"Бамбарбия. Кергуду!" - непереводимая игра слов... Светотехники, словно заколдованные, начали повторять это уже во время киносъемки. Гайдай понял, что попал в точку: "Рабочие смеются, будет смеяться вся страна". Леонид Гайдай в "непереводимом" был особенно красноречив. Эпохальные формулы вроде "Русо туристо - облико морале" живы и поныне. Как и выверенная, понятная на всех языках игра жестов. Гайдай - мастер хлестких словечек, но прежде всего композитор эксцентрической "звучащей" пластики, неуемный сочинитель собственного эсперанто - гэгов. Он искал визуальную музыку кадра, точно продумывал синкопы (например, черная кошка в погоне "Частного детектива"), паузы, взрываемые каскадом погонь. Каждый эпизод норовил завершить логическим эмоциональным акцентом, придумал даже специальный термин "смехоточка".
Ранний Гайдай - гений ритмической и монтажной красоты, главный продолжатель немого комического: Сеннета, Чаплина, Киттона, Линдера.
Источник
Первый его фильм "Жених с того света" при приемке изуродовали, изрезали на куски, автору-фронтовику предлагали сдать партбилет. После этого Гайдай не стал менее смешным, но юмор его уже был не столь остр. А с цензурой (которая, конечно же, корежила его фильмы) он, используя фронтовые навыки разведки, научился расправляться. При сдаче "Бриллиантовой руки" чиновники Госкино с ужасом обнаружили на экране чудовищный финал - взрыв ядерной бомбы. В течение нескольких дней комедиографа умоляли всем миром отрезать символ повального краха. Он был неприступен. Ему уже были готовы простить прочие крамольные моменты, включая знаковую песню про дикарей. И тогда режиссер "нехотя" согласился. В этом шуме-гаме пропустили и песню про зайцев. Потом спохватились. Но было поздно, после премьеры ее запели в каждом дворе. Зато когда Никулин решил под свой номер в цирке подложить "Зайцев", ему категорически запретили. В советском цирке антисоветчины не допустим!
Гайдаевские комедии 70-х - солнечные суперхиты советской эпохи, в которых есть особенный секрет: чем больше смотришь и лучше знаешь, тем смешнее. Такая накопительная лекарственная схема. Известно ведь: смехом лечат. Их не признавали профессионалы, ругали критики и обожали зрители.
Сам Гайдай был смурной, неулыбчивый. Самый народный, самый любимый комедиограф. Не подлаживающийся. Не угождающий. Хлестко обличающий коррупцию, взяточничество, хамство, холуйство, местничество, карьеризм, продажность.
Ему все-таки многое позволялось. Власть неохотно, но терпела. В том числе и насмешки над собой. А куда деться, если советский народ хохочет во все свое 250-миллионное горло. На такой роток не накинешь платок. На его премьеры заранее вызывали скорую помощь -- знали, смеяться будут до приступов. "Хамский гогот", - как прокомментировал Козинцев, заканчивавший тогда своего "Лира". А власть махнула рукой: ну и шут с этим шутом.
Обжегшись на первом оригинальном сценарии, он скрывался за ширмой экранизаций. О`Генри, Гоголь, Зощенко, Ильф и Петров, Булгаков. Вы имеете что-то против Гоголя? Ну и то-то.
Он разворачивал мехи клоунады то в мелодию бытовой мелодрамы, то в стаккато чистой эксцентрики, то в пародийную вариацию детектива.
Он привил на древе советского кино яркие маски. В этой совковой комедии дель арте простаки и работяги Арлекины и спортивные комсомольские Мальвины кружились в эксцентрическом хороводе праздничного социалистического строительства, осложненного "отдельными недостатками". Его маски были взяты напрокат из узнаваемых социальных срезов.
Легендарная троица Трус, Бывалый и Балбес - наши доморощенные богатыри, романтики с большой дороги - путешествовали из фильма в фильм, начиная с "Пса Барбоса...". Маски приклеились к актерским лицам и отрывались с трудом. Потом "советская тройка" понеслась дальше, шагнув с экрана, превратилась в образ, бренд. Как подлинные фольклорные персонажи Трус, Бывалый и Балбес удостоились музыкального шаржа в знаменитом мультике "Бременские музыканты".
Белобрысый очкарик Шурик, конечно, тоже маска, за которой - "герой нашего оттепельного времени". Конспекты по фольклористике под мышкой ("пожалуйста, помедленнее, я записываю!"), "техасы", кеды: "Была бы крепка палатка, да был бы нескучен путь". В 60-е кино вновь повернулось к маленькому человеку. Гайдай реабилитировал "очкарика", причем не только в глазах физиков и лириков -- героев и зрителей интеллектуального кино нашей "новой волны" - в глазах самых широких масс. Приняв Шурика за своего, за "парня из нашего города", стали меньше гнобить подобных "умников": гляди-ка, шляпу надел, очки на нос напялил - "интелихент". И только близкие понимали, Шурик - альтер эго самого Гайдая. Глубоко порядочный, но неумеха, честный, но несуразный. Это вам не стальной супермен Павка Корчагин.
"Золотое десятилетие" Гайдая промелькнуло быстро.
В 80-е он чувствовал себя уже не слишком уютно на экране, и фильмы - "Спортлото-82", "За спичками", "Инкогнито из Петербурга", "На Дерибасовской..." - буксовали на повторах "раннего Гайдая".
В последние годы он, по словам его жены, Нины Гребешковой, до дыр зачитывал Салтыкова-Щедрина, Лескова, Олешу, Шукшина. Хотя знал, что экранизировать их не позволят. Нина Павловна рассказывала мне, что Гайдай любил пересматривать свои картины. Благо фильмы шли постоянно. Возьмет палку (после тяжелого ранения он прихрамывал), побредет в кинотеатр, сядет в кинозале в уголке, смотрит и слушает. Потом докладывает ей: "Смеялись в тех же местах и так же громко". Он не оставлял своих фильмов. Следил за их жизнью, полагая, что со временем они только "подрастают".
