Краткая аннотация:
Верующим читать не рекомендуется, потому как присутствует страшное кощунство и даже ещё более страшное, если копнуть глубже (не копайте). Творение сие весьма сентиментально, но есть там, вероятно, и серьёзная морально-этическая дилемма. Стиль никакой, увы. Замечу на всякий случай, что это лишь альтернативная история, а не попытка переврать, оболгать и т. п.
//Основная часть.
Сад был прекрасен. Залитый чистым и ярким сиянием, он дивно благоухал ароматами роз и жасмина, манил отведать сочных золотистых яблок с красными боками, под тяжестью которых ветви склонялись до самой земли, предлагал отдохнуть под благодатной тенью разросшихся черёмуховых кустов или испить кристально чистой воды из переливчато журчащих фонтанов. Шёлковая трава стелилась под ноги, даря нежную прохладу, а в воздухе разливалась едва различимая дивная музыка, или, быть может, весь этот сад и был чудесной мелодией, завораживающе прекрасной песней, что лилась из неведомой флейты или слетала со струн белоснежной арфы.
Душистые травы приятно щекотали пятки и щиколотки Лилит, с безупречной и естественной грацией ступавшей по извилистым тропкам, а разноцветные птицы с длинными хвостами и пушистыми хохолками щебетали вслед, восхищаясь ей.
- Эмир, где ты?..
В чёрных бездонных глазах мерцало беспокойство, а волна чёрных волос, небрежно отброшенных за спину, металась в такт шагам. Лилит была красива, так красива, что все прелести сада представлялись не более чем раковиной драгоценной жемчужины, рамкой для её портрета. Ибо сад был постоянен и неизменен, как произведение великого скульптора, которое не в состоянии сказать ничего нового тому, кто уже разглядел все его детали, понял все мысли и идеи, заставившие скульптора запечатлеть явившийся ему образ. Лилит же менялась – каждый миг, каждую секунду черты её лица приобретали чуть-чуть иное выражение, отражая течение её мыслей и переменчивое настроение, она лилась, как вода, она и была ею, - женщина, сотворённая из воды, в отличие от её мужа, Адама, чья плоть создавалась из глины, сути земли. Они так разнились между собой, и их великая любовь черпала силу в этой непохожести, и извечный конфликт двух стихий перерождался во взаимное стремление друг к другу.
- Эмир, отзовись!
Глубокий грудной голос вязнет в сплетении ветвей жасмина, теряется в ворохе розовых лепестков, гаснет в волнах дивной музыкой, что пронизывает сад – или является им.
Ну где же он, где же её беспокойное и недоброе дитя, куда же сбежал он от неё – опять, опять, опять...
Чёрные густые волосы зацепились за сучок, и ветка тут же нагнулась и отпустила нечаянную добычу, ибо растения здесь не знают зла и не ведают, что такое охота.
Ну почему, почему они это допустили! Почему были столь беспечны, очарованные безмятежностью вечного лета, почему не приглядывали за ним, почему не беспокоились, когда он по целым дням пропадал в дальних уголках сада в поисках чего-то неведомого? Ведь ребёнка так легко обмануть и запутать, а он такой любознательный и упрямый, их мальчик...
По-прежнему благоухают жасмин и розы, нежась в вечном сиянии и не ведая горя, но Лилит не видит их, не замечает их утешений, не слушает их успокаивающего лепета.
- Эмир!
Лилит любит его безумно, как любит и Адама, что подарил ей это дитя, и даже та боль, что она чувствует сейчас, есть часть этой всеобъемлющей любви.
Но как же велик этот сад, если хочешь кого-то отыскать! Он на тысячи ладов твердит, что беспокоиться не о чем и надо просто подождать, и её сын найдётся, но она-то знает, что случилось что-то нехорошее, что ей надо во что бы то ни стало найти его сейчас.
- Где ты, Эмир?..
Поворот, ещё один поворот. С вишни, блеснув ярким оперением, вспорхнула птица, чтобы на другом дереве продолжить самозабвенно славословить дивный сад и его творца. Над усыпанной тюльпанами лужайкой кружатся беззаботные яркие бабочки, из-за пенящегося белыми цветами жасмина доносится ласковое журчание воды в фонтане, прохладной, вкусной воды. Лилит на миг вспоминает, что хочет пить, но тут же забывает о жажде, и идёт дальше, дальше, и тревога бьётся в её сердце, тревога, давно прогнавшая покой и распростёршая свои сумрачные крылья над её сном и над её явью.
- Что ты делаешь, мальчик мой?
- Эта роза уколола меня! Гадкий цветок, лживый и противный!
Лилит смотрит на сына, который держит во рту уколотый палец и морщится. В бархатных глазах её – боль и нежности, бесконечные, как сияние над садом.
- Просто ты был неосторожен, когда захотел потрогать её. Давай я обниму тебя, и всё пройдёт.
- Отстань от меня!
Лилит делает шаг к своему сыну, но он отступает и смотрит исподлобья упрямо и недоверчиво. Под его ногами молча умирает сломанная, смятая роза.
Как, как же они допустили, чтобы этот покрытый чешуёй коварный лжец говорил с мальчиком? Почему ни её, ни Адама не оказалось рядом в этот момент?..
Стена отчуждения растёт между ней и её сыном, и Лилит не в силах выдержать её. Эта стена рушится, рушится и, наверное, погребает Лилит под собой, но ей всё равно.
- Да, ты прав, сынок, это плохие розы. Давай вырвем их все, чтобы они не смели причинять тебе боль отныне!
В глазах Эмира загорается злая радость, но Лилит видит и то, что одиночество уходит из них, и она дотрагивается до его руки, и он больше не отступает в сторону, и вместе они рвут пышные алые розы, которые даже сейчас стараются спрятать свои шипы, чтобы не поцарапать ненароком нежную, атласную кожу Лилит.
- Что вы делаете?
- Эти цветы укололи нашего сына, - строго говорит Лилит, готовая встать на защиту Эмира, если Адам посмеет укорить его. Они ссорятся иногда, ведь у них разные стихии – неподвижная, принявшая окончательную форму глина и вечно изменчивая и бунтующая вода, ссорятся и снова мирятся, но на этот раз Адам молчит, и серые глаза его печальны и суровы.
- Что? – переспрашивает Лилит ослабшим голосом - словно обвал перекрыл русло полноводной реки, и от неё остался жалкий, почти пересыхающий ручеёк. И меркнет сад, и голоса птиц смолкают.
- Он ушёл, Лилит, и мы должны смириться. Он поддался искушению и...
Она не слушает. Это невозможно, это чудовищно, так не должно, не должно было случиться. «Эмир, мальчик мой, Эмир...»
В растерянности она блуждает по извилистым тропкам, и трава мягко щекочет ноги, и поёт невидимая флейта – или арфа, словно их сына никогда и не было на свете! «У нас будет другой ребёнок», - сказал Адам, как будто сын – это ветка дерева, которую, если она засохла, можно срубить, а на её месте вырастет новый побег, и так же будут зеленеть листья, и прекраснейшие цветы распустятся на нём. «Но это не сын наш плох, это край вечного лета предал нас, потому что мы предали самих себя.»
Лилит любила своего сына, как любила и своего мужа, что подарил ей это счастье, а теперь ещё и боль – невыносимую, невозможную, которая стала её жизнью отныне.
- Где ты, Эмир?
«В этот раз ты ушёл далеко, гораздо дальше, чем ты уходил в детстве, но я всё равно найду тебя, мой мальчик, ведь я твоя мать, и я должна быть с тобой, где бы ты ни был, чтобы улыбаться твоей улыбке и стирать слёзы с твоего лица. Мать не может покинуть ребёнка, отказаться от него и начать всё сначала. Ничего нельзя начать с чистого листа, выкинув черновик. Я найду тебя, Эмир.»
Лилит ушла, не зная, что у Адама скоро будет другая жена, ласковая и послушная, потому что она будет сотворена из его ребра, плоть от плоти его. Ева подарит Адаму новое счастье, и он забудет Лилит и её неудавшегося сына, забудет, как дурной сон, которому не место в райском саду, краю вечного блаженства.
//Дополнение. Опционально.
У Евы были солнечно-светлые волосы и чудесные голубые глаза, сияющие тихой радостью, будто само небо отражалось в них. Адам любовался спящей женой, и его переполняла нежность, для которой не находилось слов. Но странно, к нежности где-то на самом краешке сознания примешивалась неуловимая печаль, которая тут же исчезала, стоило лишь обратить на неё внимание, и возникала вновь, когда Адам отворачивался от неё. Ему так хотелось дотронуться до шёлковых, послушных волос, не знавших гр**** и тем не менее не путавшихся, увидеть, как затрепещут длинные ресницы, но он боялся разбудить жену, слишком счастливой была её улыбка во сне, и он решил побродить по саду, чтобы не тревожить её.
Ноги привели Адама в дальний уголок сада, где под разросшейся яблоней лежала особенно густая тень.
- А хочешь ли ты узнать, где сейчас Лилит, о Адам?
- Лилит?
Но, произнося её имя, он уже вспоминал, вспоминал неотвратимо, и словно острая иголка пронзила его сердце, лишив дыхания на миг.
- Ты не помнишь её, верно? Не помнишь её, не помнишь своего сына...
Лилит, Эмир... Адам содрогнулся, поняв, что давно уже вычеркнул эти имена из своих мыслей. И – из сердца?..
- Ты знаешь, где они?
Зачем он спрашивает?.. Но горечь мешается с безумной надеждой, и Адам не в силах сопротивляться порыву.
- Я – нет. Но на этом дереве растут особенные яблоки, что зовутся яблоками познания. Вероятно, если ты отведаешь их, то узнаешь всё, что хочешь.
- Но Он запретил...
- Неужели Его запрет для тебя важнее собственной совести, Адам? Впрочем, тебе решать. Но решай быстро, ибо скоро ты вновь забудешь имя Лилит. В этом саду нет места горю. Если ты не отведаешь плод познания сегодня, ты потеряешь её и сына навсегда. Я не стану предлагать дважды.
Адам глядел вслед уползающему Змею, растерянный и разрывающийся между двумя противоположными стремлениями, сбитый с толку и несчастный. Но сад быстро лечит раны: стоило Змею удалиться, сокрывшись в вечном сумраке у самой стены, и вот уже птицы щебечут радостно, и слышны чарующие звуки арфы – это Ева проснулась и перебирает тугие струны нежными пальцами. Ева, что любит Адама беззаветно, не зная, что случилось однажды, ещё до того, как она впервые ступила на шёлковую траву и улыбнулась.
Адам вздрогнул и схватил большое зелёное яблоко. «Лилит, Эмир, я должен...». И сколь сладок был вкус его, столь же горько было знание – там, снаружи, огромный мир, а Змей обманул, посмеялся над Адамом, потому что, вкусив заветный плод, он по-прежнему не знал, где его первая жена и его сын, и ему оставалось лишь брести наугад в надежде, что однажды он отыщет их следы. Но и чары дивного сада отныне не действовали на Адама.
В глубокой печали он побрёл, не разбирая дороги, но, не понимая того, он шёл к Вратам. Почувствовав неладное чутким и верным сердцем, Ева отложила арфу в сторону и отыскала Адама.
- Что случилось, мой любимый муж?
И Адам рассказал ей всё, рассказал, хотя и боялся, что Ева отвернётся от него и не простит никогда, что он утаил от неё прошлое.
- Я должен идти и отыскать их. Прости меня, Ева.
- Мы должны, Адам. Я твоя жена, и я пойду одной дорогой с тобой, и разделю с тобой твоё горе так же, как делила радость. Отведи меня к дереву познания и сорви плод для меня, чтобы и я научилась знать и не забывать...
- В таком случае, почему же ты всё это устроил?
- Потому что я с самого начала говорил тебе, что твоя идея обречена на неудачу. Как ещё, кроме как на примере, я мог доказать тебе то, о чём ты не желал и слышать?
- И в чём, по-твоему, моя ошибка?
- Ты путаешь послушание с силой воли, а верность с добротой. Неужели ты хотел сделать себе рабов?
- Я дал им свободную волю!
- Вот они и воспользовались ей. Так, как сочли нужным. Или, передавая им этот дар, ты не предполагал, что они примут его?
- Если бы ты не вмешивался...
- То это случилось бы позже и при других обстоятельствах. Мне было скучно ждать.
- Кто же теперь защитит этот мир, когда придёт время?..
- Быть может, Эмир. Но я сомневаюсь. Ты же не сказал ни ему, ни остальным о тех, кто явится разрушать. Даже дерево познания молчит о них. Впрочем, он и не трогал тех яблок. Сказал, что на вид они невкусные.
- В таком случае, что же ты наговорил ему?
- Пусть это останется тайной. Но мне любопытно, что собираешься делать ты? Отправишься творить новый мир, раз этот, скорее всего, обречён?
________________
К тем, кто мужественно добрался до конца, есть большая просьба: ответьте, в чём, на ваш взгляд, заключался первородный грех, кто и когда его совершил? Если ответите, буду очень благодарна.
Верующим читать не рекомендуется, потому как присутствует страшное кощунство и даже ещё более страшное, если копнуть глубже (не копайте). Творение сие весьма сентиментально, но есть там, вероятно, и серьёзная морально-этическая дилемма. Стиль никакой, увы. Замечу на всякий случай, что это лишь альтернативная история, а не попытка переврать, оболгать и т. п.
//Основная часть.
Сад был прекрасен. Залитый чистым и ярким сиянием, он дивно благоухал ароматами роз и жасмина, манил отведать сочных золотистых яблок с красными боками, под тяжестью которых ветви склонялись до самой земли, предлагал отдохнуть под благодатной тенью разросшихся черёмуховых кустов или испить кристально чистой воды из переливчато журчащих фонтанов. Шёлковая трава стелилась под ноги, даря нежную прохладу, а в воздухе разливалась едва различимая дивная музыка, или, быть может, весь этот сад и был чудесной мелодией, завораживающе прекрасной песней, что лилась из неведомой флейты или слетала со струн белоснежной арфы.
Душистые травы приятно щекотали пятки и щиколотки Лилит, с безупречной и естественной грацией ступавшей по извилистым тропкам, а разноцветные птицы с длинными хвостами и пушистыми хохолками щебетали вслед, восхищаясь ей.
- Эмир, где ты?..
В чёрных бездонных глазах мерцало беспокойство, а волна чёрных волос, небрежно отброшенных за спину, металась в такт шагам. Лилит была красива, так красива, что все прелести сада представлялись не более чем раковиной драгоценной жемчужины, рамкой для её портрета. Ибо сад был постоянен и неизменен, как произведение великого скульптора, которое не в состоянии сказать ничего нового тому, кто уже разглядел все его детали, понял все мысли и идеи, заставившие скульптора запечатлеть явившийся ему образ. Лилит же менялась – каждый миг, каждую секунду черты её лица приобретали чуть-чуть иное выражение, отражая течение её мыслей и переменчивое настроение, она лилась, как вода, она и была ею, - женщина, сотворённая из воды, в отличие от её мужа, Адама, чья плоть создавалась из глины, сути земли. Они так разнились между собой, и их великая любовь черпала силу в этой непохожести, и извечный конфликт двух стихий перерождался во взаимное стремление друг к другу.
- Эмир, отзовись!
Глубокий грудной голос вязнет в сплетении ветвей жасмина, теряется в ворохе розовых лепестков, гаснет в волнах дивной музыкой, что пронизывает сад – или является им.
Ну где же он, где же её беспокойное и недоброе дитя, куда же сбежал он от неё – опять, опять, опять...
Чёрные густые волосы зацепились за сучок, и ветка тут же нагнулась и отпустила нечаянную добычу, ибо растения здесь не знают зла и не ведают, что такое охота.
Ну почему, почему они это допустили! Почему были столь беспечны, очарованные безмятежностью вечного лета, почему не приглядывали за ним, почему не беспокоились, когда он по целым дням пропадал в дальних уголках сада в поисках чего-то неведомого? Ведь ребёнка так легко обмануть и запутать, а он такой любознательный и упрямый, их мальчик...
По-прежнему благоухают жасмин и розы, нежась в вечном сиянии и не ведая горя, но Лилит не видит их, не замечает их утешений, не слушает их успокаивающего лепета.
- Эмир!
Лилит любит его безумно, как любит и Адама, что подарил ей это дитя, и даже та боль, что она чувствует сейчас, есть часть этой всеобъемлющей любви.
Но как же велик этот сад, если хочешь кого-то отыскать! Он на тысячи ладов твердит, что беспокоиться не о чем и надо просто подождать, и её сын найдётся, но она-то знает, что случилось что-то нехорошее, что ей надо во что бы то ни стало найти его сейчас.
- Где ты, Эмир?..
Поворот, ещё один поворот. С вишни, блеснув ярким оперением, вспорхнула птица, чтобы на другом дереве продолжить самозабвенно славословить дивный сад и его творца. Над усыпанной тюльпанами лужайкой кружатся беззаботные яркие бабочки, из-за пенящегося белыми цветами жасмина доносится ласковое журчание воды в фонтане, прохладной, вкусной воды. Лилит на миг вспоминает, что хочет пить, но тут же забывает о жажде, и идёт дальше, дальше, и тревога бьётся в её сердце, тревога, давно прогнавшая покой и распростёршая свои сумрачные крылья над её сном и над её явью.
- Что ты делаешь, мальчик мой?
- Эта роза уколола меня! Гадкий цветок, лживый и противный!
Лилит смотрит на сына, который держит во рту уколотый палец и морщится. В бархатных глазах её – боль и нежности, бесконечные, как сияние над садом.
- Просто ты был неосторожен, когда захотел потрогать её. Давай я обниму тебя, и всё пройдёт.
- Отстань от меня!
Лилит делает шаг к своему сыну, но он отступает и смотрит исподлобья упрямо и недоверчиво. Под его ногами молча умирает сломанная, смятая роза.
Как, как же они допустили, чтобы этот покрытый чешуёй коварный лжец говорил с мальчиком? Почему ни её, ни Адама не оказалось рядом в этот момент?..
Стена отчуждения растёт между ней и её сыном, и Лилит не в силах выдержать её. Эта стена рушится, рушится и, наверное, погребает Лилит под собой, но ей всё равно.
- Да, ты прав, сынок, это плохие розы. Давай вырвем их все, чтобы они не смели причинять тебе боль отныне!
В глазах Эмира загорается злая радость, но Лилит видит и то, что одиночество уходит из них, и она дотрагивается до его руки, и он больше не отступает в сторону, и вместе они рвут пышные алые розы, которые даже сейчас стараются спрятать свои шипы, чтобы не поцарапать ненароком нежную, атласную кожу Лилит.
- Что вы делаете?
- Эти цветы укололи нашего сына, - строго говорит Лилит, готовая встать на защиту Эмира, если Адам посмеет укорить его. Они ссорятся иногда, ведь у них разные стихии – неподвижная, принявшая окончательную форму глина и вечно изменчивая и бунтующая вода, ссорятся и снова мирятся, но на этот раз Адам молчит, и серые глаза его печальны и суровы.
- Что? – переспрашивает Лилит ослабшим голосом - словно обвал перекрыл русло полноводной реки, и от неё остался жалкий, почти пересыхающий ручеёк. И меркнет сад, и голоса птиц смолкают.
- Он ушёл, Лилит, и мы должны смириться. Он поддался искушению и...
Она не слушает. Это невозможно, это чудовищно, так не должно, не должно было случиться. «Эмир, мальчик мой, Эмир...»
В растерянности она блуждает по извилистым тропкам, и трава мягко щекочет ноги, и поёт невидимая флейта – или арфа, словно их сына никогда и не было на свете! «У нас будет другой ребёнок», - сказал Адам, как будто сын – это ветка дерева, которую, если она засохла, можно срубить, а на её месте вырастет новый побег, и так же будут зеленеть листья, и прекраснейшие цветы распустятся на нём. «Но это не сын наш плох, это край вечного лета предал нас, потому что мы предали самих себя.»
Лилит любила своего сына, как любила и своего мужа, что подарил ей это счастье, а теперь ещё и боль – невыносимую, невозможную, которая стала её жизнью отныне.
- Где ты, Эмир?
«В этот раз ты ушёл далеко, гораздо дальше, чем ты уходил в детстве, но я всё равно найду тебя, мой мальчик, ведь я твоя мать, и я должна быть с тобой, где бы ты ни был, чтобы улыбаться твоей улыбке и стирать слёзы с твоего лица. Мать не может покинуть ребёнка, отказаться от него и начать всё сначала. Ничего нельзя начать с чистого листа, выкинув черновик. Я найду тебя, Эмир.»
Лилит ушла, не зная, что у Адама скоро будет другая жена, ласковая и послушная, потому что она будет сотворена из его ребра, плоть от плоти его. Ева подарит Адаму новое счастье, и он забудет Лилит и её неудавшегося сына, забудет, как дурной сон, которому не место в райском саду, краю вечного блаженства.
//Дополнение. Опционально.
У Евы были солнечно-светлые волосы и чудесные голубые глаза, сияющие тихой радостью, будто само небо отражалось в них. Адам любовался спящей женой, и его переполняла нежность, для которой не находилось слов. Но странно, к нежности где-то на самом краешке сознания примешивалась неуловимая печаль, которая тут же исчезала, стоило лишь обратить на неё внимание, и возникала вновь, когда Адам отворачивался от неё. Ему так хотелось дотронуться до шёлковых, послушных волос, не знавших гр**** и тем не менее не путавшихся, увидеть, как затрепещут длинные ресницы, но он боялся разбудить жену, слишком счастливой была её улыбка во сне, и он решил побродить по саду, чтобы не тревожить её.
Ноги привели Адама в дальний уголок сада, где под разросшейся яблоней лежала особенно густая тень.
- А хочешь ли ты узнать, где сейчас Лилит, о Адам?
- Лилит?
Но, произнося её имя, он уже вспоминал, вспоминал неотвратимо, и словно острая иголка пронзила его сердце, лишив дыхания на миг.
- Ты не помнишь её, верно? Не помнишь её, не помнишь своего сына...
Лилит, Эмир... Адам содрогнулся, поняв, что давно уже вычеркнул эти имена из своих мыслей. И – из сердца?..
- Ты знаешь, где они?
Зачем он спрашивает?.. Но горечь мешается с безумной надеждой, и Адам не в силах сопротивляться порыву.
- Я – нет. Но на этом дереве растут особенные яблоки, что зовутся яблоками познания. Вероятно, если ты отведаешь их, то узнаешь всё, что хочешь.
- Но Он запретил...
- Неужели Его запрет для тебя важнее собственной совести, Адам? Впрочем, тебе решать. Но решай быстро, ибо скоро ты вновь забудешь имя Лилит. В этом саду нет места горю. Если ты не отведаешь плод познания сегодня, ты потеряешь её и сына навсегда. Я не стану предлагать дважды.
Адам глядел вслед уползающему Змею, растерянный и разрывающийся между двумя противоположными стремлениями, сбитый с толку и несчастный. Но сад быстро лечит раны: стоило Змею удалиться, сокрывшись в вечном сумраке у самой стены, и вот уже птицы щебечут радостно, и слышны чарующие звуки арфы – это Ева проснулась и перебирает тугие струны нежными пальцами. Ева, что любит Адама беззаветно, не зная, что случилось однажды, ещё до того, как она впервые ступила на шёлковую траву и улыбнулась.
Адам вздрогнул и схватил большое зелёное яблоко. «Лилит, Эмир, я должен...». И сколь сладок был вкус его, столь же горько было знание – там, снаружи, огромный мир, а Змей обманул, посмеялся над Адамом, потому что, вкусив заветный плод, он по-прежнему не знал, где его первая жена и его сын, и ему оставалось лишь брести наугад в надежде, что однажды он отыщет их следы. Но и чары дивного сада отныне не действовали на Адама.
В глубокой печали он побрёл, не разбирая дороги, но, не понимая того, он шёл к Вратам. Почувствовав неладное чутким и верным сердцем, Ева отложила арфу в сторону и отыскала Адама.
- Что случилось, мой любимый муж?
И Адам рассказал ей всё, рассказал, хотя и боялся, что Ева отвернётся от него и не простит никогда, что он утаил от неё прошлое.
- Я должен идти и отыскать их. Прости меня, Ева.
- Мы должны, Адам. Я твоя жена, и я пойду одной дорогой с тобой, и разделю с тобой твоё горе так же, как делила радость. Отведи меня к дереву познания и сорви плод для меня, чтобы и я научилась знать и не забывать...
- В таком случае, почему же ты всё это устроил?
- Потому что я с самого начала говорил тебе, что твоя идея обречена на неудачу. Как ещё, кроме как на примере, я мог доказать тебе то, о чём ты не желал и слышать?
- И в чём, по-твоему, моя ошибка?
- Ты путаешь послушание с силой воли, а верность с добротой. Неужели ты хотел сделать себе рабов?
- Я дал им свободную волю!
- Вот они и воспользовались ей. Так, как сочли нужным. Или, передавая им этот дар, ты не предполагал, что они примут его?
- Если бы ты не вмешивался...
- То это случилось бы позже и при других обстоятельствах. Мне было скучно ждать.
- Кто же теперь защитит этот мир, когда придёт время?..
- Быть может, Эмир. Но я сомневаюсь. Ты же не сказал ни ему, ни остальным о тех, кто явится разрушать. Даже дерево познания молчит о них. Впрочем, он и не трогал тех яблок. Сказал, что на вид они невкусные.
- В таком случае, что же ты наговорил ему?
- Пусть это останется тайной. Но мне любопытно, что собираешься делать ты? Отправишься творить новый мир, раз этот, скорее всего, обречён?
________________
К тем, кто мужественно добрался до конца, есть большая просьба: ответьте, в чём, на ваш взгляд, заключался первородный грех, кто и когда его совершил? Если ответите, буду очень благодарна.
