно. Все, кроме Лешки. На нем был неизменный арийский прикид, основными составляющими которого явились черные джинсы, черный балахон и серьга в ухе. Пашка, правда, выглядел весьма солидно и элегантно в черном фраке, белой рубашке и галстуке-бабочке. Я в первую очередь подошла к нему, виновнику всего этого сборища.
- Здравствуй, Пашка, давно не виделись, - я поймала себя на том, что с трудом подбираю нужные слова. – Как ты? Было тебе охота собирать их всех, - я неопределенно махнула рукой. – Хотя, конечно, это опять все Катька устроила…. Вон, кстати, и она… Извини…
Если честно, мое стремление пообщаться с Катькой было вызвано вовсе не большой к ней любовью, а тем, что мой словарный запас во время разговора с Павлом резко иссяк , так что, не дождавшись ответа, я решительно отправилась к худосочной угловатой девице в странной набедренной повязке, старательно выдаваемой за юбку. Девица эта с трудом держалась на 12-сантиметровых каблуках, а при каждом резком движении коленки ее дрожали. Она выглядела немного озадаченной, но думаю, вся ее озадаченность сводилась к вопросу о том, как в данный момент устоять на ногах.
- Привет. – Катька сделала вид, что заметила меня только сейчас. При разговоре со мной в ее голосе всегда слышались раздраженные нотки. – А где твоя подруга?
Вопрос был не по теме.
- Не пригласили, - я, со своей стороны, старалась говорить как можно мягче.
- А кто тебя пригласил? – Она, кажется, тоже пыталась быть – со своей стороны – по крайней мере вежливой, но явно уступала мне в этом искусстве, и вопрос прозвучал примерно так: «А тебя-то вообще приглашали?». Она это почувствовала и, как ни странно, смутилась.
- Лешка… - повисла неловкая пауза, я поняла, что сейчас самое время делать ноги, делать быстро и правильно. – Ладно, я только хотела сказать, что мне очень жаль, что так получилось, мне его тоже будет не хватать.
Не знаю, из каких телесериалов я понабралась этих заезженных фраз (хотя внутренне обрадовалась своему умению в нужный момент найти нужные слова), и даже не стала смотреть, как она на них отреагирует. Просто развернулась и ушла, предоставив Катьке возможность вернуться к вопросу об учтивости. Я, если честно, устала от активной мыслительной деятельности и бессмысленных светских разговоров. Больше всего мне сейчас хотелось холодного пива, меньше всего – встретить очередного удрученного собственной удрученностью Пашкиного родственничка, особенно его мать. Она, как назло, внезапно появилась в трех метрах от меня: в помятом платье, с усталыми, заплаканными глазами. Видно было, что она не спала всю ночь, несмотря на усиленные попытки это скрыть.
- Здравствуйте, - я постаралась как можно быстрей отвести взгляд. Она растерянно осмотрелась и, заметив меня, кивнула головой. Я поспешила пройти мимо.
Основное действо было в самом разгаре. Обстановка торжественного сожаления об уходящем поддерживалась постоянно. Все присутствующие – всевозможные родственники, друзья, приятели, однокурсники, знакомые, и все к тому прилагающиеся – собрались за длинным столом, утыканным кругленькими мисочками с мешаниной типа «салат» и высокими до блеска надраенными фужерами, в которых плескалось сомнительного вида содержимое. Я пристроилась рядом с Лешкой. Какой-то мужик в бледно-голубой рубашке и мерзком галстуке в тонкую красную полосочку неловко привстал, прокашлялся, стараясь привлечь к себе внимание окружающих. Он взял в руки один из фужеров и сжал так, что костяшки его пухловатых пальцев побелели.
- Простите, даже не знаю, с чего начать, - начал он, его звучный, без свойственной пожилому человеку хрипотцы голос разносился по всему залу. – Дело в том, что события последних дней выбили меня из привычной жизненной колеи. Мы собрались здесь сегодня, чтобы проводить Павла. Мы все хорошо знаем его… я помню, как однажды…
Я настолько увлеклась монотонностью его голоса, что абсолютно перестала различать слова, их смысл доносился как бы издалека. Большинство гостей сидели, вперившись взглядом либо в полосочки на галстуке говорящего, либо в дно собственного бокала. Я смотрела на Пашку. Меня поразила неестественная бледность его лица, я пристально вглядывалась в каждую знакомую черту. Уголки его губ медленно поползли вверх, и я заметила, что Пашка расплылся в едва заметной самодовольной улыбке.
- …тогда я понял, что Павел – серьезный, надежный парень, на которого всегда можно положиться, и вот сегодня мы прощаемся с ним…
- Ты только посмотри на него, - я ткнула сидящего рядом Лешку в бок. – Ему тут дифирамбы поют, а он еще и улыбается.
- Кто? – не понял Лешка.
- Ну не я же! Пашка, конечно.
Лешкины глаза расширились от удивления. Он перевел взгляд сначала на Пашку, потом на меня и снова на Пашку.
- Извини, но это не смешно, и если ты таким образом пытаешься меня подбодрить, то это не самый лучший вариант. Со мной-то всё нормально, но ты, если честно, начинаешь меня беспокоить… Я так и знал, что тебе не следовало сюда приходить, Кира меня предупреждала, а я, как обычно, понадеялся на себя, не послушал ее…
Я всё ждала, когда же он наконец закончит свою тираду. Я вообще не понимала, чего это он взъелся на меня. Я ведь всего лишь сказала, что Пашка наглым образом ухмыляется, в то время как остальные буквально тают от горя.
- Тебе, наверное, лучше пойти домой, - выдохнул Лешка единственно правильную мысль, к которой сводился весь его монолог.
Его предложение было откровенным хамством, сродни сообщению об увольнении с прибыльного места только затем, чтобы отдохнуть. С полминуты мы сидели, просто тупо уставившись друг на друга.
- Итак, я поднимаю этот бокал, - толстячок в голубой рубашке кивнул на Лешку, - за авторитетного ученика, нежно любимого, - он намеренно почтительно взглянул на Катьку, - и, наконец, за любящего сына…
- Так тебя проводить? – Лешка первым вышел из коматозного состояния.
- Да нет, спасибо, я уж как-нибудь сама…
Lamia добавил [date]1063289857[/date]:
Я тихонько встала из-за стола и, оставив Лешку наедине с салатом, вышла на улицу. Настроение было испорчено окончательно. Машинально нащупав в кармане джинсов давно забытую пачку красного Marlboro, я достала сигарету и закурила. Слегка накрапывал мерзкий октябрьский дождик, в воздухе пахло гниющими листьями и веяло промозглостью. Я стояла, уставившись в серое свинцовое небо, всей тяжестью навалившееся на город. «Любящий сын»… Какой, к черту, любящий, если вдруг уходит вот так, не спросив?! Какой, к черту, «верный друг», если оставляет после себя только подругу-психопатку, которая даже полчаса не может провести в обществе? Я с головой ушла в самокритику и воспоминания… А я? Ты обо мне подумал, Паша? Как же я буду без тебя? Ты редко вспоминал обо мне, ноя тебя не забывала, ты понимаешь? Вот и теперь не вспомнил, не позвал попрощаться. А может, не хотел прощаться со мной? Я пошла по направлению к метро, ветер дул в спину, одолевали тяжелые мысли. А я только сейчас осознала всю боль потери, горечь утраты. Я только теперь поняла, что больше никогда не увижу этих серых теплых глаз, не услышу его голоса, мне даже никогда больше не придется улавливать ту самую самодовольную улыбку, я только сейчас почувствовала, как тяжело мне будет без него – без моего друга Пашки. И никто не сможет мне заменить его: ни Лешка, ни Кира… А я даже попрощаться с ним толком не сумела. Но в этом нет ни моей, ни чьей-либо еще вины. Я просто не знала, как нужно вести себя на похоронах своего лучшего друга…
(C) не моё
С самого утра день не ладился. Длинная юбка, старательно стиравшаяся весь вечер, умудрилась не высохнуть, а на 20-denовых колготках, вчера казавшихся целыми, внезапно выявилась абсолютно незашиваемая дырка. Спички кончились, а в холодильнике перегорела лампочка. Думаю, что потрепанно-невыспавшаяся девица в одном нижнем белье, со стоматологическим фонариком в зубах и зажигалкой, заткнутой за лямку лифчика, смотрелась весьма странно. Единственным закономерным фактом явилось падение моего бутерброда не иначе как маслом вниз. Старательно убеждая себя в правильности древнего высказывания «не поваляешь – не поешь» и попутно запивая мой витаминизированный бутерброд «стопроцентным зарядом бодрости», я размышляла о предстоящем дне.
Сегодня проводы моего лучшего друга – Пашки. Я раньше никогда не бывала на подобного рода мероприятиях, и мою светлую головку не посещали мысли о том, как вести себя в таких случаях. Единственное, что мне было известно, - необходимость поддержания обстановки сдержанной грусти с отчаянием в глазах. Начало назначили в час. Времени, как обычно, оставалось в обрез, а столько всего ещё надо было успеть.
Мокрая юбка ломала все планы насчет запланированного вчера строгого костюма, который пришлось заменить на привычные потертые джинсы, черную майку и ботинки на тракторной подошве. Конечно, теперь я не могла произвести предполагаемого впечатления, зато чувствовала себя «сухо и комфортно» в прямом смысле этого выражения.
В результате всех этих непредвиденных обстоятельств и непредусмотренных приготовлений на троллейбус я опоздала. А выходя из автобуса ступила в лужу.
Я вошла в зал, в глаза сразу бросился Лешка: угрюмый, мрачный, одинокий. Он даже сейчас умудрялся не расставаться с наушниками. Плейер был его неизменным атрибутом:
- Привет… Лешка! Ты что нюни-то распустил? – с трудом удерживаясь от желания сжать его в костодробительных объятьях, с порога затараторила я. – Он же сам про это любил рассказывать, помнишь? Как однажды…
- Помню, - прервал он мою бессвязную речь. – Только вот не думал, что он так скоро соберётся. Кинул меня одного. Хотя он и раньше нередко так делал…
- Скажешь тоже, это другое… И потом, ты не совсем один остался.
Лешка только усмехнулся. Я поежилась:
- Не знаю, как себя вести…
- Побольше скорби, – коротко ответил он. – Вон, кстати, его мать и Катька. Как он мог…
- …с ней так поступить, - закончила я. Левая моя бровь поползла вверх от возмущения. – Поверь, она большего не заслуживает, естественно, тяжело, когда парень тебя бросает вот так, с этим нельзя не согласиться, но для неё это не стало неожиданностью. Это должно было закончиться так или иначе…
Лешке, видимо, спорить не хотелось, поэтому он только с укором покачал головой. Кажется, для него эта тема была полностью исчерпана.
Я оценивающе оглядела присутствующих в зале. Все они были одеты слишком вычурно. Все, кроме Лешки. На нем был неизменный арийский прикид, основными составляющими которого явились черные джинсы, черный балахон и серьга в ухе. Пашка, правда, выглядел весьма солидно и элегантно в черном фраке, белой рубашке и галстуке-бабочке. Я в первую очередь подошла к нему, виновнику всего этого сборища.
- Здравствуй, Пашка, давно не виделись, - я поймала себя на том, что с трудом подбираю нужные слова. – Как ты? Было тебе охота собирать их всех, - я неопределенно махнула рукой. – Хотя, конечно, это опять все Катька устроила…. Вон, кстати, и она… Извини…
Если честно, мое стремление пообщаться с Катькой было вызвано вовсе не большой к ней любовью, а тем, что мой словарный запас во время разговора с Павлом резко иссяк , так что, не дождавшись ответа, я решительно отправилась к худосочной угловатой девице в странной набедренной повязке, старательно выдаваемой за юбку. Девица эта с трудом держалась на 12-сантиметровых каблуках, а при каждом резком движении коленки ее дрожали. Она выглядела немного озадаченной, но думаю, вся ее озадаченность сводилась к вопросу о том, как в данный момент устоять на ногах.
- Привет. – Катька сделала вид, что заметила меня только сейчас. При разговоре со мной в ее голосе всегда слышались раздраженные нотки. – А где твоя подруга?
Вопрос был не по теме.
- Не пригласили, - я, со своей стороны, старалась говорить как можно мягче.
- А кто тебя пригласил? – Она, кажется, тоже пыталась быть – со своей стороны – по крайней мере вежливой, но явно уступала мне в этом искусстве, и вопрос прозвучал примерно так: «А тебя-то вообще приглашали?». Она это почувствовала и, как ни странно, смутилась.
- Лешка… - повисла неловкая пауза, я поняла, что сейчас самое время делать ноги, делать быстро и правильно. – Ладно, я только хотела сказать, что мне очень жаль, что так получилось, мне его тоже будет не хватать.
Не знаю, из каких телесериалов я понабралась этих заезженных фраз (хотя внутренне обрадовалась своему умению в нужный момент найти нужные слова), и даже не стала смотреть, как она на них отреагирует. Просто развернулась и ушла, предоставив Катьке возможность вернуться к вопросу об учтивости. Я, если честно, устала от активной мыслительной деятельности и бессмысленных светских разговоров. Больше всего мне сейчас хотелось холодного пива, меньше всего – встретить очередного удрученного собственной удрученностью Пашкиного родственничка, особенно его мать. Она, как назло, внезапно появилась в трех метрах от меня: в помятом платье, с усталыми, заплаканными глазами. Видно было, что она не спала всю ночь, несмотря на усиленные попытки это скрыть.
- Здравствуйте, - я постаралась как можно быстрей отвести взгляд. Она растерянно осмотрелась и, заметив меня, кивнула головой. Я поспешила пройти мимо.
Основное действо было в самом разгаре. Обстановка торжественного сожаления об уходящем поддерживалась постоянно. Все присутствующие – всевозможные родственники, друзья, приятели, однокурсники, знакомые, и все к тому прилагающиеся – собрались за длинным столом, утыканным кругленькими мисочками с мешаниной типа «салат» и высокими до блеска надраенными фужерами, в которых плескалось сомнительного вида содержимое. Я пристроилась рядом с Лешкой. Какой-то мужик в бледно-голубой рубашке и мерзком галстуке в тонкую красную полосочку неловко привстал, прокашлялся, стараясь привлечь к себе внимание окружающих. Он взял в руки один из фужеров и сжал так, что костяшки его пухловатых пальцев побелели.
- Простите, даже не знаю, с чего начать, - начал он, его звучный, без свойственной пожилому человеку хрипотцы голос разносился по всему залу. – Дело в том, что события последних дней выбили меня из привычной жизненной колеи. Мы собрались здесь сегодня, чтобы проводить Павла. Мы все хорошо знаем его… я помню, как однажды…
Я настолько увлеклась монотонностью его голоса, что абсолютно перестала различать слова, их смысл доносился как бы издалека. Большинство гостей сидели, вперившись взглядом либо в полосочки на галстуке говорящего, либо в дно собственного бокала. Я смотрела на Пашку. Меня поразила неестественная бледность его лица, я пристально вглядывалась в каждую знакомую черту. Уголки его губ медленно поползли вверх, и я заметила, что Пашка расплылся в едва заметной самодовольной улыбке.
- …тогда я понял, что Павел – серьезный, надежный парень, на которого всегда можно положиться, и вот сегодня мы прощаемся с ним…
- Ты только посмотри на него, - я ткнула сидящего рядом Лешку в бок. – Ему тут дифирамбы поют, а он еще и улыбается.
- Кто? – не понял Лешка.
- Ну не я же! Пашка, конечно.
Лешкины глаза расширились от удивления. Он перевел взгляд сначала на Пашку, потом на меня и снова на Пашку.
- Извини, но это не смешно, и если ты таким образом пытаешься меня подбодрить, то это не самый лучший вариант. Со мной-то всё нормально, но ты, если честно, начинаешь меня беспокоить… Я так и знал, что тебе не следовало сюда приходить, Кира меня предупреждала, а я, как обычно, понадеялся на себя, не послушал ее…
Я всё ждала, когда же он наконец закончит свою тираду. Я вообще не понимала, чего это он взъелся на меня. Я ведь всего лишь сказала, что Пашка наглым образом ухмыляется, в то время как остальные буквально тают от горя.
- Тебе, наверное, лучше пойти домой, - выдохнул Лешка единственно правильную мысль, к которой сводился весь его монолог.
Его предложение было откровенным хамством, сродни сообщению об увольнении с прибыльного места только затем, чтобы отдохнуть. С полминуты мы сидели, просто тупо уставившись друг на друга.
- Итак, я поднимаю этот бокал, - толстячок в голубой рубашке кивнул на Лешку, - за авторитетного ученика, нежно любимого, - он намеренно почтительно взглянул на Катьку, - и, наконец, за любящего сына…
- Так тебя проводить? – Лешка первым вышел из коматозного состояния.
- Да нет, спасибо, я уж как-нибудь сама…
Lamia добавил [date]1063289857[/date]:
Я тихонько встала из-за стола и, оставив Лешку наедине с салатом, вышла на улицу. Настроение было испорчено окончательно. Машинально нащупав в кармане джинсов давно забытую пачку красного Marlboro, я достала сигарету и закурила. Слегка накрапывал мерзкий октябрьский дождик, в воздухе пахло гниющими листьями и веяло промозглостью. Я стояла, уставившись в серое свинцовое небо, всей тяжестью навалившееся на город. «Любящий сын»… Какой, к черту, любящий, если вдруг уходит вот так, не спросив?! Какой, к черту, «верный друг», если оставляет после себя только подругу-психопатку, которая даже полчаса не может провести в обществе? Я с головой ушла в самокритику и воспоминания… А я? Ты обо мне подумал, Паша? Как же я буду без тебя? Ты редко вспоминал обо мне, ноя тебя не забывала, ты понимаешь? Вот и теперь не вспомнил, не позвал попрощаться. А может, не хотел прощаться со мной? Я пошла по направлению к метро, ветер дул в спину, одолевали тяжелые мысли. А я только сейчас осознала всю боль потери, горечь утраты. Я только теперь поняла, что больше никогда не увижу этих серых теплых глаз, не услышу его голоса, мне даже никогда больше не придется улавливать ту самую самодовольную улыбку, я только сейчас почувствовала, как тяжело мне будет без него – без моего друга Пашки. И никто не сможет мне заменить его: ни Лешка, ни Кира… А я даже попрощаться с ним толком не сумела. Но в этом нет ни моей, ни чьей-либо еще вины. Я просто не знала, как нужно вести себя на похоронах своего лучшего друга…
(C) не моё
