Бремя

[Лидер]

Они летели сто тысяч лет
К чужой планете, к твоей Земле
Белокожие сыны Первой Звездной Расы.
Они вселялись в тела людей,
И убивали сначала тень,
А потом любовь и гнев,
Споры и согласья.
Без боли и без крови
Вторжение с небес.
Никто не прекословит,
Лишь юродивый кричит,
Сложив из веток крест.
Грянет Битва, воздух полнится грозой,
Грянет Битва, для Земли последний бой…
Ария «Битва»

Человек остановился, тяжело переводя дыхание. В полуночной тьме очертания домов угадывались с трудом, и он несколько секунд стоял на месте, прищуриваясь в тщетных попытках разглядеть вывеску соседнего здания. Неровный свет разбитого фонаря не помогал, а лишь создавал иллюзию множества теней, которых человек сейчас боялся даже больше, чем ночи. Когда невдалеке послышались приглушенные голоса и неясный шум, он решился. Рванувшись вперед, он громко постучал по оконной раме старого деревянного дома.
Несколько секунд тянулись для него дольше, чем целая вечность, когда кто-то в глубине дома откинул занавеску и выглянул на улицу. Очевидно, хозяин дома прекрасно видел в темноте, потому что громко, не сдерживаясь, чертыхнулся, и попытался задернуть грязную ткань штор.
- Киллиан, они идут за мной! Через минуту они будут здесь, и тогда меня не спасет ничто! Ты обещал!..
- Заткнись, Борис. Мы тебя предупреждали. Ты должен был ждать вместе со всеми, а не высовываться, да ещё в непосредственной близости от штаб-квартиры партии. Мы не можем рисковать, особенно сейчас, когда наше здесь положение особенно нестабильно. Запомни, Борис: всё ради общего дела. А теперь уходи. Уходи, пока их собаки не нашли твой след.
- Будь ты проклят, - с ненавистью произнес человек, делая шаг назад. Голос его заметно дрожал. – Вам никогда не одолеть нас, покуда существует славянская держава, а она будет жить вечно! Вечно! Понял, ты, паскуда?! Большевики вскоре придут к власти, и ни один из вас не останется здесь! Земля будет принадлежать людям!
Занавеска упала на место, а человек всё ещё стоял, дрожа под порывами холодного осеннего ветра. Шум приближался, он мог различить отдельные голоса и рычание служебных собак, но все еще не находил в себе силы повернуться и хотя бы попытаться убежать от них. Он сделал несколько шагов по каменной мостовой, неуверенно, точно раздумывая. Затем вскинул голову и повернулся навстречу преследователям.
- Вот он! Стой!
Он криво усмехнулся, поднимая вверх руки. Трое с ружьями да ещё двое со служебными псами, - расклад явно не самый лучший. Борис предпочел бы смерть от пули, если ему позволят выбирать.
- Не стреляйте, - довольно спокойно начал он, стараясь не шевелиться. – Я буду говорить. И…скажу, где они.
- Борис Радов? – черноволосый человек с ружьем сделал шаг вперед. Получив утвердительный кивок, он повернулся к своим людям. – Он.
Человек медленно опустил руки, видя, как три дула направляют ему в грудь. Сглотнул. И успел даже испугаться, увидев, как дергаются курки каждого из них.
- Эти сволочи засели там, - грузин вскинул оружие на плечо и кивнул на полуразвалившийся деревянный дом. – Но одни мы туда не пойдем. Микола, сбегай за подкреплением, ребята должны быть в центре. Нам ещё надо убрать тело. Разошлись.

[ADDED=Лидер]1092486738[/ADDED]
…Он вздрогнул и проснулся. Кажется, была ночь, но что-то подняло его с кровати, значит, тому была причина. Он осторожно, стараясь ступать как можно тише, вышел из комнаты. На веранде было тихо, но лунный свет озарял всё вокруг, каждый предмет, в призрачном свете казавшийся особым. Он постоял некоторое время неподвижно, вглядываясь в звездное небо, потом нахмурился и подошел ближе к окну. Что-то в необычном светлом оттенке космоса не понравилось ему, и он прищурился, напрягая зрение до предела, до боли. Нет, он не ошибся – то, что ранее казалось звездой, вспыхнуло опять, на этот раз сильней. Он отшатнулся от окна и, поспешно задернув занавеску, скрестил руки на груди. Ночь опять была испорчена. Вновь завтра, нет, уже сегодня утром к нему приедет Маленков с очередным докладом, затем необходимо будет разобраться со вчерашней папкой с документами, принесенными накануне Лаврентием, - кстати, почему бы не сейчас? Всё равно сегодня он больше не заснет, а если успеет разобраться с чертовыми планами раньше, чем намечал, то весьма вероятно, покинет Волынское уже сегодня вечером. В Кремле не ожидают его приезда, для них это будет неожиданностью – и отлично, ему давно хотелось устроить нечто наподобие проверки работающих под его начальством товарищей.
Он прошел в смежную с верандой комнату и, приоткрыв нижний ящичек комода, достал пухлую папку, по краям которой виднелись смятые листы. Он бросил ещё один взгляд на занавешенное зеленой тканью окно и, развернувшись, направился в кабинет. Привычная тупая боль в виске появилась внезапно, вдруг, как и всегда, впрочем. Преображенский говорил, ему необходим длительный отдых и здоровый сон, вот только как он мог себе позволить подобную роскошь? Теперь, когда столько сделано, расслабляться ни в коем случае нельзя, а ему особенно быть настороже – кажется, в партии вновь формируется оппозиция. Впрочем, это не проблема, так, досадная помеха, однако это лишний повод напрягать и без того натянутые нервы.
Он опустился в кресло и, включив лампу, развязал папку. Несколько листов поменьше сразу отложил в сторону, едва скользнув по ним взглядом, остальные принялся перебирать по одному, разлаживая их на две стопки. Одна бумага была запечатана слишком уж тщательно, и он, хмыкнув, аккуратно надорвал край заклеенного листа. Нахмурился, пробегая текст глазами.
«…около двенадцати лиц. Признаки налицо. Почти все не работают, однако средства к существованию имеют. Должен отметить, существование у них отнюдь не скромное. В их домах найдены наркотические вещества, несколько английских журналов и газет с компрометирующей рекламой. Изъяты записи неприятных и незнакомых нашим экспертам музыкальных мелодий, металлические пластинки. Жду распоряжений. С ув., Л. Берия».
Он тяжело вздохнул, отлаживая бумагу на край стола, и поднялся. Нет, сегодня он просто не в состоянии думать о чем-либо другом, кроме как о них. Чужаки, пришедшие с целью покорения землян своим законам. Им необходимы были физические ресурсы планеты, ментальная сила людей, поэтому самым выгодным для них способом было безболезненное, бескровное вторжение извне. Всё, что требовалось, - заполучить тела наиболее слабых из людей или же создать собственные физические оболочки. Далее…далее требовалось влияние на разумы, создание новых идолов и убийство старых, установление новых политических систем и экономических структур, что неизменно сопровождалось гниением социальных единиц и уничтожением в человеке высших, присущих лишь этому разумному существу, чувств. Они заселяли планету постепенно, вливая свои силы, диктуя свои правила, - и их было много. Он знал о чужаках практически всё – с того самого момента, когда его исключили из Тифлисской православной семинарии. По правде сказать, он сам добивался этого; участвовать в авантюрах неизвестной тогда ещё партии ему особо интересно не было. Именно тогда, в далеком 1899 году, он в первый раз встретился с ними, обрел способность различать их, видеть искаженные чужой сущностью человеческие тела. Гораздо позже, обретя реальную власть, он и начал свою борьбу с ними. Приходилось убивать сотни, тысячи людей-носителей инопланетной заразы, но массовые расстрелы были, по сути, всего лишь профилактикой. Ему не верили. Люди не знали всего, что довелось испытать ему, не видели того, что ему было дано.
Он прошелся из угла в угол и снова опустился в кресло. Необходимо было упорядочить мысли, дать организму расслабиться, и тогда верное решение придет само. Так бывало всегда, и он привык доверять внутреннему чувству, которое у многих людей, как он с удивлением понял в юные годы, отсутствовало напрочь. Он закрыл глаза.

[ADDED=Лидер]1092486833[/ADDED]
Парень с удивлением глянул на приближавшихся к его укрытию двух людей. Мужчина почти бежал, сжимая в руке ладонь черноволосой девушки в коротком, чуть ниже колена, платье. Они явно торопились, мужчина на ходу доставал из-за спины какой-то необычный светящийся прибор. Девушка с тревогой смотрела на него, но вопросов не задавала, едва поспевая за своим спутником.
Парень вжался в камень, хотя поводов для беспокойства вроде как не наблюдалось: странная пара никак не могла увидеть его, полностью скрытого в неглубокой пещере горы, да и увидев, что сделала бы? Парень был уверен, что эти двое не были любовниками, слишком просто, даже грубо мужчина помогал девушке забираться по камням вверх, придерживал её за талию, когда она оступалась – вовсе не так, как это сделал бы жених или любовник. Впрочем, его самого все это не касалось. Он часто приходил сюда, чтобы слушать тишину и размышлять. Ему было о чем подумать, в отличие от многих сверстников. Он был тем, кому жизнь всегда определяет особую судьбу. Он не жаловался – минуты, проведенные в одиночестве здесь, помогали ему идти дальше и не позволять никому стоять на своем пути. Сейчас, однако, происходило нечто интересное, что заинтересовало его настолько, что он даже перебрался поближе к краю пещерки, стремясь увидеть эту пару получше.
Девушка остановилась и что-то сказала мужчине, отчего тот резко помрачнел и вскинул светящийся прибор над головой. Прибор, вблизи оказавшийся необычно ярким, точно сотканным из энергии шаром, принял в себя блик солнца, расширяясь в руке мужчины, и вновь сузился. Тот возбужденно склонился ниже и заговорил на чужом низком и удивительно немелодичном языке, - казалось, каждый произнесенный мужчиной звук существовал сам по себе, отдельно от слов, предложений и даже значения сказанного. Парень вслушался, но понять так ничего и не смог. Шар расширился вновь, будто впитывая в себя невидимые лучи, а затем пробежавшая по его поверхности тонкая молния змеей скользнула в сердцевину, и тотчас шар сжался, исчезая на обгоревшей ладони мужчины. Тот досадливо поморщился, посмотрев на свою спутницу.
- Как ты думаешь, они перебросят нас в другую часть планеты? – девушка присела на огромный валун и, положив ногу на ногу, отчего её колени сразу оголились, задумчиво намотала прядь роскошных волос на палец. – Ты только что доложил нашим на корабле, что толку в этом регионе у нас все равно не выйдет, необходимо будет натравить самих людей против них. На Западе дела у нас продвигаются просто отлично, значительная часть человеческих сынов порабощена. Стоит им только правильно указать на славян, и они сами побегут к ним с войной. А уж ресурсами мы их обеспечим.
Девушка говорила на прекрасном грузинском, и мужчина внимательно слушал. Потом поморщился.
- Нет, я доказывал уже не раз совету Высших, что мы малого добьемся в проклятой Российской империи. Нам надо оставить тела этих людей, сырьё можно пока что качать с Запада. Англия, Германия, Франция, Голландия, Швейцария, США, Италия, - нам ничего не стоило покорить граждан этих стран. Возможно, они менее устойчивы к ментальному воздействию. Рабы, - мужчина вновь поморщился. – Ненавижу.
- Успокойся, Киллиан, - девушка тряхнула густыми черными волосами и, перекинув пряди через плечо, принялась любоваться их блеском. – Работа несложная, даже ты это признавал в начале нашего перелета. А вознаграждение того стоит, - по возвращении на нашу родную планету ты получаешь не только средства, верно? В твоем полном распоряжении тело, которое ты отвоевал у здешнего аборигена. Кстати, оно изумительно.
- Благодарю, Лиэлла. Этот экземпляр держался довольно долго, я провозился с переселением в новое тело около двух часов. Ты и сама выглядишь просто великолепно, - где ты достала эту плоть?
Девушка махнула тонкой рукой.
- Это неразумное существо сидело на берегу реки и, кажется, пело – так они это называют. Я услышала голос, и решила, что он должен принадлежать только мне. Впрочем, мне было легко это сделать – через несколько минут девушка сдалась.
- Хм, совету Высших явно не стоит знать, что мы превышаем свои полномочия. В наши обязанности входило только заставить всю эту земную красоту самоликвидироваться посредством тех же банальных войн, наркотических веществ, НТР, гибельных удовольствий…
- О, Киллиан, да брось ты! Кто из посланных на Землю не воспользовался таким уникальным шансом? – девушка засмеялась, и её звонкий голосок подхватило эхо. – Слушай, Киллиан, слушай этот чудесный голос!
Мужчина улыбнулся было, но искрящий шар вновь появился в его руке, на этот раз вспыхнув, точно разряд молнии, и девушка резко оборвала свой смех. Черты её лица исказились, точно выпуская наружу некую иную, скрытую в чертах совершенного лица, сущность. Она подалась вперед.
- Они говорят, чтобы мы отправлялись в Россию, - глухим голосом сообщил мужчина, медленно сжимая ладонь. Шар уменьшался нехотя, выпуская последние разряды, и так же исчез, оставив новые ожоги на коже мужчины. Девушка с перекошенным от ярости лицом вскочила с камня. – Они требуют, чтобы мы продолжали свою деятельность там. Говорят, что Землю нужно копать со всех сторон и кому, кроме как не самым опытным агентам, как мы, это сделать.
- Переходим ко второму плану? – лицо девушки пошло красными пятнами, видимо, она в трудом давила в себе чувства.
- Да, будем искать союзников на стороне людей. Выгода нужна всем, в крайнем случае этим немногим предателям никто не поверит. Здешняя цивилизация ещё ничего не знает даже о своей планете; они, кажется, уверены, что одни во Вселенной. Лиэлла?
- Что?
- Не надо морщить лицо. Люди не так долговечны, как хотелось бы, стоит поберечь столь красивую плоть.
- Хорошо. Приятный язык, правда? – Лиэлла вдруг заговорила на русском. – Я редко, впрочем, пользовалась им. Знаешь, Киллиан, у них забавная культура, у этих примитивов.
- Да, - Киллиан усмехнулся. – Тебе не кажется, что ты стала слишком чувствительной в последнее время?
- Возможно. Эта оболочка постоянно сопротивляется, мне крайне сложно держать её под контролем. Порой возникают сложности даже с тем, чтобы просто находиться внутри. Постоянно выталкивает. Вот, - лицо Лиэллы дрогнуло, красивые черты вдруг стали совсем размытыми. Она сжала зубы. – Вот…
Мужчина в нерешительности застыл рядом. Тело девушки тряслось, сквозь смуглую кожу проступали другие, зыбкие, непонятные, чужие черты. Существо внутри неё рванулось вперед и назад, развернув в коротком полете призрачные крылья, и забилось в теле, поглощая что-то светлое внутри человека.
Парень сжался, обхватывая себя за плечи, и с трудом подавил рвущийся из груди крик. На зрение он никогда не жаловался, и прекрасно успел разглядеть то, что находилось внутри жертвы. Если бы он был уверен, что это именно то, он бы назвал существо дьяволом. Только слишком ужасным и пугающе агрессивным было это нечто, слишком озлобленно, обречено боролось оно за пространство, за оболочку, которой, по сути, было лишено. Битва человека и чужого была страшной, парень видел, как на теле девушки появлялись и мгновенно исчезали страшные язвы. И человек был уничтожен.
- Всё, - Киллиан скептически оглядел корчившуюся у его ног девушку. Из её рта текла широкая струйка крови. – Это была её последняя попытка. Очевидно, так легко уступив свое тело, она решила взять реванш… Дура.
- Я…его…испортила, - Лиэлла поднялась, опираясь на ладонь мужчины. – Кажется, что-то…сломалось…внутри. Это…очень больно.
- Ничего, они живучие, Лиэлла. Дай немного времени – оно их лечит. Идем, я помогу тебе. Жутко неудобно, конечно, - Киллиан почти уносил на себе девушку, перепрыгивая с камня на камень. – Они слишком хрупкие. Однако в этом что-то есть, ты согласна, Лиэлла?..
…Парень медленно поправил смоляную прядь волос и склонился к полу пещеры. Через несколько минут, когда в голове перестала взрываться с каждым стуком сердца кровь, он откинулся назад и устало прикрыл глаза.
…Где-то далеко звали голоса. Ему было тяжело открывать глаза, и он решил не откликаться. Кажется, это его звали посланные семинарии ученики. Наверное, кто-то из них узнал о его так тщательно скрываемом убежище, и теперь они ищут его. В принципе, они правы. Ему нельзя надолго отлучаться из семинарии.
- Иосиф!..

[ADDED=Лидер]1092486898[/ADDED]
Он резко дернулся, поворачиваясь к двери. Вошедший в кабинет охранник с винтовкой наперевес испуганно подался назад.
- Иосиф Виссарионович? – прозванный за долгие годы верной службы Псом, охранник снова шагнул в кабинет. – Прошу прощения, я не знал, что вы здесь. Я думал, вы в комнатах.
- Как видишь, нет, - Сталин приподнял бровь. – Тебя здесь что-то ещё держит?
- Да, Иосиф Виссарионович. Мне очень нужно с вами поговорить.
- Вон, - кратко приказал вождь, приподнимаясь в кресле.
Охранник дрогнул, но устоял.
- Ваша смерть, - вдруг тихо произнес Пес, и он ощутил всплеск чувств в его груди, – поможет Западу атаковать. Советский Союз будет разгромлен, как только вы утратите контроль над столь тщательно хранимой вами стране. Земляне обречены, и люди запада уже доказали это. Не вам противостоять нашим агентам, товарищ Сталин!
Пес вскинул винтовку, но выстрелить не успел. Оружие упало на пол, а охранник изумленно уставился на свою грудь, откуда толчками выходила густая яркая кровь. Он вздрогнул всем телом, пытаясь поднять голову, но упал, так и не успев поднять глаз на убийцу. Сталин устало опустился обратно в кресло и положил револьвер перед собой. Стало вдруг удивительно спокойно, а в голове перестала пульсировать тупая боль. Очевидно, разглядеть в Псе перемену ему помешала чрезмерная занятость или абсолютная уверенность в его непогрешимости, однако нельзя было упускать момент перевоплощения. Жаль, что Пес оказался настолько слаб, что его разум подчинился чужому диктату. Он положил руку на телефонную трубку.
- Товарищ Маленков, завтра в десять в Кремле будет закрытое совещание, свяжитесь с Берией и Кагановичем. – Помолчал, слушая ответ. – Георгий, ты мне нужен больше остальных.

[ADDED=Лидер]1092487169[/ADDED]
ТОВАРИЩИ, КАК ПО-ВАШЕМУ, СТОИТ СКИНУТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ? ЖДУ ВАШИХ РЕЦЕНЗИЙ.

 

[Лидер]

Cnopochkasashka, СПАСИБО. НАДЕЮСЬ, ОСТАЛЬНЫМ ЧИТАЮЩИМ ПОНРАВИТСЯ НЕ МЕНЬШЕ, ИЛИ Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СИЛЬНО РАССТРОЮСЬ.

[ADDED=Лидер]1092589942[/ADDED]
Сталин оглядел собравшихся и кивнул, приветствуя. Маленков блеснул глазами, приподнимая голову от каких-то папок, и кинул быстрый взгляд на сидевшего на противоположном конце стола Берию. Тот, кажется, не заметил, поскольку в этот момент почтительно приподнимался в кресле при его появлении. Сталин покосился на Кагановича, сжимавшего в руках недочитанную газету, и уселся в кресло напротив своих подчиненных.
- Иосиф Виссарионович, я слышал о покушении, - первым заговорил Георгий, не дожидаясь его реплики. – Как такое могло произойти?
- Я стал слишком доверчив, - усмехнулся Сталин. – И, к тому же, забыл, что меня они захотят убрать в первую очередь. Чужие все прибывают; Лаврентий, сколько было уничтожено пришельцев во время последней кампании?
- Чуть более тридцати тысяч.
- Странно, - Сталин взглянул камин, в котором бесилось пламя, и вновь обернулся к подчиненным. – Чужих становится больше, если сравнивать с двадцатыми годами, и мне не нравится их активность. Такого не бывало раньше. Они точно знают, что за их спинами стоит нечто гораздо большее, чем было раньше, - то, что даст им возможность расширить свою империю.
Сталин замолчал, подпирая подбородок кулаком. Каганович беспокойно переводил взгляд с товарищей на него. Желтоватое лицо приняло кислое выражение.
- Значит, опять? – вдруг сипло спросил он, и Сталин поднял голову. – Я думал, эта кампания будет последней. Я…я ничего не хочу этим сказать, нет, но ведь…разве их может быть так много?
Георгий отвел глаза, а Берия, кинув на компаньона брезгливый взгляд, поморщился.
- Он все ещё не верит, Иосиф Виссарионович, - сказал он, и Маленков вздрогнул, выпрямляясь.
- Верит, Лаврентий, - оборвал его Георгий, бросая быстрый взгляд на Кагановича. – Он сам видел, как во время расстрела тысячи темных сгустков отрывались от тел людей, видел своими глазами, как искажались их черты, менялись лица, фигуры. Многих даже разрывало на части, поскольку они не выдерживали такого давления внутри себя. Он видел, Лаврентий, он был там со мной и Ежовым! Только тот так и не захотел поверить в очевидное, а…
- А товарищ Каганович решил не создавать себе лишних проблем, - продолжил Сталин, чувствуя, как под его взглядом тот, к кому он обратился, начал внутренне съеживаться. – Я правильно говорю? Вряд ли ты понимал, почему расстреливаешь тех людей. Для тебя все они граждане Советского Союза, провинившиеся перед властью. Так? Впрочем, неважно. Так будут говорить в капиталистических странах, так думаешь сейчас и ты, и меня это до определенного момента совершенно не волнует. Я, в принципе, именно поэтому и не собирался просвещать более широкие слои населения о том, что реально происходит, и откуда ждать угрозы. Они не поймут. Не поверят. И тем более не смогут простить. Гораздо легче оказалось действовать именно так, как сейчас это делаю я. Но ты, товарищ Каганович, отлично себя проявил на всех отведенных тебе фронтах, и я это ценю, хотя лично Владимир Ильич вряд ли оценил бы мои предпочтения карьеристам вроде тебя.
- Иосиф Виссарионович, - голос Берии нарушил установившуюся тишину. – Я слышал, на Западе скоро начнется война. Кроме политических и экономических аспектов, это, случаем, не связано с чужими?
- Я не собирался обсуждать это с вами, Лаврентий, - пожал плечами Сталин. – Но если ты этим интересуешься, то да, я более чем уверен в этом. Единственное, в чем я пока не могу разобраться, так это источник угрозы. Я уже начинаю сомневаться, что она исходит от стран-агрессоров.
- А…
- Возможно, Англия. Или нет. Не знаю. Может, и не она. В любом случае, мы ни в коем случае не должны позволить втянуть себя в конфликт. Пусть эта война затронет только капиталистические страны и их колонии, мы лишь выиграем от их противостояния. Может, нам удастся ослабить их, а затем…- Сталин вдруг резко замолчал, тронув рукой висок. Несколько секунд точно прислушивался к чему-то, прижимая пальцы к голове, потом медленно опустил руку на подлокотник кресла.
- Товарищ Сталин, а как же с увеличением количества чужих здесь, в Союзе?
- У нас разве появились особые методы борьбы с ними?
- Нет, но…усиление репрессий сейчас, перед угрозой войны, пусть и эфемерной…этого никак нельзя допустить, более того, в народе активизируются националистические силы, доставляют много беспокойств.
- И?
- Но…их очень сложно остановить. Придется распылять силы ещё и на них, это абсурд! Что-то надо делать, иначе…
- Иначе Георгию Максимилиановичу грозит судьба товарища Дзержинского.
Маленков снова вздрогнул, на этот раз ощутимее. Его и без того бледное лицо утратило последние краски.
- Товарищ Сталин, Железный Феликс был первым из увидевших, и, возможно, это вина его психики, что он так и не смог принять факт того, что многие из тех, с кем он общался, - вовсе не люди. К этому надо привыкнуть, а он…не смог оправдать убийства невинных, как он привык считать, людей.
- Причина не в том, что не смог, - Сталин прищурился, и Маленков инстинктивно отодвинулся назад. – Не захотел. Он испугался, Георгий, банально испугался. В свое время он увидел, как чужой атаковал человеческое тело, и с тех пор его и преследовали эти кошмары. Он стал бояться даже собственной тени, стал опасаться оставаться один. Знаешь, почему его прозвали Железным Феликсом? Иначе бы его просто раскусили. Товарищ Дзержинский неплохо держался, с этим я не могу не согласиться; он умел брать себя в руки, создавая вид уверенного, готового ко всему человека. Возможно, он и был, не знаю, потому что отдавал распоряжения о расстрелах скорее из-за нервов, которых в свое время потратил почти что все. Но и мне он их изрядно потрепал, вынужден согласиться… Железный Феликс! Он, впрочем, был одним из немногих, кто понимал меня. И да, он был способен мыслить четко, быстро и как нельзя лучше, если того требовали его собственные интересы – не из-за выгоды, нет, даже не поэтому. Впрочем, Маленков, ты удачно перевел тему.
- Значит, усиление репрессий необратимо?
- Кажется, вы забыли наш первый разговор. – Сталин чуть подался вперед, и Каганович, поймав его взгляд, нервно скомкал газету. – Чужие, если их можно так называть, пришедшие с небес, вовсе не стремятся к взаимовыгодному сотрудничеству. Для них это, наверное, возможность доказать уязвимость землян, развеять миф об их непобедимости. Повторяю ещё раз, - голос вождя зазвенел как сталь, и Берия, поджав губы, откинулся назад, - массовые расстрелы вовсе не в моих интересах. Но как только инопланетная зараза коснется хоть миллионной части населения СССР, мы обречены! Вы знаете, что сейчас происходит на Западе? Полное отсутствие человеческих законов и морали я уже давно не считаю чем-либо необыкновенным; болезни и наркотики, проституция и криминал, - это бы не казалось столь ужасным, если бы эти тенденции развивались сами по себе, порожденные извращениями человеческой породы. Проблема в том, что человеческая порода до недавних пор таковой никогда не являлась. Самое страшное то, что все эти пороки исходят из высших политических кругов капиталистических стран. У власти там стоят люди, чьи разумы давным-давно порабощены пришельцами, либо предатели, имеющие от этого огромную выгоду. Они сами внедряют в свой народ то, что разлагает его, заставляет гнить, ведет к полной самоликвидации. Знаете, в чем меня обвиняют? В том, что царь Петр I прорубил окно в Европу, а я закрыл его решеткой. Я прекрасно осведомлен о том, что обо мне говорят, - Сталин чуть прищурился на огонь, а потом глянул на съежившегося в кресле Кагановича. – И вовсе не собираюсь ничего менять. Я всё делаю правильно.
Сталин скользнул взглядом по зазвонившему телефону. Сидевший рядом Берия подскочил на месте от неожиданного звука и протянул руку за трубкой. Сталин хмыкнул, принимая услужливо поданную ему трубку, и замер на секунду, вслушиваясь в дыхание на том конце провода.
- Я слушаю. Да. Пусть зайдет.

[ADDED=Лидер]1092590112[/ADDED]
- Значит, так, товарищи. – Он сам положил трубку на рычаг и поднялся, подходя к камину. – Лаврентий, займешься проверкой охраны, потом тряхнешь все внутренние органы – с самого низу, понял? Я буду ждать твой доклад.
Берия кивнул, наклонив голову чуть ниже, чем требовалось, и быстрым шагом покинул кабинет, бросив острый взгляд на Кагановича с Маленковым. Сталин подождал, пока за бывалым интриганом закроется дверь, затем повернулся к Кагановичу.
- Разыщешь Ежова, вы мне будете нужны в скором времени оба. Как только ты его найдешь, свяжись со мной. Это срочно.
- Да, Иосиф Виссарионович. – Каганович покинул залу быстро, едва сдерживая шаг. Сталин чуть приподнял уголок губ.
- Георгий, - Маленков, услышав свое имя, вытянулся, глядя на него блестящими глазами. – Кажется, тебе нужен будет длительный отдых.
- И…Иосиф Виссарионович… Я вам больше не нужен?
- Зачем так, - Сталин приподнял бровь, и Маленков внутренне содрогнулся. – Я просто хочу сказать, что такой ценный работник, как ты, мне нужен в полном здравии и силе, чего сейчас нельзя сказать о тебе. Ты мне нужен, Георгий Максимилианович, и если тебе мало моих словесных доказательств, можешь взяться за одно дело…
- Я весь внимание, Иосиф…- Маленков запнулся, только сейчас увидев, что в глазах вождя, вопреки логике, не отражалась ни одна искра огня из камина.
- Вот этот пакет. Мне нужно, чтобы ты лично доставил его Жукову.
- Да. Конечно.
- Иди. О доставке доложишь сразу, как только представится такая возможность.
- Спасибо, Иосиф Виссарионович. Я сделаю.
Сталин качнул головой, когда за Маленковым закрылась дверь, и уселся напротив камина, откинувшись назад всем телом. Огонь сквозь ресницы приобретал удивительные цвета – от синего к красному, и он некоторое время наблюдал этот спектр, не двигаясь с места. Потом повернулся на стук.
- Войдите.
В кабинет зашла высокая, одетая в темный костюм женщина, и, быстро оглядев кабинет, остановилась перед ним.
- Добрый день, Иосиф Виссарионович.
- Добрый, - Сталин привстал, приветствуя женщину, и кивнул на кресло перед собой. – Вы не повстречали в коридоре мужа?
- Георгия? – она усмехнулась, кладя руку на подлокотник. – Что вы, Иосиф Виссарионович, конечно нет. Я заметила его издалека, и решила, что самое время свернуть за угол и подождать.
Сталин улыбнулся. Валерия Алексеевна была удивительной и сильной женщиной, недаром каждый студент в её академии уважал своего ректора.
- Вы хотели видеть меня?
- Я хотела поговорить с вами относительно товарища Берии. Лаврентий Павлович появлялся у нас в доме, и, хотя услышать мне удалось из их с мужем разговора далеко не все, кое-что мне всё же беспокойство внушило.
Сталин чуть прикрыл глаза, давая понять, что слушает, и откинулся назад.
- Лаврентий угрожал мужу, Иосиф Виссарионович, чтобы Георгий не выдал какой-то его секрет. Я уверена, это связано с заданием в Украине, кажется, на Киевщине. По-моему, Лаврентий сделал несколько крупных ошибок, из-за которых погибло слишком много лишних людей. Георгий единственный, кто мог бы его в этом обвинить, но он промолчит, Иосиф Виссарионович, я более чем уверена в этом.
Сталин пожал плечами.
- Валерия, вы прекрасно знаете, что для меня просчеты товарища Берии – не новость. Конечно, я проведу с ним беседу. Но вы, кажется, хотели рассказать мне что-то ещё?
Валерия Алексеевна сглотнула и зачем-то оглянулась на тяжелые дубовые двери. В зале было почти совсем тихо, слышно было только тиканье каминных часов и тяжелое дыхание вождя.
- Берия упустил кого-то, о ком просили лично…Кого не должен был упускать. Они с Георгием говорили о ком-то, чье имя так и не назвали – глупо, но у меня сложилось впечатление, что они оба не знали его. Это невозможно, ведь так? И, насколько я могла понять, этот человек перебрался на другой континент.
- Америка?
- Скорее всего, да.
Он кивнул.
- Благодарю, Валерия Алексеевна, вы и в самом деле помогли мне. Это вам непременно зачтется в дальнейшем. Интересно, как выкрутится на этот раз Лаврентий, - Сталин хмыкнул и встал. – Ситуация, в которой он оказался, весьма и весьма неоднозначна. Продолжайте меня информировать, Валерия Алексеевна, мне ваша помощь нужна.
- Конечно, Иосиф Виссарионович.
Они помолчали. Сталин ещё раз глянул на огонь, потом спросил:
- Как здоровье мужа? Что же, приезжал к нему Преображенский?
- Он отказался принимать врача. В последнее время, однако, он и в самом деле стал немного…нервным. Он устал, Иосиф Виссарионович, не более того. И я думаю, помощь медика ему сейчас не нужна.
Сталин усмехнулся.
- Всего хорошего.
Женщина вышла, но в зале долгое время оставался запах её духов – Валерия Алексеевна следила за собой, и ничто не могло выбить её из привычного ей роскошного образа жизни. Сталин прошелся из угла в угол. Нет, Валерия Алексеевна ничего не знала о чужих, о том, для чего, собственно, нужен весь этот чертов режим, бесчисленные жертвы, полнейшая изоляция; не знала, и до некоторых пор он считал, что это вполне удобно. Но эта женщина была слишком умной, чтобы что-то упустить из виду. Будучи главным информатором кадровых дел, она знала гораздо больше, чем требовалось для того, чтобы знать всё. Похоже, пришло время рассказать ей о пришельцах. Валерия должна понять. Женщина-агент – явление необходимое и выгодное, а терять такую, как она, было бы досадной ошибкой.
Значит, Берия упустил его. Того, от смерти которого зависела сейчас дальнейшая их судьба. Стало быть, лидер чужаков, Киллиан, сейчас в Америке – больше ему податься некуда. Но почему там? Что помешало ему присоединиться к агрессорам? Понятно, что овладеть Адольфом Гитлером, в чьих жилах текла арийская кровь, ему будет совсем нелегко. Рано или поздно Гитлер и Муссолини подчинят Европу, по крайней мере, ту её часть, о которой Молотов и Риббентроп договорились в протоколе. Именно отсутствие лидера пришельцев в рядах немецкой и итальянской армиях наталкивало на мысль о том, что ни Гитлер, ни Муссолини не являются на самом деле чужими или предателями-ставленниками чужих на земле. Тем более что они с Адольфом обо всем договорились заранее. Они избавятся от чужаков и останутся властвовать в новом очищенном мире. Кроме того, Молотов утверждал, что среди немецкой делегации не было ни одного чужого – у всех были абсолютно чистые человеческие сущности. Впрочем, это не показатель. Японию Сталин в расчет не брал. Вряд ли узкоглазые преследуют какие-нибудь иные, кроме территориальной выгоды, цели.
Но Киллиан исчез, а стало быть, оборван последний след пришельцев. Киллиан владел разными человеческими телами, имел столько физических оболочек, что он сам, повстречавшись с чужим лидером, не был уверен, что сможет противостоять его мастерству. А на другом континенте…сейчас…Пережив столько смертей, покидая человеческие оболочки за миг до того, как они бывали уничтожены, Киллиан может вернуться в любую минуту. Даже сейчас.
- Алло! – телефон зазвонил так резко, что Сталин не смог подавить раздражения. – Да. Молотов?.. Пусть зайдет.

[ADDED=Лидер]1092590250[/ADDED]
К вечеру разболелась голова. Гитлер начал войну раньше, чем было оговорено. Это насторожило и, пожалуй, повергло его в состояние глубокого изумления. Немецкий фюрер должен был выполнить условия тайного договора; но, возможно, что-то изменилось. В любом случае, основные положения, несомненно, будут соблюдены, а значит, в скором времени возникнет необходимость начинать военную операцию в Финляндии. Этот регион, по его глубокому убеждению, был во всех отношениях идеален для дальнейшего расширения территорий державы, и, что немаловажно, он был почти уверен в том, что Финляндия чиста от инопланетной заразы. Однако это потом. Сейчас более важным вопросом была славянская территория – Западная Украина и Польша, Северная Буковина и Бессарабия. Эти все ещё не подчинялись советской власти – ничего страшного, это ненадолго. Страны Прибалтики – это, несомненно, более сложный вопрос. Их, чужаков, там полно, но там вполне возможно ещё что-то изменить. Если бы только тот народ понял, что лишь СССР спасет их от полнейшего разложения. Он бы сумел очистить находящихся там людей и обезопасить тех, кто ещё не был заражен инопланетными сущностями. Чужие часто и легко меняли физические оболочки, но даже те, кого они покидали, оставались изувеченными и изуродованными внутренне навсегда.
Сталин достал из стола новую упаковку таблеток и, повертев её в руках, решительно надавил на край, выдавливая сразу несколько. Преображенский не советовал увлекаться препаратами, но, наверное, уже слишком поздно. Пусть лучше он будет зависим от медикаментов, чем от адской боли.
Он поднялся и окинул кабинет взглядом. Кажется, всё. Сегодня он всё равно не успеет сделать большего, поскольку все подчиненные ему товарищи совсем выбиваются из сил, требовать от них плодотворной работы сверх нормы было бы бессмысленным, а жаль. Сам он мог работать сутками, не прерываясь на сон или пищу. В любом случае, он может поработать ночью над проектами по советизации будущих новых регионов СССР, или же окончить начатый им план соцобеспечения сельскохозяйственных районов страны. В крайнем случае, если он не сможет уснуть и сегодня, нужно будет подумать над телеграммой Риббентропу в связи с неточностями выполнения условий договора. Сегодня он об этом просто забыл, чего не случалось с ним ранее. Наверное, возраст всё же давал о себе знать. Сталин усмехнулся, накидывая плащ. Увидел в зеркале свое отражение и остановился, вглядываясь в некогда гладкую смоляную шевелюру.
Этой осенью ему исполнится шестьдесят лет.

[ADDED=Лидер]1092590454[/ADDED]
- Папа?
Сталин удивленно поднял голову. Светлана стояла в дверях кабинета, светлый костюм легко облегал идеальную фигуру дочери. Она улыбнулась и подошла к столу, раскрывая объятия.
- С днем рождения, пап!
Сталин улыбнулся, касаясь губами лба дочери. Светлана крепко обняла его, и он не спешил обрывать прикосновение. Она тихо засмеялась, прижимаясь щекой к его груди.
- Ты всё работаешь, папа, - её голос, как и прежде, оставался для него целительным бальзамом. Ради таких, как она, счастливых и беззаботных молодых людей, стоило жить и тратить сутки напролет не на себя – на них. – Сегодня твой праздник, мог бы и отдохнуть.
- Если не я, то кто, солнце? – он улыбнулся ещё раз и отстранился, оглядывая дочь. – Да и, кроме того, я не работаю сейчас, только разбираю корреспонденцию. Поздравления, телеграммы…Ты изменилась, Света. Я сразу заметил.
- Да ну, - дочь весело отмахнулась и уселась напротив отца, взяв его руки в свои. – Я такая, какая была, только постриглась недавно. Тебе кажется.
Сталин усмехнулся, не отрывая взгляда от неё.
- Да уж, старость не в радость. А всё-таки изменилась. Пока не скажу, как именно, а потом, быть может, и угляжу.
Светлана бросила заинтересованный взгляд на его рабочий стол.
- От кого телеграмма?
- Риббентроп. Всё по стандарту: поздравляю, надеюсь, ожидаю…Надо будет ответ написать, сегодня в три зайдет посыльный, он отправит.
- Можно, я посижу с тобой, пап? Я мешать не буду, честно.
Он засмеялся. Может, он и в самом деле ошибся. Его дочь всегда будет для него самой лучшей.
- Конечно, солнце.
Светлана взяла с журнального столика несколько газет и отъехала с креслом назад, скидывая с себя туфли. Сталин улыбнулся. Света так же, как и в детстве, любит залезать с ногами в кресло. Неисправимо счастливая и вечно юная.
«Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной».
Наверное, такого ответа ожидает от него Риббентроп. В принципе, он нигде не соврал здесь. Пусть в извращенной форме, но всё же Адольф Гитлер был одним из немногих, осознающих опасность надвигающихся и явно превосходящих сил антилюдского разума. Канцлер был свидетелем проникновения чужого разума в человеческую оболочку, он не мог не поверить. И если ему легче действовать, беря на вооружение более удобную для него и окружающих идеологию – это его право. Гитлер, насколько Сталин успел понять, был человеком горячим и идейным, пусть и сам не понимал зачастую, что именно несут собой его проповеди. Арийская раса… Да, в этом тоже есть доля смысла, если судить с такой стороны. Арийцы, лучшие из людей, пришли с востока. Их кровь текла в жилах славян, затем, основательно разбавленная, перешла на запад, ближе к немецким землям. Наверное, именно поэтому славяне, как и в меньшей степени немцы, сумели противостоять инопланетному вторжению лучше, чем люди, не наделенные и каплей крови высшей пробы. Впрочем, в последнее время Сталина начинало что-то тревожить. Что-то необратимо менялось; он ощущал перемены, он вдыхал их. Эти неизвестные ему пока события не были из тех, на какие можно было махнуть рукой – впрочем, сам вождь так делал крайне редко. Это было что-то непоправимое, перед чем был бессилен даже он – и он был уже почти готов к проигрышу. Знать бы только, что могло дать такую трещину в его планах. Так называемая великая социалистическая революция – всего лишь повод для широкомасштабной чистки от пришельцев. Первым помощником должен был стать Адольф Гитлер…Они вдвоем провернули бы операцию века, о которой благодарные потомки отзывались с восхищением только через лет пятьдесят. Войска рейхстага и Красной Армии действовали бы согласованно по определенным направлениям, и буквально за один год мир ступил бы на новую ступень эволюции. Справившись с чужим разумом, познать свой станет сущей безделицей…
Сталин потер переносицу и бросил взгляд на дочь, углубившуюся в чтение статьи о какой-то народной артистке. Светлана сидела в тени, красивое лицо было полускрытое газетным листом. Почему так часто при взгляде на собственную дочь у него появлялось тоскливое чувство жалости и безысходности? Он, наверное, уже просто устал.
Ещё одна бумага. Отчёт работы Кагановича. Этот товарищ прекрасно справлялся со своими обязанностями, что немало огорчало генсека. У Сталина напрочь отсутствовала какая-либо причина сместить его с должности: Каганович был незаменим. Как и все остальные члены команды.
Он поставил роспись и черкнул несколько слов, сразу же отложив отчёт в сторону. Скорее, скорее, надо успеть разобраться к четырем часам со всей этой макулатурой.
Молотов говорил не так давно, что предоставит подробнейший план относительно дальнейшего использования и распределения ресурсов будущих стран, которые окажутся под протекторатом СССР, не позднее сегодняшнего дня. Ну и где, к чертям, план?!
Сталин почувствовал знакомое ощущение неконтролируемой ярости в груди, и тотчас взгляд упал на нужную бумагу. Ярость сменилась глухим раздражением, – он ненавидел подавлять в себе эмоции, а сегодня был явно не тот день. Рука скользнула с телефонной трубки, смяв несколько листков, и Сталин поджал губы.
Светлана, приподнявшая голову как раз в этот момент, не сразу отвела взгляд. Похоже, отец вновь испытывает острую злость, и чем скорее она её погасит, тем лучше для всех них.
- Я отойду, папа, - мягко сказала она, подходя к нему. Сталин резко развернулся, и Светлана едва сумела удержать взгляд. В конце концов, он отец ей, он ничего не сделает, даже если сильно рассердится, она это совершенно точно знает. Отец никогда не применял радикального наказания к своим детям – даже к Якову. – Не работай много, сегодня ведь твой день, - она поцеловала его в щеку, и почувствовала, как смягчается знакомая складка у рта. – Я зайду попозже, пап, ладно? Я не хочу, чтобы ты сегодня в кабинете много сидел: ты ведь работать будешь, я знаю, а тебе нельзя много.
- В четыре приедут гости, - Сталин говорил почти спокойно, и Светлана перевела дух. – Сегодня не задержусь, обещаю, солнце.
- Я люблю тебя, пап.
- Я тебя тоже, солнце.
Дверь закрылась, и он опустил голову. Думать не хотелось, но как всегда, возникала необходимость делать это за всю страну. По сути, он не делал ничего такого, что превышало его первоначальные обязанности. Что делал Ленин? Вёл активную деятельность, не уходя далеко от места. Всякий раз, когда у подчиненных ему товарищей случались заминки, они шли к нему. Ленин думал и принимал решения. Решения строго исполнялись товарищами. Что делает он, Сталин? То же самое. Только по каким-то причинам он делает это лучше Ленина.
Он закончил составлять указания Маленкову и Берии, и толстая папка легла в сторону. Кажется, он учёл всё. Теперь не забыть бы о написанной телеграмме, пусть её отправят.
Сталин опустил голову, пережидая неожиданный, как всегда, и резкий всплеск боли. Голова вновь раскалывается, а Преображенский прописал ему более мягкие препараты, чтобы их действие не давало побочных эффектов. Поздно, наверное. Эти, новые, таблетки он пьет горстями, чтобы они действовали, так какой смысл? Ему надо бы отдохнуть, срочно. Нет, нет, нельзя, напряжение уже висит в воздухе, он не имеет права уходить, он не имеет права. Всё только начинается.
Он потянулся за следующим докладом.

[ADDED=Лидер]1092590789[/ADDED]
- Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро.
Кажется, Жуков вздохнул, но возражать не стал. Сталин повесил трубку. Он не любил слова надежда, но в этот миг ему было искренне жаль, что его покинула даже она. Дьявол, дьявол, как такое могло произойти, где он ошибся?!
Он набрал номер и замер, дожидаясь ответа.
- Пусть вызовут машину, я срочно выезжаю в Кремль.
На том конце провода ответили сдержанно-вежливым согласием, и вождь кинул трубку на рычаг. Наверное, уже сейчас шофёру в панике сообщают о срочном ночном выезде.
Сталин опёрся рукой о стену и прикрыл глаза. Гитлер не должен был предавать, но он это сделал. У него, Сталина, лучшего единомышленника, чем Адольф, больше не будет. И, если честно, генсек этого уже не хотел. Когда он был юн, он не доверял никому, как учил его отец, а к старости, наверное, поглупел, уверовал в благородство человека. Сколько раз он наступал на одни и те же грабли! Вначале с Берией, проклятым хамелеоном, чертовым утопистом, самое худшее – незаменимым палачом; теперь с Гитлером – и это уже последний удар рукояти по лбу.
Ниже падать просто некуда. Сталин рассчитывал на поддержку человека, который знал о чужих – но упустил из виду, что знать и понимать – разные вещи. Гитлер понимал, но по-своему. И самое ужасное – Сталин не знал, кто есть Гитлер. Раньше был уверен, что человек, они прекрасно действовали вместе. Сейчас, наверное, что-то изменилось, и он это упустил, потому что раньше не заметить подвоха было бы для него просто убийственно. Гитлер мог быть предателем. Гитлер мог быть чужим. Гитлер мог быть глупцом-нацистом, уверовавшим в превосходство и непобедимость своей нации и решившим стать единственным правителем арийской расы. Сталин мечтал вновь встретится с ним. Один взгляд, только один взгляд в глаза Адольфу – и он бы знал, кто стоит перед ним.
- Иосиф Виссарионович? – голос, донёсшийся из-за двери, звучал встревожено.
Сталин резко отпрянул от стены и дернул ручку двери. Стоявший в коридоре бледный человек инстинктивно отшатнулся от него, нервно поправив очки.
- Вам нехорошо? – кажется, профессор переволновался. Ещё бы, иметь такого неуравновешенного и своенравного больного, и при этом стараться делать свою работу как можно лучше можно считать героизмом.
Он кивком пригласил Преображенского в кабинет и плотно закрыл двери.
- Полагаю, вы слышали, что я уезжаю из Волынского, иначе вряд ли явились бы среди ночи ко мне в кабинет.
- Слышал, Иосиф Виссарионович. И строжайше запрещаю вам это делать.
Сталин приподнял бровь и прислонился к стене.
- И могу я узнать…
- Иосиф Виссарионович, у вас тяжелейшая форма флегмонозной ангины, куда вы собрались ехать? Когда меня вызвали вчера на вашу дачу, я ещё не знал, что мне придется сбивать температуру в сорок один градус. Вы, как обычно, полагались на крепость своего организма и тянули до последнего. А с вашими мигренями вам желательно нормально поспать хотя бы одну ночь в неделю! – Преображенский был не просто бледен, его лицо приобретало уже какой-то синеватый оттенок. А может, так казалось из-за освещения ночной лампы. – Предполагается, что я ваш лечащий врач, но как я должен выполнять свои обязанности, если вы буквально отвергаете мою помощь? Я давал клятву Гиппократа, Иосиф Виссарионович, я не могу видеть, как человек сам убивает себя же, и ничего с этим не делать. Я запрещаю вам…
- И что вы предлагаете? – устало спросил Сталин. Преображенский был прав, в принципе, и это был единственный человек, которому он мог признаться в некоторых своих слабостях.
- Остаться, - профессор говорил твёрдо, как на лекции, и Сталин убеждался в правильности своего выбора. – Выпить лечебный препарат и лечь спать, а утром с просветленной головой ехать в Кремль и решать все проблемы. Они уж точно никуда не убегут, а несколько часов могут решить личное состояние одного человека, но никак не всей страны. Как долго продлится эффект лечения, я не поручусь, но сутки вам гарантирую. Товарищ Сталин…
- Я не могу. – Сталин наконец взглянул в глаза Преображенскому, и профессор вздрогнул. – Вы исполняете свои обязанности, но и я делаю то же самое. Не будем мешать друг другу. Уезжайте или оставайтесь, как вам угодно, а меня уже ждут.
Сталин вышел из кабинета как можно поспешнее. Если бы всё было так легко… Но каждый судит со своей колокольни, и Преображенскому это известно не хуже него. Хотя, небеса святые, как болит голова…

[ADDED=Лидер]1092590865[/ADDED]
- Ленин оставил нам в наследие великое пролетарское государство, мы – его наследники – его просрали. Я отказываюсь от руководства.
Он успел заметить ошарашенные лица Тимошенко и Ватутина, быстрый взгляд Молотова на кусавшего после вспыхнувшего в кабинете конфликта Жукова. Дверь захлопнулась, и ещё несколько секунд стояла тишина, прежде чем Сталин услышал удаляющиеся шаги.
Минск сдали. Сдали из-за чьей-то халатности, нерасторопности и неорганизованности. В этом, наверное, заключалось самое обидное, из-за этого он и взорвался несколькими минутами раньше. Вся злость выплеснулась на подвернувшегося под руку и допустившего ошибки в руководстве подчиненных ему товарищей Жукова. Последний и сам переживал такое состояние дел, кто его знает, может и не меньше генсека, и окрик Сталина должен был обидеть его. Жуков выбежал в другую комнату, и хорошо, что у Молотова хватило ума направиться за ним. Скверная история, Жукова Сталин не хотел трогать, но его уважаемое всеми спокойствие выводило Сталина из себя. Ну ничего, как-то обойдётся. Всё обойдётся.
Он упал в кресло, бессильно опустив руки вдоль подлокотников. Вот сейчас он наконец-то почувствовал себя на все отведенные ему годы. Как же это всё-таки плохо – быть старым. Это настоящий позор для таких, как он. Время летело незаметно, он не считал нужным помнить, сколько ему исполнилось в прошлом году, сколько должно быть в этом. С тех пор, как он понял, что большинство человеческих законов над ним не властны, он решил подавить все остальные, следуя простому правилу – не подчинятся им. И это действовало, как и обещал отец. Отец… мать часто рассказывала о нём, когда оба были уверены, что отчим не услышит. Глаза матери сияли, когда она вспоминала того, кто провёл с ней всего ночь, но кто никогда не забывал о сыне, оставленном в Грузии. Иосиф не слишком задумывался о том, зачем отцу нужен ребенок на стороне, и почему он так заботится о нем. Он встретился с ним впервые в день исключения из Тифлисской православной семинарии. Мать так и не узнала об этом.
Отец дал ему всё, что мог, и это его, Иосифа, вина, что он этим так и не удосужился воспользоваться. Он никогда не следовал цели, которую поставил перед ним отец. И тот отказался от сына, решив считать его неудавшимся экспериментом. С этого, пожалуй, и начались его ошибки. Одна за другой, точно от него отвернулся его ангел-хранитель. Раньше всё было не так, раньше отец помогал ему избавляться от инопланетной заразы, потому что она вредила деятельности, которую проводил его сын. Но сын вышел из-под его контроля, он пошел по своему пути, не считаясь с интересами отца, не разделяя его мыслей, и отец не счел нужным вновь добиваться своей над ним власти.
Отец…
Сталин вскочил с кресла, едва не охнув от столь резкого движения, и схватил телефонную трубку.
- Машина готова? Да. Я выхожу.

[ADDED=Лидер]1092591298[/ADDED]
МНОГОУВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ! ОДИН ВОПРОС, И МНЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ ИСКРЕННЕГО ОТВЕТА. СКАЖИТЕ, ПОКА НЕ РАЗВЕРНУЛИСЬ ОСНОВНЫЕ ДЕЙСТВИЯ В МОЕМ ПРОИЗВЕДЕНИИ, НЕ СЛИШКОМ СКУЧНО ЧИТАТЬ-ТО?

 

[Лидер]

grey_wolf, ПОЧЕМУ ТЫ ТАК РЕШИЛ? НЕУЖЕЛИ ВСЁ ТАК МРАЧНО?
ВООБЩЕ-ТО ДАЛЕКО НЕ ПЕРВАЯ...

[ADDED=Лидер]1092733040[/ADDED]
…Черноволосый мужчина резко обернулся, вглядываясь в темноту улицы. Что-то знакомо заныло в груди, и он чуть улыбнулся. Так они и не поняли, что их попытки бесполезны. В том, что это были именно они, молодой коммунист не сомневался.
- Стойте!
Мужчина перевел взгляд в сторону твёрдого, чистого женского голоса, но фигура всё ещё казалась размытой из-за глухой ночи и плотного тумана, в отсутствии лунного света казавшегося жидким молоком, по какой-то причине державшимся в воздухе.
- Я вас слушаю, тов…- он осекся.
Женщина быстрым шагом пересекла переулок, и, когда свет тусклого фонаря упал на красивое лицо, он узнал её. Узнал – и обрадовался, нащупывая в кармане рукоять револьвера.
- Товарищ Сталин?
Она ускорила шаг, приближаясь к нему, и по лицу революционера скользнула легкая усмешка. За кого они принимают его, считая, что он не заметит оружия, спрятанного за её спиной?
Он не заметил мгновения, когда женщина поняла, что он ЗНАЕТ. Но зато он успел выстрелить – раньше, чем уже ослабевшая женская рука. Выстрел эхом разнесся по тихим улицам, и стало ясным, что терять времени было нельзя.
В темных глазах женщины застыло выражение злости и поражения, но тело уже не слушалось её. Стрелять молодой коммунист умел.
Он вывернул тонкое запястье, забирая необычный пистолет неизвестной модели, и хмыкнул, глядя на угасающее существо у его ног.
- Не удалось вырваться, Лиэлла?
И последний всплеск чувств в груди бывшего человека, ясно отозвавшийся болью в его собственной. Она так и не узнала, откуда ему известно её имя. А он до сих пор не мог поверить в собственную удачу. Один из чужих лидеров был мертв.
Шепот нарастал, и он вскинулся, встречая взглядом выходивших из соседнего дома людей, - кажется, их было пятеро. И кажется, ему пора.
Он рванулся вперед, по всё ещё пустынной улице, но первый выстрел сзади вынудил его метнуться в сторону, избегая большей возможности попадания для противника. Похоже, Лиэлла была не одна. Женщина, или как там следовало её называть, была слишком умна, чтобы не предусмотреть и этот вариант.
- Стой, убийца! Стой!
Он, не останавливаясь, развернулся, на ходу спуская курок оружия, отобранного у Лиэллы, и услышал глухой звук удара металла о тело. Удивительно, но курок всё ещё оставался твёрдым.
Революционер не ожидал последующего выстрела, и, кажется, чужие рассчитывали именно на это. Он поджал губы, стараясь не замечать горячей боли в руке, и нажал на курок чужого оружия – не надеясь, что прозвучит выстрел, просто для успокоения совести. И совесть осталась довольна.
Взвизгнувшая пуля улетела в туман, вызвав эхо от крика боли раненого человека. Сталин остановился, прислонившись спиной к стене углового дома. Они не могли заметить его здесь, зато ему был открыт прекрасный обзор, – по крайней мере, в том диаметре, какой ему позволял густой московский туман.
- Где он?..
- Искать!
Коммунист усмехнулся, приподнимая руку с оружием чужих, и прищурился, целясь в появившуюся фигуру. Их осталось всего трое, и он не простит себе отступления. Даже если бы их был целый полк. Даже если бы он был безоружен. Никогда.

[ADDED=Лидер]1092733169[/ADDED]
- Он в малой столовой. Тише.
Осторожные шаги по полированному паркету. Четверо. Двое держатся позади, их слабое, даже испуганное дыхание чуть слышно. Ну зачем, зачем они здесь? Пусть уходят.
- Иосиф Виссарионович?
Как же он ненавидел такой вот вопрос заискивающего, точно прощупывающего его тона.
Это кто, Молотов?
Сталин поднял голову и взглянул в белое от напряжения лицо наркома. Из-за его плеча выглядывал Маленков, темные беспокойные глаза не находили себе места на осунувшемся худом лице. Ворошилов смотрел прямо, но его взгляд уходил куда-то сквозь Сталина, казалось, на картину за его спиной. Удивительно, что он здесь забыл. Он всегда недолюбливал какие бы то ни было разговоры с генсеком. Наверное, на его решимость имело большое влияние внушение Берии, который стоял аккурат позади него.
- Зачем пришли?
Кажется, вопрос смутил его помощников. Взоры обратились к Молотову, и тот, кашлянув, шагнул вперед.
- Иосиф Виссарионович, я буду говорить от лица всех товарищей. Мы полностью разделяем ваше состояние, но возникла срочная необходимость что-либо решать. Противник быстро продвигается по территории Советского Союза, нет никакой возможности остановить его. Мы с товарищами подумали и решили, что необходимо сконцентрировать власть, чтобы решения руководства производились практически молниеносно. Во главе такого органа должны стоять вы, товарищ Сталин.
Сталин повернул голову, чтобы лучше видеть глаза наркома. Надо же, а ведь эти товарищи умеют, оказывается, что-то соображать в одиночку, и справляются с этим довольно неплохо…если не считать погибших тысяч и завоеванных территорий.
- Хорошо.
Стоявшие перед ним переглянулись. На лицах коммунистов не отразилось ни единой эмоции, только Маленков был слегка удивлен, что ли. Конечно же, все они вздохнули с огромным облегчением, но свой вздох успешно подавили ещё на подходе. Он мог оставаться довольным своими подчиненными.
Берия уже уверенно, размашисто шагнул вперед, и Сталин едва не поморщился.
- Итак, вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я. Всего пять членов Государственного Комитета.
- Назначайте тогда ещё Микояна и Вознесенского, - Сталин окинул их взглядом, и на лице Ворошилова мелькнуло что-то, похожее на подозрительность. Наверное, не привык видеть вождя таким, - впрочем, это простительно.
- Конечно, товарищ Сталин.
За дверью послышался какой-то шорох, и Сталин дернул головой, не изменяя положение глаз.
- Поезжайте в Кремль. Я буду через два часа.

[ADDED=Лидер]1092733278[/ADDED]
Молотов, закусив губу, метнул острый взгляд на сидевшего в тени Берию. Глаза последнего блестели от бурливших в нем чувств, но Лаврентий молчал. Молчал и тогда, когда Сталин обратился к нему с каким-то вопросом. Кажется, товарищ Берия был хорош во внутренних делах и партийных интригах, но абсолютно бесполезен для решения вопросов государственной важности. Очевидно, попытка чужого вторжения в его тело несколько лет назад Лаврентию даром не прошла. Чужая сущность не смогла удержаться в теле Берии, Сталин не зря учил своих учеников. Если раньше он был неприятен всем окружающим, то теперь Сталин и сам не мог доверять ему. Впрочем, Сталин давно усвоил, что он остался один.
- Ваше предложение, товарищ Молотов, довольно необычно. Как вы это назвали? Вторым возможным Брестским договором?
- У товарища Ленина в своё время хватило смелости на такой шаг, - смято пробормотал Молотов, - может, и нам стоит рискнуть.
- В смысле, может, и нам повезет? Возможно, если бы и мы оказались в такой ситуации. Тогда капитуляция Германии была более чем очевидна, сейчас передача Прибалтики, Молдовы, Украины, Белоруссии…что вы ещё предлагали?.. лишь усилит агрессора.
- Но…
- Но может, вы и правы.
Сталин прошелся из угла в угол, но мысли не желали приходить в порядок.
- Как вы думаете, если мы будем рассматривать такую возможность, - подал
голос Берия, и оба удивленно повернули головы, - может, связываться с Гитлером будем именно через какого-нибудь болгарского посла?
Сталин приподнял бровь. Оказывается, и в эту голову приходят светлые мысли.
- Действительно, товарищ Сталин, такого не делал никто до нас.
- Не суть, товарищ Молотов. Это не будет иметь никакого особого значения.
- Так…как?
Сталин тяжело вздохнул.
- А возможность связи с Гитлером в данных обстоятельствах как таковая реальна в принципе?
- Наших послов расстреляют ещё на подходе, - невесело усмехнулся Молотов. – Адольф Гитлер, по моему мнению, товарищ Сталин, попросту сошел с ума. Бывает же такое, после чрезмерных напряжений, к примеру…
Он осекся. Всё верно, товарищ Молотов, вы мыслите в верном направлении, жаль, нет никакой возможности проверить правдивость вашей догадки. Возможно, Гитлер и повергался чужому вторжению, только, в отличие от многих, сумел оказать достойное сопротивление. Очень часто после таких случаев люди тихо сходили с ума…
- В любом случае, переговоры необходимы, - резко оборвал ход собственных мыслей Сталин. – И, само собой разумеется, мы не можем посылать наших людей. Молотов, найдите самого надежного человека из болгарского посольства, он должен быть здесь максимум через два часа.
- Он будет раньше, товарищ Сталин, - пообещал министр иностранных дел, покидая комнату почти бегом.
- Хорошо.
Берия опустил подбородок на скрещенные руки, изредка поднимая настороженный, прищуренный взгляд. Это ничего, он не мешал Сталину. Ему вообще сложно было помешать в чем-либо, особенно во время работы.
Разбирая доклады и хмурясь, Сталин практически не замечал времени. Кажется, уже прошло более полутора часов, когда в дверь постучали. Штат товарищей был сильно сокращен за время последней чистки, а принимая во внимание недавние обстоятельства, Сталин получил уникальную возможность сократить должности ещё некоторых товарищей, направив их усилия несколько в иные русла. Сейчас ему не нужны были лишние лица перед глазами, равно как и ненужные уши за дверьми. Охрана прекрасно знала Молотова, своего ассистента Сталин освободил от обязанностей на прошлой неделе, так что министр зашел без доклада. Какие, к чертям, доклады, когда державе грозит гибель, быть может, уже через несколько мгновений.
- Товарищ Сталин.
Генсек поднял голову, оглядывая вошедших. Молотов, стоя за спиной молодого мужчины, многозначительно указывал на него глазами. Сталин поджал губы, и Молотов отошел, совершенно верно растолковав этот знак.
- Присаживайтесь, товарищ посол.
Мужчина слегка улыбнулся и довольно уверенно сел в кресло напротив вождя. Сталин смотрел.
Гладкие чёрные волосы были зачесаны назад, не прикрывая ушей, четко выделявшиеся скулы и жесткая складка губ были присущи человеку скорее властному, нежели привыкшему подчиняться. Живые черные глаза с необычным зеленым отблеском с интересом рассматривали Сталина. Вождь недовольно кивнул Молотову, продолжая рассматривать сидящего перед ним человека, и тот заговорил.
- Итак, нам нужен человек, который может связаться с немецким лидером и передать ему наше послание. Мы готовы на принятие некоторых его требований и, конечно, выразим несколько своих.
- Вы хотите сдать ему часть Союза в обмен на перемирие?
Сталин нахмурился. Голос дипломата был глубоким и сильным, не таким, какие бывают у людей его профессии. Молотов, случаем, не ошибся в своем выборе?
- Не совсем. Мы видим в подобном договоре возможность второго Брестского договора. Мы прибегаем к вашей помощи с целью связаться с Берлином и положить начало переговорам с Германией.
Посол чуть усмехнулся, и Сталин заметил что-то неправильное в глазах человека.
- Конца военных действий вы не дождетесь. Гитлер не тот человек, чтобы остановиться на середине и хоть немного передохнуть. Он авантюрист, товарищи.
Сталин приподнял бровь. Сказанное предназначалось только для него, вождя; посол не отводил от него глаз.
- Разве мы спрашивали вашего мнения, товарищ посол? – да, Молотов тоже был изрядно удивлен. – Нам нужно только ваше непосредственное участие в переговорах, предъявление наших требований и донесение до нас их предложений. Мне казалось, именно это входит в ваши обязанности.
- Товарищ Сталин, товарищ Молотов, товарищ… - на этом месте дипломат вдруг закашлялся, быстро, впрочем, справившись со своим дыханием, - Берия, я отказываюсь быть вашим посредником в этом сомнительном деле. Мое поведение может в некоторой степени шокировать вас, но я твердо знаю то, что никогда Гитлер не победит русских, не извольте об этом даже беспокоиться, товарищ Сталин. Мне прекрасно известно ваше положение, но жребий брошен, и Гитлер набрал слишком малое количество очков. Никто в народе не верит в поражение, зачем сеять семена неуверенности здесь, в высших кругах управления страной? Да если вы отступите хоть до Урала, то всё равно победите! Восстанавливаться, конечно, только будете несколько дольше.
Берия издал какой-то непонятный звук. Кажется, это должно было означать недоверие. Молотов постепенно менялся в лице, но это Сталин заметил лишь мельком. Чёрные, чуть насмешливые зеленоватые глаза посла не отрывались от его лица.
- Имя.
- Райко… Нечелов.
- Кто вы, товарищ Нечелов?
Посол блеснул белыми зубами.
- Хороший вопрос, товарищ Сталин. Что вы хотите услышать?
- Вы свободны, товарищ Нечелов.
Мужчина поднялся. Молотов тревожно глянул в лицо генсека, но Сталина его чувства мало волновали.
- Спасибо вам, товарищ Сталин, - серьезно поблагодарил дипломат. – Я хочу пожелать вам удачи.
- Валяйте.
- И, надеюсь, найдутся те из людей, кто поможет вам, - тихо продолжил прерванный посол, уже поворачиваясь к двери.
Молотов, бросив ещё один взгляд на лицо Сталина, выбежал за двери вслед за ним. Берия поднялся.
- Значит, никаких уступок, Иосиф Виссарионович?
- Значит, мобилизуйте всех, кто в состоянии держать оружие, и не забывайте о поддержке партизанского штаба. Нам нужны все силы, все, что может дать наша земля. Ваши агенты, Лаврентий, нам понадобятся уже сегодня. Жуков прислал сообщение, его план, вынужден признать, практически не имеет изъянов, нужно рискнуть. Ваши люди пусть переходят в его командование. Столько, сколько указано здесь, - Сталин приподнял тоненькую папку и передал её Берии. – Выполняйте. И позовите ко мне Маленкова с Вознесенским, у меня к ним срочное дело.
Берия молча развернулся к выходу.
- Лаврентий?
- Я слушаю, Иосиф Виссарионович.
- Сегодняшнего разговора не было.
- О чем вы, Иосиф Виссарионович? – с елейной улыбочкой выговорил Берия.
- Вы свободны.

[ADDED=Лидер]1092733455[/ADDED]
Рёв танков не смолкал всю ночь, и им не было страшно слушать его, - совсем не как неделю назад, когда их недавно созданный отряд попал в окружение. Им удалось вырваться, их осталось около десяти, они были ранены, но они были живы и они пришли.
Они старались держаться вместе – клятва, данная боевым товарищам ещё около полугода назад, когда не было ещё и призрака победы, так больно ощутимой сейчас. Война месяц назад и война здесь, сейчас так неуловимо разнились, что порой казалось, – война не вечна, есть что-то ещё, что-то удивительное, потому что так часто им, взрослым мужчинам, хотелось плакать и смеяться без причин. И всё же, как бы то ни было, а они остались вдвоем. Те, кто был в состоянии держать оружие, раненые ли, здоровые, калеки шли на улицы города, шли теперь уже не просто воевать, а защищаться и непременно побеждать, потому что в доме, у стен которого сражались советские солдаты, всегда были те, кому некому было более доверять: их дети, их жёны и родители. Всё это было совсем не так, как на полях, в лесах, вдали от городов, где можно было довольствоваться эфемерной надеждой на чудо – да, мы сражаемся за родных и прежде всего за государство, но ведь они так далеко…От исхода данной битвы не будет зависеть лично жизнь любимого человека. Поражение не будет означать гибель страны. По крайней мере, тогда они могли в это верить.
Они знали, что не выживут. Из их бывшего отряда не останется никого, кто бы рассказал веселым внукам занимательную историю о бравых ребятах, никого, кто бы был горд, вспоминая их дружбу. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Если арийцы перейдут на Левобережье, счастливые внуки могут не родиться.
Солдат, лежавший у двери, медленно, стараясь не причинить боли уже пустой глазнице, повернул голову к товарищу, который напряженно вглядывался в пустоту окна. Значит, оторванные рука и половина ноги тоже давали о себе знать. Как же, им обоим прекрасно памятен тот момент, когда появившийся из парадной государственного учреждения чужой солдат бросил им под ноги динамит. Им некого было винить, только собственную глупость и расслабленность. Если бы не это, оба наверняка бы услышали грубую неславянскую речь ещё из-за угла.
Солдат осторожно приподнял голову, презирая падавшую болевыми волнами темноту, и, подавив приступ тошноты, сел на грязном, заляпанном кровью и мочой матрасе. Он может.
- Товарищи! – в комнату забежала санитарка с худой медицинской сумкой наперевес, и радостно обвела взглядом усталых, запятнанных кровью солдат, прислонившихся к серым стенам с уцелевшими в некоторых местах прожженными обоями. – Товарищи, наши отбили Мамаев курган! Остался вокзал – и мы победили, товарищи!
Те, кто мог говорить, смогли выдавить несколько звуков, менее всего похожих на человеческую речь, но мало кто смущался такими мелочами. Их поняли. Их глаза увидели. Он поднялся на дрожащих ногах.
- Девушка, - он пошатнулся от усилия говорить разборчиво, - спасибо вам.
- Куда, куда? – всполошилась санитарка, обнимая его за руку и пытаясь увлечь обратно. – Вы лежите, товарищи справятся. Нам бы вокзал отстоять…
- Товарищи, - он чуть обернулся, чтобы увидеть тех, кто оставался позади, и навсегда оставить в памяти. – Я ухожу. Я там нужен. Мы сейчас близки к победе как никогда. Наши бьются за каждый переулок, за каждый этаж. – Он оперся о косяк. – Оттого, присоединюсь ли я к ним, зависит, быть может, судьба Советского Союза. Я ухожу.
За стеной разорвался снаряд, и по комнате прокатился дружный вздох. Тотчас запели автоматы, раздались сильные глухие удары и чей-то отчаянный, пронзительный крик. Женщина.
- Я с тобой, товарищ доброволец, - раздался почти над ухом низкий угрюмый голос. - Уморился лежать. Идём.
- Куда…-беспомощно прошептала санитарка, глядя, как шатаясь, с трудом уходят по тусклому коридору на улицу те, кто пренебрег жизнью. Их было уже не двое. Уходили все, кто мог идти и те, кто мог опереться на товарища. Они справятся, и это знали те, кто не повторил их подвига.
…Он остался один из отряда. Он честно пытался встать, когда его товарищ ушёл на улицы города, но боль в несуществующей ноге была слишком острой, почти животной, и он едва не взвыл от муки, бессилия и собственного ничтожества. Единственным, что удерживало его от добровольного прощания с жизнью, был взгляд. Прощальный взгляд товарища, уходившего на ту же смерть, но обещавшего ему победу. Он должен будет выжить хотя бы ради того, чтобы рассказывать занимательные истории если не своим, то чужим веселым внукам, каким был их отряд.

[ADDED=Лидер]1092733658[/ADDED]
- Доложите товарищу Сталину о разгроме шестой армии Паулюса! Мы отстояли Сталинград!
Сталин аккуратно опустился в кресло и вытер мокрый лоб ладонью. Если бы вы знали, товарищи, чего это стоило. Причем здесь бессонные ночи, разработка планов, встречи с генералами, бесконечные советы, собрания, пленумы?! Сила Сталина искала выхода, и она его нашла. Часто, когда Сталин чувствовал, что сойдет с ума от переживаемых сцен боя, от ярких ощущений страха, отчаяния и патриотизма, от запаха крови, пропитавшем, казалось, даже его письменный стол, он искал убежища в спасительных обмороках и снах, оборачивавшихся кошмарами. Он видел всё – но силы не хватало, он надрывался, он сдавался раз за разом. До вчерашнего дня. Сталинград он бы себе не простил.
- Товарищ Сталин?
- Что?
- Какие будут распоряжения?
Лицо Вознесенского сияет от радости. Сталин отвернулся к окну.
- Вы уже освободились от обязанностей, товарищ Вознесенский?
Радость медленно угасает, а моложавое лицо вытягивается от разочарования.
- Нет…
- Хуже расслабленности, товарищ Вознесенский, ничего сейчас и быть не может. Осталось не так уж много, поверьте мне, и от вас больше, чем надо, не зависит. Работайте. Через сорок минут я жду вас, Микояна и Маленкова у себя в кабинете.
Дверь закрылась, и Сталин резко встал из-за стола, чтобы её запереть. У Берии есть такая нехорошая привычка – заглядывать время от времени в его кабинет без доклада, надо будет лишить его такой возможности. Ему срочно нужно побыть одному, хоть минуту, хоть две.
Он опустился на ковер, положив голову на подлокотник кресла. Ещё немного – и голова разорвется от давления внутри. Дайте воздуха, воды, дайте просто крикнуть во весь голос! Весь позитив своей энергии он отдал им, бойцам из Сталинграда, и то, что осталось, не даст ему покоя. Впрочем, ему не привыкать.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось даже не победы. И не здорового сна, о котором перестал мечтать. Увидеть бы сейчас того, кто вселил в него непоколебимую уверенность в собственных силах, того, кто направил энергию в нужное русло. Молотов не раз пытался найти болгарского посла Райко Нечелова, но в посольстве отказывали в пособничестве. По их данным, такого товарища у них никогда и не работало вовсе. Опять что-то напутали, бюрократы недоделанные. Дьявол, а как интересно было бы вновь увидеть чёрные глаза с зелеными бликами, которым так доверился вождь. По их молчаливому заверению он, Сталин, может всё. Не так уж мало для разуверившегося, впавшего в глубочайшую депрессию лидера.
- Товарищ Сталин! Товарищ Сталин!
Вождь поднял голову и со всей резвостью, какую позволял возраст, вскочил на ноги. Голос Молотова – странно, министр уже прибыл. Что-то случилось?
Сталин провернул ручку двери, и Молотов подался вперед, едва не наткнувшись на него.
- Иосиф Виссарионович, телеграмма из Лондона, - выпалил он, протягивая небольшой клок бумаги в дрожащей от напряжения руке. – Черчилль шлёт.
- Куда шлёт? – буркнул вождь, разворачиваясь к окну. Содержание текста заинтересовало, и он попытался скрыть злорадство от министра внешних дел.
Молотов вопрос благоразумно проигнорировал, для приличия выждав несколько секунд.
- Ему уже известно о победе под Сталинградом, - заметил он.
- Растрезвонили, - проворчал Сталин, довольно щурясь на письменный стол. Сейчас надо будет составить достойный ответ, и Черчилль пойдёт на необходимые ему переговоры. Положение страны было всё ещё тяжелым, нет, ещё более тяжелым, поскольку упускать возможности теснения противника было бы просто позором не только для Советского Союза, но и для него лично. Запад поймёт настоящую мощь созданного им государства, оценит преимущества, склонится перед героизмом славянской державы. Сталин, по крайней мере, делал всё, чтобы воплотить эти мысли в жизнь.
- Кажется, Великобритания склонна проявить наконец-то благоразумие и пойти на сотрудничество, Иосиф Виссарионович?
- Сотрудничество даже сейчас слишком громкое слово, товарищ Молотов. Хорошо будет, если так называемое сотрудничество окажется хотя бы просто взаимовыгодным сосуществованием.
- И вы не будете стремиться изменить их к нам отношения?
- А вам бы этого хотелось, товарищ Молотов?
Министр не смутился вопросом. Партиец прошёл неплохую школу и имел за плечами ценный опыт ведения подобных бесед.
- В определенных вопросах, Иосиф Виссарионович, нам бы это совсем не помешало. Сомневаюсь, что именно от Великобритании сейчас стоит ожидать какой бы то ни было угрозы.
- Может, вы и правы, Молотов, а может, ошибаетесь, - Сталин ещё раз скользнул взглядом по телеграмме в руке. – Я лично ничего не утверждаю. И не буду, пока не встречусь с Черчиллем лицом к лицу.
Молотов старательно рассматривал висевшую на стене кабинета фотографию дочери генсека. Ему был прекрасно известен смысл слов Сталина. Разговоры с глазу на глаз со Сталиным тяжело давались ему даже сейчас, а те, кто слышал голос вождя впервые, часто вообще переставали ориентироваться во времени и пространстве. И глаза. Взгляд проклятых чёрных глаз имел страшную власть над людьми, и ему, министру внешних дел СССР, даже сейчас не было стыдно вспоминать свою первую встречу с Иосифом Джугашвили, когда он с трудом смог, пробормотав смятые извинения, вылететь за дверь. Молотов никогда не мог понять, почему это так, почему весьма достойные, уважаемые товарищи не то чтобы терялись, но полностью подчиняли себя человеку, который не делал для этого никаких усилий? Просто смотрел…
- Телеграфируйте в Лондон, - Сталин передал ему начертанные на бумаге строки, - и немедленно сообщите мне, каким будет ответ.
Молотов вышел.

[ADDED=Лидер]1092733749[/ADDED]
Небо над Тегераном было неприятного оранжевого цвета. Ему никогда не нравился оранжевый цвет. Лучи тусклого солнца висели в воздухе, раскаляя его больше, чем казалось возможным; осенний сезон не имел никакого влияния на душную погоду.
Скоро его день рождения, будет ужасно, если его придется встретить здесь, в Иране. Он никогда не питал иллюзий по поводу своего праздника, но никогда и не забывал о нём, - наверное, воспоминания детства, когда его мать старалась этот день хоть чем-то отметить. Каков бы ни был сюрприз – редкое угощение, трезвый отчим или символический подарок – всё же он оставался для Иосифа праздником.
Впрочем, если повезет, он успеет вернуться домой. Если нет – этот день для него будет удивителен вдвойне, ведь он впервые с 1917 года был за границей.
- Товарищ Сталин, прибыл президент Рузвельт, - доложил слегка запыхавшийся помощник. – Через час начнется первое заседание.
Сталин медленно кивнул, бросив последний взгляд на простершийся перед ним незнакомый город.
- Что-то ещё?
- Вам…Валерия Алексеевна Маленкова телеграмму прислала. Служащий оставил её в ваших комнатах.
Генсек резко вскинул голову, впервые посмотрев на помощника. Меркулов стоял прямо, но беспокойные глаза выдавали тревогу. Сталин отвернулся и зашагал в сторону здания.

[ADDED=Лидер]1092733938[/ADDED]
Наконец-то. Все вопросы улажены, всё согласовано, все остались довольны, всем спасибо, все свободны. Вот чёрт, ещё нет. Последняя трапеза с лидерами ведущих держав – и можно лететь обратно. Ему повезло с собеседниками – всё могло обернуться куда хуже. Впрочем, Черчилль и Рузвельт оказались довольно спокойными людьми: американский президент, к примеру, на фотографии выглядит гораздо глупее, чем на самом деле. К нему претензий практически не возникало, с таким человеком интересно иметь дело. У Черчилля наглядно проявлялись некие снобистские черты исконно английского народа, но это скорее радовало, нежели огорчало. По крайней мере, эти двое были людьми. Как хорошо, иначе встречи с чужими он бы точно не пережил – только не в его теперешнем состоянии.
Потребовалось не так уж много времени, для того чтобы расшифровать послание Валерии. Его дочь, его Светлана была подвергнута вторжению чужого в организм. Она справилась, его детка, она смогла – нельзя быть его ребенком и проиграть. Но как она будет теперь жить, как он сможет смотреть в уже совсем другие, а всё-таки родные для него глаза? Он знал, знал, что нельзя отлучаться из страны, но не ожидал такого удара. Они угадали. Они нашли его уязвимое место.
Больше всего он теперь опасался, что не сможет принять этого факта – того, что его дочь уже не являлась таковой. Конечно же, чужой так и не слился с ней, но она должна была измениться. Валерия писала, что в тот момент она спала, и нужные люди смогли объяснить ей, что всё это было дурным кошмаром. Всё верно, пусть отдохнет.
Как же он будет теперь относиться к таким полулюдям, зная, что его дочь едва не стала одной из них?..
И он заставлял себя забыть. Забыть, чтобы ни в коем случае не тронуть собственной решимости. Его твёрдость непоколебима, а жестокость справедлива, – отныне это станет для него не девизом, и личной молитвой. Только бы забыть…
- Товарищ Сталин? – в дверь негромко постучали, и в комнату заглянул Меркулов. – Вас уже ждут.
Он молча вышел из комнаты. Он так и не успел переодеться, да, по правде, и не посчитал нужным взять с собой парадный костюм, которого у него никогда и не было. Это западные демократы пусть выкаблучиваются друг перед другом, его репутация нисколько не пошатнется, если он спустится к ним в зеленом мундире. По крайней мере, он не будет чувствовать себя, как накрахмаленная кукла.
- Товарищ Сталин! – забавно заглатывая все буквы, проговорил Рузвельт на русском. – Вы не перестаете нас удивлять!
Генсек усмехнулся, отгоняя прочь абсолютно все мысли. Расслабиться и довериться легкому обществу – вот и всё, что требуется ему, чтобы избавиться от груза всех проблем.
- Я ужасно голоден, - не счел нужным мучаться с русским языком Черчилль, стараясь придать своему голосу лукавые нотки. Получилось страшно грубо, но Сталин и Рузвельт благоразумно улыбнулись, поддерживая коллегу.
- Думаю, можно опустить формальности, джентльмены, - продолжал Черчилль, - Предлагаю расстаться товарищами!
Рузвельт корректно рассмеялся, одобряя английский каламбур. Гости в большинстве своем рассмеялись тоже, и Сталин растянул губы в самой своей добродушной улыбке. Теперь пусть Рузвельт обзовет всех присутствующих гражданами независимой страны, и всё станет на свои места.
Гости довольно резво расселись по местам – благо, для них был поставлен отдельный стол. Сталин поморщился, оглядывая предложенные блюда. Может, на столе гостей предложен более колоритный ассортимент, но, очевидно, в их случае служащие решили сэкономить, предположив, что лидеры трех держав обойдутся высокоинтеллектуальными беседами.
- Довольно необычное меню, - заметил Рузвельт. – Кажется, тут есть почти все виденные мной на подобных мероприятиях блюда, но нет ни одного, которое своим количеством удовлетворило хотя бы одного человека.
Сталин улыбнулся: данное замечание вертелось, очевидно, и на языке у Черчилля, только английский министр был слишком дисциплинированным для выражения недовольства при всей своей показательной развязности. Сам Сталин выразился бы гораздо проще и вообще одним словом.
- Кажется, товарищ Сталин полностью разделяет наше с вами мнение, - довольно весело заключил Черчилль, глядя на него. – Стол и в самом деле отвратителен.
- В таком случае, думаю, стоит перебраться к гостям, - предложил генсек, бросая на коллег прищуренный взгляд.
Они рассмеялись.
…Шампанского хватало. Сталин до сих пор не мог определиться, нравится ли ему напиток. Когда-то нравился. Сейчас же ему вообще было сложно угодить.
- Вот скажите, товарищ Сталин, - прервав вдруг скрипучий смех, сказал Черчилль. – Мы отлично провели время вместе, не так ли? Думаю, коллега Рузвельт также разделит наше с вами мнение. И я знаю, вы ответите искренне.
Сталин вздохнул. Как ни крути, а западные демократы останутся западными демократами. Спровоцировали-таки на так называемый откровенный разговор. Сейчас начнется тонкая политическая игра, в которой ему, Сталину, в принципе не было равных, но которую он всей душой ненавидел.
- Вы вот говорили нам недавно, что при всей нашей демократии у нас строится такая общественно-политическая система, при которой человек теряет контроль не только над своим телом, но и, как вы изволили выразится, над своей душой. Если честно, мне лично сложно понять, что конкретно вы имели в виду – наверное, у вас есть всё же какой-то тщательно оберегаемый секрет, товарищ Сталин? – Черчилль улыбнулся, давая понять, что не имеет в виду ничего серьезного, а в блеклых глазах зажегся нехороший огонь. – Вы, наверное, хотели сказать что-то другое, но, впрочем, не в том суть. Я хотел задать вам вопрос. Разве и в вашем государстве человек не является безвластным над своей судьбой винтиком одной мощной тоталитарной машины?
Сталин угрюмо перевел взгляд с замолкшего Черчилля с маслянистой улыбкой и настороженным взглядом на внимательно следившего за ними Рузвельта. Хорошо они спланировали эту подставу, претензий нет. Будь они коммунистами, цены б им не было.
- Сами придумали последнюю фразу или позаимствовали у кого? – лениво откинувшись на мягкую спинку, спросил он. Переводчиков они отпустили: Сталин прекрасно владел общим для двоих иностранным языком. – Но не важно. Это хорошо, что вы согласились с тем, что как в моем, так и в вашем государстве имеет в той или иной степени и проявлении место превосходство над человеком и некое подобие управления им. Если это так, с чем можно поспорить, тогда я долго говорить не буду.
- А если поспорить? – вставил Черчилль.
- Знаете ли, человеку нельзя запретить думать. Он будет волен в своих мыслях при любой системе, в любом состоянии. Это и есть свобода, когда ничто не может повлиять на твою мораль. Только пусть эта мораль останется только твоей, не выходя за пределы твоего разума, и люди будут спокойно сосуществовать друг с другом ещё долгие века.
- Вернемся к управлению человеком, - осторожно напомнил Рузвельт. – Вы, кажется, говорили что-то об изменении человеческой сущности, чему в значительной мере может противостоять определенная общественно-политическая система – пролетарская, вы хотели сказать. То есть, согласно вашей теории, кто-то или что-то влияет на людей, подчиняя себе человеческий разум? Пусть так, хоть и звучит это, согласитесь…странно. Но ведь и в вашем государстве люди есть лишь сырье для получения материала, а материал – средство достижения высокой цели, которую уже никто не увидит.
- В моем государстве люди – единое целое для противостояния…для построения, я хотел сказать, нового и более достойного будущего. И если для этого придется идти на жесткие меры, допускать возможные жертвы, платить высокие цены, - это меня не остановит. Пострадавшим тысячам поклонятся благодарные миллионы. А управление человеческой судьбой в моем государстве не является самым страшным. Самое страшное, господа, не то, что человек испытывает на себе воздействие чужой воли. Самое страшное, товарищи, когда он этого не осознаёт.

[ADDED=Лидер]1092734125[/ADDED]
Арийцы бились отчаянно. Их никто уже не винил – они продавали свою жизнь так дорого, как у них получалось. Только цена уже не имела смысла, и глупо было терять солдат в последние дни войны. Германия захлёбывалась в агонии, но никто не сожалел о сломленной мощи некогда грозной империи.
Они сумели прорваться в тыл врага, чтобы выполнить задание командования рассечь берлинскую группировку на три части. Напряжение возрастало с каждой минутой, победа давалась слишком тяжело. Раньше было не так – даже после разгрома немцев на Курской дуге, когда никто не сомневался в успешном для них исходе войны. Успешном…
Здание банка было главной точкой размещения второй части противника, но офицеры пока так и не решились, какую тактику по захвату применить. Немцы не прекращали огонь, и их, солдат Красной Армии, уже не удивляла, но раздражала такая вот нелепая стойкость. Всё это было лишним – лишняя кровь, лишние выстрелы, лишнее бессмысленное сопротивление. Немцы не собирались повторять их подвига под Сталинградом, когда славяне вытесняли их по одному с родных улиц, они всего лишь хотели легко умереть – и забрать с собой как можно больше врагов, в жилах которых текла настоящая арийская кровь.
Проклятые нацисты.
Одиннадцать человек рванулось к банку, делая беспорядочные зигзаги по площади. Один, не добежав последнего шага до стены здания, резко остановился, точно наткнувшись на невидимую стену, и медленно, точно нехотя, выпустил последнюю очередь в небо. Бежавший за ним солдат подхватил его подмышки, будто собираясь оказать неуместную сейчас помощь, и, держа павшего товарища перед собой, начал продвигаться дальше.
Упало ещё четверо, и бежавший вслед за ними солдат, рванувшись вперёд, сорвал в пояса гранату. Крики раздались прежде, чем взрыв достиг прятавшихся за стеной банка немцев. Кажется, задело немногих, но это дало передышку тем солдатам, которые почти достигли спасительной стены. Раздались первые выстрелы, и тотчас непрекращающийся рёв танков усилился, являя из пыли, грохота и грязных домов трёх железных гигантов с красной звездой на боках.

[ADDED=Лидер]1092734173[/ADDED]
Сталин убрал руку. Лоб Светланы продолжал оставаться холодным, и дочь спала спокойно. Вообще-то, о её здоровье волноваться не следовало. Преображенский знал свое дело. Только бы она поскорее проснулась. Или нет. Не надо. Он не выдержит.
- Светлана, - негромко позвал он. – Светлана.
Дочь тяжело вздохнула во сне, поворачивая голову к нему, и улыбнулась, когда он осторожно подул на неё. Нет, всё как всегда, его дочь не может измениться. Об этом не стоило беспокоиться.
Он не видел её больше года, так и не удосужившись после того случая убедиться в том, что она осталась прежней. Впрочем, у него действительно не было времени. Не будет и сейчас, после капитуляции Германии, ведь он согласовал с Рузвельтом и Черчиллем вопрос о вступлении СССР в войну против Японии, а значит, наступает время новых расчетов и приготовлений. Но болезнь дочери заставила его бросить всё. Он здесь, и он на самом деле рад её видеть. Это его ребёнок. После смерти Якова в нацистском лагере для него ничего не изменилось – по крайней мере, он хотел бы в это верить. Яков был единственным человеком, которого он реально боялся. Его сын был бы достойным преемником, но в его жилах текла слишком горячая кровь. Жаль, Василию не хватает как раз такой вот жесткой черты характера. Жаль.
Сталин поднялся и сделал несколько шагов к двери. Слишком поздно что-либо делать, мелькнуло в голове. Слишком поздно что-то менять.
Он бросил последний взгляд на родное чужое тело, уютно свернувшееся под одеялом, и шагнул в коридор.
Дверь захлопнулась.

[ADDED=Лидер]1092734412[/ADDED]
Они возвращались. Они наконец-то шли домой. Завтра они покинут навсегда столицу Германии, проклятое убежище ненавистных арийцев. Арийцы… немолодой солдат хмыкнул, покачав головой. Выдумали же. Если на то пошло, из них, славян, арийцы ничем не хуже, а если следовать рассуждениям капитана их роты, то намного лучше.
Война была страшной. Войны вообще жестоки, но эта, он был уверен, эта была самой уродливой. Ему, рядовому первого Украинского фронта, было почти сорок. Он знал жизнь, и ошибался редко. Вот сейчас он сидел один на пороге бывшей немецкой больницы, служившей казармой их роте, и ждал сына. Судьба или Бог, в которого он всё ещё верил, берегли их, не разлучая ни на минуту на протяжении всей войны. Их с сыном историю знали в их роте все, она стала легендой, притчей, которую рассказывали друг другу боевые товарищи – а ведь и правда, они верили в то, что никогда не расстанутся, и приводили в пример его самого и его сына.
Кто-то выбежал из-за угла, очумело дёргаясь всем телом из стороны в сторону. Солдат насторожился, вглядываясь в человека. Вне сомнений, он был из их роты, но слишком странным казалось его поведение. Человек прижимал руки к вискам, кривясь, точно его мучила жесточайшая мигрень, рот был раскрыт в беззвучном крике, крупные капли пота катились, не переставая, по красному от натуги лицу. Наконец он упал лицом вниз, не переставая биться в непонятном припадке, и принялся с силой ударять головой о занесенный пылью асфальт.
Немолодой солдат вскочил, хватая винтовку, и в несколько прыжков достиг рядового. Быть может, его ранило, ему нужна помощь.
- Эй, - пробурчал солдат, трогая человека за плечо.
Корчившийся в судорогах парень вскинул лицо и закричал – зло, раздирающе, страшно, и солдат едва не отпрянул, с ужасом узнавая в нём своего сына. Тот впился ногтями себе в веки, раскрывая глаза широко, так широко, что казалось, кожа не выдержит и треснет, и завыл, проводя кровавые полоски по лицу. Отец пытался и не мог удержать его руки. Сын давно уже был сильнее его, а сейчас точно сам дьявол помогал ему.
- Сынку, - беспомощно, сразу почувствовав себя дряхлым и ненужным стариком, проговорил отец. – Сынку…
Тот дёрнулся назад, ударяясь затылком о подозрительно побуревшую пыль, и закричал снова, прогибаясь точно от пронзившей его боли. Солдат коснулся его плеча, желая успокоить, обнять, унести прочь, но рука не коснулась родного сына. Вместо спокойного тепла человеческого тела по пальцам пробежал сильный гнилой воздух, крепко и упруго сжал запястье, как мерзкая слизь, и – ослаб, перетекая с его руки обратно в тело сына.
- Не хочу, не буду таким, я не буду!.. Прочь! Уйди… уходи…
Он заплакал, прогибаясь ещё больше, и утробно, мучительно завыл, сильнее сжимая голову, точно пытаясь вытолкнуть что-то из себя. Судороги становились слабее, но и меньше осмысленности оставалось в глазах человека, не сумевшего победить в себе странную, непонятную другим боль.
Солдат не старался помочь своему сыну. Он смотрел на своё запястье. Что-то совсем удивительное приходило на ум, и это не удивляло и не поражало воображения, как раньше. Плоть была чужой…
Сын поднялся. Плечи всё ещё конвульсивно подрагивали, но взгляд был спокоен. Медленно, точно в первый раз, он огляделся, неловко, слабо усмехнулся, и посмотрел на поднимавшегося с асфальта отца.
Война никогда не закончится.

[ADDED=Лидер]1092734566[/ADDED]
ТОВАРИЩИ, Я ПО-ПРЕЖНЕМУ ЖДУ ВАШИХ РЕЦЕНЗИЙ И ДАЛЬНЕЙШИХ ПОЖЕЛАНИЙ. А ТО МНЕ УЖЕ САМОЙ СТАЛО СКУЧНО ТУПО КОПИРОВАТЬ ТЕКСТ... СКРАСЬТЕ ЧУЖОЕ ОДИНОЧЕСТВО!

[ADDED=Лидер]1092734742[/ADDED]
grey_wolf, КСТАТИ, В ДОКАЗАТЕЛЬСТВО СВОИХ СЛОВ МОГУ ПОРЕКОМЕНДОВАТЬ МОИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ "FALLOUT(ФАНФИК К ИГРЕ)", И "МЕНЯ ЗОВУТ..." ГДЕ-ТО НА ВТОРОЙ-ТРЕТЬЕЙ СТРАНИЦЕ РАЗДЕЛА ТВОРЧЕСТВО.

 

[Лидер]

grey_wolf, МДА, ТАК МЕНЯ ЕЩЁ НИКТО НА МЕСТО НА СТАВИЛ )) НУ-НУ ))))

[ADDED=Лидер]1092818110[/ADDED]
Сталин схватился руками за голову, сжимая кулаками виски. Боль пронзила сознание внезапно, вдруг, и мелькнула призрачная мысль о том, что кто-то выстрелил в него. Он даже почти чувствовал, как пуля проходит по его мозгу. Рука сама потянулась к верхнему ящику стола, к револьверу, но Генералиссимус тотчас отдёрнул кисть. Нельзя.
Он видел их – советских солдат, возвращавшихся домой. Искалеченные тела, изуродованные души. Чужие сущности. Герои. Их осталось мало, но даже такое количество внушало генсеку серьёзные опасения. Нет, даже не так – Сталин уже знал, что будет, Сталин знал, что надо делать. Сталин знал, что это бесполезно.
Вчерашнее заседание оставляло желать лучшего. Он не видел никого, кто был бы достоин его самого. Он честно искал – просматривая личные дела всех партийцев, начиная с самых низких служебных ступеней. Ни-ко-го. Всё зря. Они проиграют.
Сталин вскочил из-за стола. Приступ бессильной ярости необходимо было подавить, иначе подаренную ему товарищами вазу придется соскр***** с пола. Он распахнул окно, стараясь вдыхать с удовольствием свежий утренний воздух. Уже через минуту начало получаться, и он опустился в кресло. Который раз за этот день он напоминал себе, что он поступает неправильно, предаваясь отчаянию, что думать нужно прежде всего позитивно и инициативно – вот только на практике было крайне сложно применять столь точно выученную теорию.
Он потянулся к трубке.
- Валерия Алексеевна, передайте мужу, я жду его через два часа. Благодарю.
Быстрее до его дачи Маленков всё равно не доберется, стоило дать ему время. Сталин отложил в сторону стопку просмотренных бумаг, и взглянул в сторону гораздо большей кипы. С этими придется повозиться, но к приходу Маленкова должна быть готова хотя бы половина.
В принципе, он во многом был согласен с циничными выводами Маленкова о том, что в войну он, Сталин, всё же совершил две ошибки: показал Ивану Европу и Европе Ивана. Советские люди, те из них, которые пришли обратно на родную землю, принесли с собой не только, по убеждениям Берии, бациллы свободы и социальной справедливости. Многие вернулись домой с чужим вместо души. И от них, чужих, уже нельзя было избавиться. Они намертво сливались с плотью человека, причиняя себе и ему страшные муки, но добиваясь этим своего уже бесповоротно и навсегда. Такого не было раньше. Чужие теперь зависели от физической оболочки тех, чьими паразитами были. Но день ото дня их становилось всё больше, Сталин видел это. Так не должно было быть.
Сталин закрыл глаза, забыв подписать документ, над которым работал. Он устал, он очень устал. Не было никого, кому вождь мог в этом признаться. Сталин не глядя подписал документ и отложил бумагу в сторону. Руки оставались скрещенными на столе, и он несколько секунд раздумывал, не опустить ли на них медленно тяжелевшую голову. Нужно звонить Преображенскому. Кстати, надо найти доклад Вознесенского, кажется, он говорил о возникших на юге Украины острых проблемах, связанных с демобилизацией вернувшихся солдат. Если бы такие вопросы появились только там. Где Маленков?
Мысли снова начали путаться, и Сталин отодвинул верхний ящик стола. Упаковка из-под таблеток лежала пустой, и генсек негромко выругался, понимая, что ему всё-таки придется вызвать домработницу Матрену Петровну, чтобы та принесла ему лежавшие в спальне упаковки. Старая дева не блистала способностями, но была предана ему и была одной из немногих, кому он доверял, - конечно, до той границы, которую сам определял. Он нажал кнопку звонка.
Одновременно раздался стук в дверь.
- Войдите.
Маленков зашёл быстро, так что его рукав зацепился за гладкую дубовую ручку двери, и вместо того, чтобы освободиться, зло, нервно рванулся вперёд, едва не оставив кусок ткани на пороге. Поднял на генсека покрасневшие после бессонницы глаза и поджал губы, вновь уводя взгляд.
- Осторожнее, Георгий, - стараясь придать голосу успокаивающие интонации, проговорил Сталин. – Садитесь.
Маленков неловко, чудом не промахнувшись, уселся в кресло. Вспотевший высокий лоб выдавал состояние помощника с головой, и Сталин скрестил пальцы. Послевоенное время давалось нелегко не ему одному. Маленков определенной должности как таковой не имел, и именно поэтому работы для него у генсека находилось зачастую гораздо больше, чем для членов Государственного Комитета. Впрочем, сегодня разговор исключал все деловые аспекты.
- Звали, Иосиф Виссарионович? – в кабинет заглянула домработница, и Сталин кивнул ей.
- Чай, Матрена Петровна. Георгий?
Маленков безвольно кивнул.
- И ещё, - окликнул собравшуюся уходить домработницу Сталин. – Будьте добры, принесите две упаковки препаратов из тех, что лежат в спальне.
Матрена Петровна посмотрела неодобрительно, но подчинилась, как и всегда, без лишних слов. Старая дева была одной из немногих, кто искренне беспокоился о личном состоянии вождя, и старался по мере сил и возможностей способствовать улучшению его самочувствия, а не наоборот. Уже за одно это её качество Сталин был ей почти благодарен.
- Вы выглядите ужасно, Георгий. Если бы Валерия Алексеевна сказала мне, в каком вы состоянии…
- Иосиф Виссарионович, я бы сполз с гроба, случись необходимость, - вымученно улыбнулся Маленков. – Я к вашим услугам.
Сталин задумчиво кивнул.
- Сейчас.
Минут через пять постучали снова, и домработница осторожно, придерживая дверь ногой, зашла в кабинет с подносом. Маленков нервно дёрнулся на стук, и тотчас вновь расслабился, искоса глянув на Сталина. На генсека усилие помощника скрыть слабость особого впечатления не произвело. Кивком поблагодарив домработницу, он выждал, пока она не скроется за дверью, и поднялся из-за стола, взяв с подноса свою чашку. Маленков не шевельнулся.
- Вы мне ничего не хотите рассказать, Георгий? – он провернул замок изнутри. Дурная привычка – запираться в кабинете, когда никому в здравом уме без предварительного доклада или приглашения сюда сунуться и в голову не придёт. Сталин поднёс чашку к губам. Теплый напиток целительным бальзамом коснулся измученного горла, и генсек глубоко вдохнул, впитывая в себя крепкий аромат.
- Вы намекаете на что-то конкретное, Иосиф Виссарионович?
- Я намекаю на нашего общего знакомого Лаврентия Берию, и его поведение в последнее время.
Маленков опустил голову на поставленную на подлокотник руку. Сталину даже показалось, что он сразу усох, потеряв килограммов этак с десяток. Он подошёл ближе.
- Он стал часто говорить со мной об этом, вы правы, Иосиф Виссарионович, - пробормотал Маленков себе в ладонь. – О том, что он самый достойный кандидат на ваше место, о том, что бы я получил в случае его победы. Но он ни разу не сказал мне о том, какой пост хочет занять. Я попытался узнать у Хрущева, но тот плохо мне доверяет, и пока молчит. Впрочем, я уверен, мне удастся это узнать.
- Пейте, Георгий, чай остынет, - негромко подсказал Сталин, усаживаясь напротив. – Махинации Берии мне не в новинку, было всего лишь интересно узнать, как далеко он зайдет в своих планах. Как оказалось, характер и упорство у него в наличии, остается ждать результатов.
Он говорил только для того, чтобы дать Маленкову возможность сделать несколько хороших глотков. Обычно это ему помогало.
- Я так больше не могу, Иосиф Виссарионович, - отчаянно взглянув ему в глаза, проговорил помощник. – Я знаю почти о всех его планах, кажется, он мне и в самом деле доверяет, но я не могу находится рядом! Этот человек…если бы вы не поручились за него, товарищ Сталин, я бы утверждал, что он чужой! Он…ужасен. После его визитов я с трудом восстанавливаю силы. А ещё я его убью.
- Он желает видеть Валерию Алексеевну в числе одной из многих его любовниц?
Маленков вспыхнул и кивнул. Странно, сегодня он почти не отводит взгляда, наверное, негативные чувства всё же стимулируют рост равнодушия ко всему, что раньше казалось священным.
- Я едва сдерживаюсь, Иосиф Виссарионович, чтобы не наброситься на него при встрече, не порвать в клочья. Он для меня не только постоянное напряжение, не только угроза моей жене, моей жизни, он…будь он проклят!
Лицо Маленкова было вновь бледным, губы дрожали от злости или нервов. Чашка в его руках ходила ходуном, и Сталин всерьез опасался за ценность коллекции своего любимого сервиза.
- Ты боишься его, Георгий?
Маленков взглянул ему в глаза и опустил голову, втянув в себя сквозь зубы ещё глоток чая. Сталин поднялся.
- Тебе не казалось, что товарищ Берия не доверяет, а проверяет тебя, Георгий?
Маленков отставил чашку и уже почти спокойно взглянул ему в глаза.
- Я думал об этом, Иосиф Виссарионович. И если наши с вами подозрения подтвердятся, Берия согласно логике должен убрать меня. Сейчас всё зависит от моего с ним поведения.
- Хорошо. Судьба Берии определена. Мы вернемся к этому досадному вопросу несколько позже. Что ты можешь мне сказать о товарище Хрущеве?
Сталин никогда не обращался к подчиненным товарищам в слишком доверительной форме. Но сейчас именно такое обращение должно было ему помочь. Маленков обязан сделать выбор, и Маленков был ему нужен.
- Я видел его вчера, - Маленков передёрнул плечами. – Он разговаривал с Берией перед совещанием. Я не мог слышать всего разговора, но что-то мне не понравилось.
- Обсуждение каких-либо вопросов перед совещанием дело будничное и не вызывающее особых подозрений, - Сталин опёрся о подоконник и бросил на Маленкова быстрый взгляд. Не врёт.
- Возможно. Но зачем тогда они резко отпрянули друг от друга, увидев меня?
Сталин хмыкнул.
- Булганин был со мной, он ещё удивился. К чему, говорит, такая конспирация, когда и так всё понятно.
- Что понятно товарищу Булганину? – напрягся генсек.
- Хрущёв ищет сближения с Берией.
- Зачем это ему, Георгий?
Маленков закусил губу.
- Это моё личное мнение, Иосиф Виссарионович, но ведь Хрущёв не станет делить свою власть ни с кем иным, тем более с Берией.
- Ты хочешь сказать, товарищ Хрущёв захочет использовать Берию?
Маленков снова пожал плечами. Сталин посмотрел на сад за окном.
- Иосиф Виссарионович… разрешите провернуть операцию по… нейтрализации Берии, - почти попросил Маленков, поднимаясь с кресла. – Мы с Молотовым всё устроим, а я готов взять всю ответственность.
Сталин резко развернулся, и Маленков отшатнулся назад, инстинктивно хватаясь за спинку кресла.
- Не время, Георгий.
Маленков отвернулся.

[ADDED=Лидер]1092818197[/ADDED]
…Ненависть, жгучая, злая ненависть уродует красивое лицо, и солдат яростно смахивает пот со лба, едва не вырывая с корнем роскошные светлые пряди отросших волос. Он пока не видит его, притаившегося в густых зарослях, и славянин крепче сжимает в руках родной наган с единственной пулей в магазине. Ближе, ближе подойди, сукин сын.
Ариец останавливается в нескольких шагах от него, тяжело и хрипло втягивая в себя воздух. Внезапно он опускается на колени и закрывает лицо руками. Плечи вздрагивают, и славянин, уже наведший прицел, удивленно приподнимает голову, прищуривая уцелевший после последней битвы глаз. Немец молод, силён, невзирая на глубокое ранение в боку, и очень красив. Последнее стало очевидным, когда со светлого юношеского лица исчезли последние капли жестокости. Парень тихо плакал, не выпуская из рук автомата. Он отчаянно боялся, и красноармеец чувствовал это так же ясно, как то, что здесь ему, фашисту, бояться вроде как нечего. Войска Красной Армии вновь отступили, и на поле боя остались лишь те, кого посчитали мёртвыми или не успели забрать с собой.
- Муттер, - донеслось до него. Немец поднял светловолосую голову и взглянул на небо. Луч заходящего солнца скользнул по молодому лицу, которое вдруг показалось божественным, почти совершенным. – Вас ист мит меине, муттер?
Славянин вздрогнул и вновь склонился к прицелу. Он не имеет права промахнуться, даже в таком состоянии. Он сам видел, как эти ангелы убивали. Один из них впился красивыми пальцами ему в глаз и выдрал его, обнажая в оскале крепкие белые зубы. Он видел, как другой немец свернул шею своему же товарищу, когда тот вцепился в его сапог, моля о помощи. Он слишком многое успел увидеть, и не жалел о потерянном глазе теперь, если это поможет ему видеть подобного меньше. Он нажал на курок.
А в следующий миг ариец подскочил на месте, меняясь в лице, и прыгнул в его сторону. Верный наган подвёл его в единственный, но самый неподходящий раз. Кирпич лучше пистолета, истинно толковал их командир. Он не дает осечек.
Злоба и страх обезобразили идеальное лицо, жуткий оскал перекосил правильные черты, и теперь фашист внушал животный ужас, панический страх. Он не казался божеством, он вообще не был похож на человека. Красноармеец вскинул руку с наганом, целя противнику в зубы, но немец мотнул головой, уклоняясь, и со всего маху ударил его прикладом по страшной ране на лице. Теперь лишь славянин понял, что у арийца тоже не было патронов…
…Ветеран сплюнул сквозь зубы, глядя на темное перед грозой небо. Игравшие во дворе дети весело загалдели, тыча вверх грязными после игр пальцами. Мужчина раздраженно отвернулся. Он не хотел видеть их здесь, но вездесущие маленькие создания отыскали-таки этот уголок двора и разрушили его одиночество. Он готов был выкинуть всех, он ненавидел, когда ему мешали вспоминать. Память – это единственное, чего никто никогда у него не отымет. А ведь они пытались, эти добрые правильные граждане Советского Союза, он видит их улыбки каждый день. Они уже забыли о бомбежках, о крови, о запахе трупов. Они снова строят свою вечную, как они верят, колонию; они хотят, чтобы их дети забыли…
Он и сотни таких, как он, не позволят этого. Не позволят забыть криков, ненависти, уродства лиц, тел, переплетение плоти и стали, обжигающего неба и холодного огня. Существующие вокруг него товарищи не сумели понять вкуса злости и жестокости, но время ещё есть, и они, даже забыв, вновь захотят вспомнить. Он криво усмехнулся. Года пролетят быстро, и безвольных товарищей, желающих мира, станет меньше. Он был уверен, что, если не родится тот, кто повернет логический ход истории, их не будет вовсе…Он, в отличие от любящих родственников, рабочей массы и даже товарища Сталина, знал, что советское общество обречено. Война никогда не закончится.
Что-то мягко ударилось о ладонь, и он машинально поймал неудачно пущенный кем-то мяч. Для того ли он тогда убил того арийца, чтобы сейчас ему мешали мелкие ничтожества, ради которых их призывали это делать? Он раздраженно сжал резину мяча.
- Дядя, извините, пожалуйста, я не хотел, - вихрастый мальчуган виновато поднял на него огромные карие глаза. – Можно мячик?
Перед глазами возник сидящий в кровавой пыли ариец с высоко поднятой головой. Лучи заходящего солнца бьют по мокрому от слёз лицу, неотвратимо и безжалостно высвечивая то, что хранилось у арийца внутри. То, что готовилось напасть. То, с чем не договоришься.
Ветеран не глядя метнул мяч и отвернулся, чтобы не видеть завопившего от боли мальчугана. Кажется, мяч угодил ему в нос. Ветеран улыбнулся.

[ADDED=Лидер]1092818355[/ADDED]
- Он сумасшедший. Он нас всех перестреляет.
Горячий шепот Берии заставил его остановиться и отпрянуть за угол. Кажется, его не заметили. Кто-то стоял рядом с Лаврентием, но голоса не подавал, и спешить с выводами Маленков не собирался.
- Он слишком долго уже живёт, ты ведь соглашался со мной, Никита. Свою роль он давно уже исполнил, пора уходить со сцены. Порой мне кажется, старик вообще бессмертен. Он и не болел никогда, так, по мелочам. С таким здоровьем он не только успеет затянуть удавки на наших шеях, но и накинет их ещё на некоторых товарищей. Дьявол, что ли, поселился в нём? Я не нащупал ни одной его слабости, а уж я старался, будь покоен. Никита, пора, уже давно пора, лучшего случая попросту не представится. Трое моих людей уже прикреплены к Сталину как охранники, и прикреплены давно, здесь всё пройдет гладко. Средства доставлены, самые лучшие, самые последние экземпляры. Смерть необратима. Что дурного в том, что мы ускорим ход непременных событий? – Берия, кажется, ухмыльнулся. – Ты со мной, Хрущев?
Хрущев молчал, и Маленков, закусив губу, приник к стене. Дёрнул же его черт вернуться в Кремль за требуемыми генсеком бумагами.
- Так как? – раздался нетерпеливый голос Берии. Маленкова передернуло.
- Ты как знаешь, Лаврентий, но в этом деле я тебе не помощник, - медленно, точно взвешивая каждое слово, проговорил Хрущев. – У меня были свои планы насчет поста, который уже, как ты верно заметил, слишком долго занимает наш вождь. Но его крови я не хочу.
- Ты понимаешь, на что обрекаешь себя своим отказом? – прошипел Берия. – Если ты вздумаешь перейти мне дорогу…
- Меньше нервов, Лаврентий. Я сказал, что не помогу тебе. Это не означает, что я буду тебе мешать.
Тишина. Маленков судорожно сжал кожаную папку в руках.
- Ясно.
Маленков осторожно отлепился от стены и сделал первый шаг назад, упираясь спиной в нечто твердое и знакомое. Похолодев, он медленно развернулся.
- Далеко собрался? – тихо и страшно, маскируя оскал под ласковую улыбку, спросил Микоян. Пистолет в его руке не дрожал.

[ADDED=Лидер]1092818566[/ADDED]
Сон был удивительным. Сталин впервые за все годы жизни проснулся с улыбкой на губах и долго вспоминал, что же являлось причиной приятной легкости тела и непонятной безмятежности в душе. Из всего сна он помнил только холодное лицо человека с нехорошим зеленым отблеском жгучих чёрных глаз. Лицо было знакомым, но имя казалось совершенно неважным, и Сталин не стал даже пытаться его вспомнить. Тем более, морозный февральский день обещал быть запоминающимся. Не хотелось ни о чем думать, и Сталин твёрдо решил, что сегодня не приблизится к рабочему кабинету ни на шаг. Сегодня к нему на обед приедут Маленков, Булганин, Хрущёв и Берия. Он желал в последний раз увидеть нынешнего начальника КГБ. Сегодня же он отдаст соответствующий приказ Маленкову. Георгий не заставит себя долго ждать.
В гостиной было солнечно и уютно. Причина уюта сидела с ногами в большом кресле и читала журнал в яркой обложке. Услышав шаги, она подняла голову.
- Папа, - улыбнулась Светлана, поднимаясь для поцелуя. – Доброе утро.
- Здравствуй, солнце, - он усмехнулся. – Как спала?
Светлана пожала плечами. Она была очень красива, его дочь, и умела выгодно себя подать. Наверное, он слишком многое позволял ей, да и Надежда, его жена, при жизни не упускала случая побаловать дочь. Может, в этом была причина жестокого разочарования в ней, - Светлана привыкла сама выбирать себе дорогу. Надо признать, в этом он её никогда и не ограничивал, надеясь, что хоть один его ребенок сможет вобрать в себя силу достаточную, чтобы противостоять чужим. Винить в том, что из этого получилось, было некого, а чувствовать виноватым себя Сталин не любил и толком не умел.
- Я пойду, солнце, в сад, - он остановился в дверях, не сводя взгляда с её лица. – Будут звонить, вели, чтобы ждали, я перезвоню сам.
- Да, папа.
Сталин отвернулся.

[ADDED=Лидер]1092818637[/ADDED]
Когда он вышел в малую столовую, Берия и Маленков уже были там. Досадно, он ожидал, что Георгий будет один, они ведь договаривались, что он приедет пораньше. Наверное, Берия вновь помешал.
- Добрый день, Иосиф Виссарионович, - расплылся в сладкой улыбке Берия, и пенсне на одутловатых щеках блеснуло, отражая свет лампы. – Булганин с Хрущевым чуть задержатся, будут минут через пятнадцать.
Сталин перевел взгляд на Маленкова. Помощник сидел, не поднимая глаз, а при его появлении едва выдавил из себя приветствие. Ощущение легкости после здорового сна всё ещё оставалось с ним, поэтому портить себе настроение не хотелось. Наверное, Георгий просто не испытывает особого удовольствия, находясь рядом с Берией. Его можно понять.
- Присаживайся, Лаврентий, - разрешил Сталин, первым садясь за стол. – Время есть, обсудим кое-какие вопросы.
- А вы всё в работе, Иосиф Виссарионович, - попытался улыбнуться Берия, но у него вышла довольно гнусная ухмылка. Поведение начальника КГБ настораживало, но Сталину самому хотелось смеяться при мысли о том, что он видит этого неприятного товарища в последний раз. – Когда же вы отдыхаете?
- Твоими молитвами, Лаврентий, скоро отдохну.
Берия неловко усмехнулся, фыркнув себе под нос, но живые глаза упорно уходили от его взгляда. Сталин нахмурился. В столовую неслышно скользнул охранник Хрусталев и, осторожно прикрыв за собой дверь, едва ли не на цыпочках прошел к стене.
- Прибыли товарищи Хрущев и Булганин, - услышал его голос Сталин. – Они сейчас в гостиной.
- Вели им, чтобы проходили в большую столовую.
- Они уже идут, Иосиф Виссарионович.
Сталин ещё раз посмотрел на Маленкова. Георгий поднял воспаленные глаза и вновь уткнулся взглядом себе в колени. Нет, не так он ведет себя, когда ему нечего сказать. Похоже, что и говорить он сейчас не особенно-то может. Ничего, сегодня он даст ему последний приказ касательно вопроса о товарище Берии, а уже завтра Георгий будет говорить безбоязненно. Сталин мысленно улыбнулся.
- День добрый, Никита, - проронил он, щурясь на свет. – Где это вы задержались?
- Машина моя сломалась, Иосиф Виссарионович, - ответил за него Булганин. – Возвращаться пришлось.
Врёт, подумал Сталин. Врёт нагло и безосновательно. Своё настроение Сталин скрывать не любил, и Булганин легко мог бы понять, что сейчас за опоздание им абсолютно ничего не грозит, какой бы ни была причина. Значит, причина была более чем серьезной.
- Присаживайтесь, товарищи.

[ADDED=Лидер]1092818807[/ADDED]
Светлана проводила его тревожным взглядом и, повернувшись, скрылась в комнате. Сталин устало облокотился о стену. Ужин закончился довольно сносно, и, кажется, все остались довольны. Особенно веселился Берия, за вечер раз шесть склонявшегося к нему, чтобы сделать какое-нибудь едкое замечание. При этом начальник КГБ бурно жестикулировал, один раз едва не сбив бокал Сталина. После этого случая генсек изъявил желание видеть Берию исключительно напротив себя, за другим концом стола. Пересаживаясь, Берия неловко сдвинул прибор Георгия, за вечер прожевавшего всего две котлеты. Маленков бросил на него короткий и быстрый взгляд, никак, впрочем, не прокомментировав неуклюжесть Лаврентия. Сталину не понравилась такая пассивность помощника, но выяснение причин поведения Маленкова пришлось отложить на завтра. Хрущев с Булганиным много шутили, даже когда разговор зашёл о планах новых разработок внутренней экономической программы аграрных областей Союза. Язвительные и грубые реплики Берии же создавали не веселое настроение, а нехорошее впечатление о некоторой психической особенности Лаврентия, что Хрущев ему вполголоса и подсказал.
Вино было слабым, но голова уже начинала шуметь, и генсек удачно пошутил по этому поводу, вызвав веселый гогот у Булганина с Берией, и кислую улыбку на лице Хрущева. Последний, как всегда, своё презрение ко всему, приходящемуся ему не по вкусу, выражать умел. По Никите видно было, что ему смешно не было, слишком серьезными оставались глаза украинца. Случайно скользнув взглядом по лицу Маленкова, Сталин замер, забыв сделать последний глоток из бокала. Лицо помощника было уже почти белым, судорожно сжатая в пальцах вилка неподвижно уткнулась зубцами в накрахмаленную скатерть. Впрочем, когда Сталин обратился к нему, Георгий ответил незамедлительно, подняв на генсека взгляд лихорадочно горевших влажных глаз. Кажется, его отвлек Булганин, обращаясь к нему с каким-то вопросом, касающимся религии. Сталин отвечал, и ужин продолжался.
Кто-то негромко кашлянул, и Сталин резко повернул голову.
- Я слушаю, Хрусталев.
Охранник переступил с ноги на ногу.
- Будут распоряжения, Иосиф Виссарионович?
- Сегодня уже поздно, Хрусталев, отправляйся к товарищам. Будет нужно, я после позову вас.
- Спокойной ночи, Иосиф Виссарионович.
Сталин закрыл за собой дверь и тяжело упал на кровать. В голове продолжало шуметь, висок била тупая боль. Это не был обычный приступ мигрени, препараты были бы бессильны. Наверное, всё же стоило поберечься и пить меньше. Хотя нет, ерунда, он и пил-то обычный мачари, виноградный сок очень малой крепости. И как насмешка его физическому состоянию, настроение оставалось просто прекрасным, несмотря на плохое предчувствие чего-то неотвратимого или утерянного. Казалось, что никаких проблем и вовсе не существует, и его, вождя, судьба предопределена. Удивительное чувство – обычно он решал за всю страну, а сейчас, казалось, кто-то взялся решать за него. И то, что произошла какая-то нелепая и досадная ошибка, может, самая страшная за всю его жизнь, оставалось где-то за гранью сознания. Не желало исчезать предчувствие смерти – не чужой, как прежде, а на сей раз своей собственной. Отогнать глупые, беспочвенные мысли оказалось не так-то легко, и ещё сложнее было противиться странному полусну, затягивающему, как болото, все здравые мысли и человеческие желания. Что-то тупо билось в угасающем сознании, выдёргивая Сталина из приятной пустоты, и ощущение ужаса, безграничного и жестокого всепоглощающего ужаса внезапно обрело четкие формы. Он понял.
Тьма упала, погребая под собой остатки человеческой воли.

[ADDED=Лидер]1092818918[/ADDED]
- Ребята, такого указания мы ещё не получали, - услышала она веселый голос старшего помощника Хрусталева. – Хозяин сказал, что мы можем отправляться спать. Такой приказ грех не выполнить.
- Ну, Хрусталев, впредь ты за поручениями отправляться будешь, - кажется, говорил Старостин, только голос был немного глуховат. – У тебя это лучше выходит.
Дружный топот известил её об уходе охранников. Светлана удивленно подняла бровь. Приказ отца в некотором роде обеспокоил её, быть может, он был всё ещё под впечатлением удачно проведенного вечера. В любом случае, отец вел себя несколько необычно этим днем. А впрочем, его настроение и планы её никогда не касались. Ещё ребенком она усвоила, что ей бывает куда лучше, когда отец в хорошем расположении духа. Позже, научившись извлекать выгоду и удовольствие из всех жизненных ситуаций, Светлана поняла, что чем крепче отец стоит у власти, тем лучше живется ей. Большего она знать не желала. И осознание этого обострилось сильнее, когда несколько лет назад она увидела некий дурной кошмар, в котором кто-то или что-то пыталось проглотить её, ставшую вдруг маленькой и беззащитной перед ним. Кажется, сон так и закончился ничем, – существо не смогло победить её, не прилагавшую для сопротивления никаких усилий. А потом она проснулась.
Отец стал совсем чужим за эти годы. Они и раньше-то не общались достаточно для того, чтобы чувствовать себя отцом и дочерью, но в последние годы он и вовсе стал избегать её. Она чувствовала это так же ясно, как то, что ей и не хочется видеть его больше, чем требовалось. Лишь бы с ним было все в порядке, чтобы её жизнь и дальше продолжала быть спокойной и безмятежной. Стоит отдать отцу должное, такую жизнь он ей обеспечивал, а Светлана старалась в ответ уважать его. Ей казалось, что их обоих это устраивало.
Разговор Хрущева с Булганиным, подслушанный ею в вестибюле, всё же заставлял всерьез беспокоиться о своем будущем благополучии. Знает ли Булганин, какая сложится ситуация, если Сталин умрёт? Так, кажется, построил свой вопрос Никита Сергеевич. Булганин молчал, и Хрущев отвечал сам. Он говорил, что Берия хочет занять пост министра госбезопасности и что если он им всё же станет, это начало конца для них всех. Впрочем, Хрущев не уточнял, для кого именно, и Светлану это, по сути, не интересовало вовсе. К тому времени, как они подошли к ведущей в большую столовую лестницу, они резко оборвали разговор, но, кажется, собирались его продолжить после ужина. Светлана плохо разбиралась в политических интригах, но, по словам бывшего мужа Жданова, могла служить превосходным источником информации. Ей пресловутая информация мало помогала, а ведь знала она, как поняла позже, достаточно для того, чтобы любой шпион повесился от зависти. Но отец вряд ли стал бы слушать её догадки и подозрения, он всегда терпеть не мог женских волнений и переживаний, а терять уважение отца отчаянно не хотелось. Да, по правде, она и не была уверена, что всё поняла верно. Отец будет смеяться…
Лишь бы с ним всё было в порядке.

[ADDED=Лидер]1092819173[/ADDED]
…Он открыл глаза, сдержав тяжелый болезненный стон, и едва подавил в себе желание вновь закрыть их. Первым, кого он увидел, был Берия. Что ж, согласно логике, так и должно было быть. Расстроил даже не сам факт присутствия чужака здесь, но его, Сталина, невыполненный приказ. Маленков дал слово справиться с заданием. Впрочем, он непременно выполнит его приказ, но только посмертно. Пока их кампанией главенствует Берия, проклятый чужак, он ни за что не рискнет жизнью своей жены Валерии Алексеевны, наверняка послужившей заложницей успешного исхода операции. Сталин был более чем уверен в этом, Георгий просто не мог предать его… что ни на йоту не снимает с него вины. Пусть он и не был соучастником заговора, но не был и его оппонентом. Он знал, и он молчал. И вновь вождь с горечью подумал, что в любом случае он простил бы помощника.
Придя в себя несколькими минутами раньше, он, не вполне доверяя больным ушам и затуманенному разуму, слышал, о чем перешептывался Берия с его охранником, Хрусталевым. Недаром Сталин никогда не доверял этому товарищу, но, стоит признать, никогда и не подозревал, что тот способен на такое жестокое предательство. Берия почти шипел от злобы, обвиняя охранника в том, что ему, Сталину, все же оказали помощь на несколько часов раньше, чем было запланировано. Как понял вождь, он и так слишком долго протянул. Подсыпанный начальником КГБ препарат должен был подействовать через полтора часа, а он, Сталин, всё никак не желал умирать. Какая досада для товарища Берии, подумал тогда генсек.
Боль была адской, и разбитое параличом тело, судорожно дёргающееся на кровати, казалось таким же чужим, как и те, что окружали его. Сквозь пелену муки и слез он видел присутствующих в комнате, и почему-то вспоминалась гора в далекой Грузии, на которую так часто убегал юный семинарист Иосиф. Когда он забирался на самую вершину, мог видеть грозно нависающее над ним небо и стаю кружащих в нем стервятников…
Они желали его смерти так горячо, что вождь чувствовал мысли каждого присутствующего в этой комнате. Своими способностями Сталин редко мог управлять, и сегодня был явно не тот случай. Иначе он бы предпочел обрадовать присутствующих товарищей своей смертью и не мучить себя больше их злорадством. Пожалуй, те немногие, кто испытывал искреннюю боль при виде умирающего хозяина, всеми силами старались это скрыть. Разумно с их стороны, Берия не простит их преданности Сталину.
Осознание того, что теперь их, жалкой горстки беспомощных патриотов, защищать будет совершенно некому, ударило по сознанию ещё больнее. Среди его ставленников не было ни одного, кто мог бы поднять страну ещё выше, чем это сделал он, или хотя бы не позволять разрушать им созданное. То будущее, которое он видел в своих кошмарах, казалось сейчас не таким уж нереальным. Это тогда он не имел права на вероломные мысли и пустую философию, чтобы не сломаться, удержать в своих пока ещё крепких руках власть, которая поможет славянским поколениям жить в мире без чужих. Сейчас у него было слишком мало времени, чтобы поверить в то, что он успел увидеть за минуты смертельной агонии.
Чей-то всхлип, кажется, это Матрена Петровна, заставляет вновь думать не о себе, но о них – тех, кого он оставлял здесь. Всё верно, даже сраженный так глупо, так неосторожно и позорно, он не должен забывать о том, что его жизнь, прожитая так тускло и бездарно, ему не принадлежит. Он не должен забывать это свое единственное оправдание.
Он ненавидел жалость всю сознательную жизнь, когда решил для себя, что это проявление слабости и неуважения к тем, кто вызвал в человеке такое к себе отношение. Смерть меняет взгляды на жизнь, даже у таких людей, как он. Ему было жаль людей, которых он так и не сумел защитить от чужого вторжения, жаль людей, которых он мог, но не успел спасти, жаль себя, совершившего роковые ошибки и не получившего малейшей поблажки свыше, чтобы исправить их. Проклятье, он умирал, и не было никого, кто был бы в состоянии понять, что именно это означает если не для них, то для их детей. Почему он не объяснил им этого раньше? Причины, причины… Дьявол, сколько на самом деле сделано в жизни ошибок.
Он широко открыл глаза, стараясь обхватить взглядом сразу всех, навсегда, на всю вечность. Реакция товарищей на его отвратительную, как он сам прекрасно осознавал, агонию, была неоднозначной, и Сталин был рад отметить, что почти не ошибся с выводами относительно всех, кого знал.
Взгляд остановился на Берии, крепко, до нервной дрожи сжавшего побелевшие губы. Даже сейчас, когда Сталин в таком состоянии, Берия боится его, боится – и ненавидит. Злой, чужой огонь горит предвкушением в водянистых глазах, и Сталин отводит взгляд. На глаза попадается старая картина в начищенной рамке, и ясно, несмотря на размытость черт, видно искажение стеклянного отображения стоящего рядом с ней человека. Существа. Чужого. Берии.
Киллиан, понимает Сталин, лидер чужих. Киллиан, хотят, но уже не могут выдавить из себя атрофированные мышцы горла. Киллиан, указывает он глазами на отражение. Идиоты, взгляните туда! Просто взгляните!
Кажется, Маленков начинает понимать, но Берия уже отпрянул от картины. Конец, понимает вождь. Он умирает. Возможно, найдется тот, кому хватит силы и сознания понять, что происходит в сходящем с ума мире. Скорее всего, так и будет, такой человек родится и поведет тех немногих, которые останутся после порабощения людей чужими, к полному очищению и – победе. Найдется, непременно найдется лидер, который продолжит работу, впитавшую в себя всю жизнь Сталина и оставшуюся всё ещё недовольной результатами. Он обязательно поможет людям вспомнить, к какому роду они принадлежат, он будет властным, сильным и способным вывести славян из бездны ужаса, боли и унижения, преклонения перед иной, чужой человеческой природе культуре, перед людьми, чьи тела не принадлежат их разуму. Такой человек встряхнет загипнотизированный, восхищенный грехами чужих народ, поставит на ноги, раскроет истину, и славяне поднимутся выше, к той вершине, с которой будет возможен полет помощи человеческим братьям. Это обязательно произойдет, он просто не может позволить себе думать по-другому. Возможно, такой человек придет уже после его смерти.
Он облегченно вздохнул и закрыл глаза.

[ADDED=Лидер]1092819388[/ADDED]
Хрущев поднял голову. Бумаги только что полностью прочитанного доклада «О культе личности и его последствиях» в беспорядке лежали перед ним. Впрочем, своё дело они уже сделали. Кажется, только что лишился чувств ещё один делегат XX съезда КПСС. Многие, ещё слишком многие смотрят на него с ненавистью и отвращением, но сталинских псов всё же заметно поубавилось после прочтения доклада. Тем лучше. Непонятно, на что рассчитывал старый вождь, возлагая свои надежды на Маленкова. Этот товарищ никогда не был и не будет соперником ему. Он был хорош как пешка в игре с Берией, но последнего давно нет в живых, и это ему Хрущев должен был быть благодарен за уже почти обретенную власть. Интересно, на что всё же надеялся вождь, позволяя себе умереть?
Хрущев хмыкнул, окидывая взглядом притихших делегатов. Главное он сделал.

Все меньше жизни в глазах землян -
Они во власти чужих команд.
Рушат вечность пирамид,
Поджигают море.
Ликует космос, – развеян миф
О том, что сладить нельзя с людьми.
Но идут в последний бой новые герои.
Герои Пятой Расы
Не звездной, а земной,
Арийским род их назван,
Ждет бессмертие их в бою
С космической ордой!
Грянет Битва, воздух полнится грозой,
Грянет Битва, для Земли последний бой!
«Ария».


[ADDED=Лидер]1092819533[/ADDED]
КОНЕЦ, ТОВАРИЩИ.
ОЧЕНЬ НАДЕЮСЬ УСЛЫШАТЬ ВАШИ КОММЕНТАРИИ.

[ADDED=Лидер]1092819587[/ADDED]
КОНЕЦ, ТОВАРИЩИ.
ОЧЕНЬ НАДЕЮСЬ УСЛЫШАТЬ ВАШИ КОММЕНТАРИИ.