3. «VIRGIN QUEEN»
Упорное нежелание Елизаветы выходить замуж—еще одна загадка этого царствования. Историки пытались разгадать ее бессчетное число раз. Наиболее распространенная версия — нежелание Елизаветы делить власть с супругом, стремление сохранить полную политическую самостоятельность. Однако сразу сделаем оговорку: во всех многочисленных брачных проектах, которые затевались Елизаветой и ее приближенными, обязательным условием брачного договора был отказ мужа от правления. То есть изначально для Елизаветы искали не соправителя, а исключительно производителя: Англии был нужен наследник, а не король. Существует и другая точка зрения: Елизавета не выходила замуж, потому что подозревала о своем бесплодии (и, следовательно, замужество не решило бы проблему преемника). Подозрение это основывалось на весьма зыбких причинах: бесплодием страдала сводная сестра, Мария, и Елизавета якобы считала, что в их роду существует некая наследственная болезнь. Версия, которую подвергают сомнению прежде всего свидетельства современников (испанские послы, чей сюзерен более других интересовался положением дел в Англии, неоднократно выясняли, подкупая самых разных лиц—медиков, прачек, etc, что королева была способна к деторождению). Впрочем, на основании чего делались такие заверения, неизвестно, ибо единственный доподлинный факт — тот, что Елизавета не страдала нарушением менструального цикла — еще ни о чем не говорит. Наконец, самая радикальная версия, распространившаяся на рубеже 1920-30-х г.г., когда в Европе происходило повальное увлечение фрейдизмом, утверждает, что Елизавета в самом деле, буквально, была королевой-девственницей, так как некие физиологические особенности ее организма не позволяли ей вступать в близкие отношения с мужчиной. Что это за «физиологические особенности» — также неизвестно. Похоже, именно эти «особенности» имела ввиду Мария Стюарт в своем знаменитом «обличительном» письме к Елизавете, где называет ее «не такой, как все женщины», неспособной к браку, потому что «этого никогда не может быть». Первым из исследователей точку зрения о «физической ущербности» королевы озвучил Григорио Лети еще в середине 17-го века («История королевы Елизаветы Английской»), затем подхватил Джайлз Литтон Стречи («Королева Елизавета и граф Эссекс»,1928), и, наконец, у Стефана Цвейга («Мария Стюарт», 1932) версия о вынужденной «девственности» королевы развернулась полностью, превратившись едва ли не в главный двигатель сюжета. Благодаря большой популярности книги Цвейга эта версия впоследствии получила широкое хождение во всяких околонаучных и особенно литературных кругах — она сообщала личности Елизаветы дополнительный драматизм.
На наш взгляд, все приведенные выше точки зрения на безбрачие королевы страдают излишним романтизмом. Быть может, объяснение гораздо проще и убедительнее: ее нежелание выйти замуж — ни что иное, как продуманный политический ход. Елизавета любила повторять, что она «замужем за Англией»; на самом деле так называемые «брачные игры» при дворе превратились стараниями королевы чуть ли не в основное ее оружие. Сватовство иностранных принцев держало в постоянном напряжении противоборствующие страны, ибо замужество Елизаветы (если бы оно состоялось) способно было нарушить политическое равновесие в Европе и создать совершенно иной расклад сил. Королева этим пользовалась. Не собираясь выходить замуж, она, тем не менее, чуть ли не постоянно находилась в состоянии «обручения» с тем или иным претендентом: так, например, сватовство французского герцога Алансонского длилось не много, не мало — 10 лет (с 1572 по 1582 год!); в зависимости от политической ситуации во Франции и Испании Елизавета то приближала, то отдаляла претендента, заставив Екатерину Медичи (регентшу во Франции) и Филиппа II (короля испанского) изрядно поволноваться, ибо возможный брак английской королевы и французского принца изрядно подорвал бы возможность мирного сосуществования между Валуа и Габсбургами.
Не выходить замуж было выгодно и с другой точки зрения. Королева-девственница имела неограниченную возможность очаровывать личным обаянием своих советников и придворных. Мужчины, влюбленные в нее, делались покорнее и превращались в более надежных помощников. Впрочем, на сей счет Елизавета особо не обольщалась: любя лесть, она, тем не менее, знала всему истинную цену; одной «влюбленности» здесь было недостаточно, и в сердцах придворных так же, как у и иностранных принцев, жила надежда на брак с сиятельной повелительницей. В разные годы эту надежду лелеяли такие знатные английские вельможи, как Пикеринг, Арундел; Лестер. Всячески распаляя желания в умах и сердцах мужчин, Елизавета ни разу не думала о браке серьезно («Скорее одинокая нищенка, чем замужняя королева!» — вот ее слова). Слишком близко сталкиваясь с чудовищным, неразмышляющим мужским самолюбием и тщеславием, она не могла не презирать мужчин. В своем раболепии перед ней они доходили до абсурда (так, например, один провинциальный дворянин, некто Каргли, добровольно согласился на роль шута при дворе) — но только в том случае, если надеялись на милости с ее стороны. Стоило ей чуть ослабить вожжи — и мужчины мгновенно забывали о своей неземной любви (ее фаворит, граф Роберт Лестер, когда Елизавета тяжело заболела оспой, с нетерпением ждал ее смерти в сопровождении нескольких тысяч вооруженных приспешников, надеясь захватить власть). Чтобы добиться своей цели, окружающие ее мужчины не считались ни с чем: у них не было ни твердых политических убеждений, ни моральных принципов. Тот же Лестер в самом начале 1560-х гг., когда его надежды заполучить Елизавету в жены начали стремительно таять, заключил за монаршей спиной неблаговидную сделку с Филиппом II: если последний поддержит его брак с королевой, Лестер берет обязательство отстаивать испанские интересы в Англии и править страной в соответствии именно с этими интересами. Это попахивало государственной изменой; разумеется, королеве стали известны его дерзкие планы, и Лестер не был наказан лишь потому, что в нем еще нуждались. Однако после этого инцидента он мог забыть о возможности брака с Елизаветой. Она больше не доверяла «милому Роберту», впрочем, его самолюбие так и не позволило ему признать эту очевидность.
Елизавета не могла выйти замуж за англичанина, ибо не находила достойного. Выйти замуж за иностранного принца ей мешали государственные соображения и собственная трусость: как уже указывалось, она боялась внешнеполитических последствий такого шага. Иными словами, она боялась выбрать.
Единственным мужчиной при дворе, который пользовался настоящим и неизменным уважением королевы, был Уильям Сесил. Имея прекрасную крепкую семью, он никогда не волочился за Елизаветой и не старался понравиться ей как мужчина. Он был достаточно смел, чтобы не соглашаться с ней, и достаточно умен, чтобы делать вид, что соглашается. Его твердые политические убеждения позволяли держаться постоянной четкой позиции. Он был надежен и предан. Он был богат, рачителен и честен, и все попытки врагов королевы подкупить его деньгами бесславно проваливались. Кто знает, быть может, королева совершенно искренне считала, что только этот человек мог бы стать ей достойным мужем, ибо «только его физиономию она видела столько лет, и он все никак не мог ей надоесть». Впрочем, и тут мы вынуждены сделать оговорку: несмотря на свою искреннюю симпатию к Сесилу, платила ему Елизавета унизительно мало. Он жаловался в письмах к друзьям, что государственного пособия ему едва хватает на содержание конюшен, и он вынужден проживать свои родовые поместья и залезать в долги. За 20 лет службы Елизавете он не получил того, что получил за четыре года от короля Эдуарда (щедрость, увы, не входила в список добродетелей королевы).
Безмужие королевы отвечало и главной ее цели: сохранению собственной жизни, ибо вопреки национальным интересам, Елизавете вовсе не нужен был наследник. Отсутствие названного приемника не позволяло интриговать в пользу конкретного человека и не создавало прецедентов для заговоров против Елизаветы. Отсутствие наследника было ее основной — и лучшей! — личной гарантией, патентом на власть. Но это было также и неразрешимой проблемой для государства. Королева часто болела, иной раз настолько тяжело, что ее подданных охватывало состояние, близкое к панике. Одновременно с этим обстановка в государстве начинала сильно смахивать на предвоенную: многочисленные фракции и партии намеревались крепко схватиться за власть.
Надо сказать, что минусы положения «королевы-девственницы» едва ли не перевешивали плюсы. Личная заинтересованность приближенных в «особой благосклонности» королевы создавала при дворе нездоровую, нервную атмосферу постоянного соперничества, всеобщей ненависти и чудовищных склок. Все интриговали и подсиживали друг друга. Благодаря тому, что с каждым мужчиной у королевы были «личные отношения», фракционные конфликты, стычки и вражда при дворе не прекращались ни на день, что, разумеется крайне дестабилизировало общую политическую обстановку в государстве. Эмоциональный уровень общения монарха и подчиненных приводил к тому, что при дворе постоянно вспыхивали мелкие и крупные заговоры, что, конечно, подрывало личную безопасность королевы. Однако она была заложницей собственного (и абсолютного) недоверия к мужчинам, что не позволяло ей остановить свой выбор на одном из них и тем самым положить конец опасным интригам. Она предпочитала иметь лучше строптивых влюбленных подданных, чем строптивых не влюбленных.
Едва ли не самый существенный недостаток ее декларированного девства состоял в отсутствии понимания со стороны народа. В самом деле, вычурные и надуманные идеалы, которые избрала для себя Елизавета-женщина, подошли бы католической монашке, но уж никак не первой невесте Англии. В глазах простых людей королева была не только королевой, правительницей, но и женщиной, причем женщиной, абсолютно непостижимой с точки зрения здравого смысла: отказывающейся выходить замуж и рожать детей. Народ по своему разумению пытался разгадать эту загадку: о Елизавете ходило множество самых разных, зачастую нелицеприятных слухов. Ее безмужие объяснялось двояко: она либо «распутница», либо с ней «что-то не в порядке». Первая версия в особенности подрывала авторитет королевы у простых людей и порождала активное неуважение и нездоровые фантазии: королеве приписывалось неуемное сластолюбие и множество детей-*****ков. Второе утверждение тоже было весьма нелестным для престижа короны: самые фантастические слухи о физическом уродстве Елизаветы берут истоки именно оттуда. Наконец, само понятие «Virgin Queen» заводило иные горячие головы слишком уж в запредельные дебри: в 1587 году к изумленному Сесилу был доставлен выловленный тайными агентами прямо на лондонских улицах некто Эммануэль Плантагенет — «сын королевы Елизаветы от непорочного зачатия». Бедного безумца можно было бы пожалеть, если бы эта возвышенная идея не подпитывалась убеждением, что «его власть на небе выше, чем архангела Гавриила», и посему — что Эммануэлю Плантагенету — власть земная!
Елизавета вполне отдавала себе отчет, что ее положение королевы-девственницы приносит Англии слишком много проблем, самой очевидной из которых была абсолютно неразрешимая проблема наследника. Однако она не делала ровным счетом ничего, чтобы изменить положение вещей.
4. ГИБЕЛЬ «НЕПОБЕДИМОЙ АРМАДЫ»
Международное положение в мире во второй половине XVI-го столетья было на редкость запутанным. Повсеместно ширились вооруженные конфликты между католиками и протестантами, в иных странах выливаясь в настоящие религиозные войны. Лидерство в мире прочно удерживала Испания, которая активно вела захватнические войны, покорив Португалию, часть Италии, Нидерланды. Испанский король Филипп II, ревностный католик, был одержим идеей утвердить католицизм во всем мире, поэтому постоянно ссорился со странами, где победила Реформация. Особую ненависть короля вызывала Англия. Правда, следует заметить, что религиозные мотивы играли здесь самую последнюю роль — они были только предлогом и утешением сердца для лицемерного, склонного к самообману Филиппа. Причины ненависти к «мерзкому острову» таились в иной сфере. Испанцы вывозили из своих колоний в Южной Америке и Африке несметные богатства. Десятки кораблей ежемесячно отправлялись к берегам Испании, груженные золотом, серебром, живым товаром (рабами). Но далеко не все корабли прибывали к месту назначения: в пути на них нападали английские пираты и грабили все подчистую. Пиратство в Англии имело чуть ли не государственный статус — львиная доля награбленного попадала в королевскую казну, особо отличившиеся награждались дворянскими титулами (достаточно вспомнить сэра Френсиса Дрейка) и высокими военными чинами.
Ярости Филиппа не было предела. Однако бороться с Елизаветой военными методами он долго опасался — в Англии тоже был сильный флот и опытные командующие. Любые же попытки урегулировать конфликт с помощью международного права ни к чему не приводили. Много лет между Испанией и Англией шла так называемая «война под ковром». Филипп не брезговал никакими средствами, плетя интриги против английской королевы: известно, что нити практически всех заговоров, ставящих целью «физическое устранение» Елизаветы, вели в Мадрид. В 1584 году Тайный Совет в Лондоне организовал группу бдительности «Неразрывная Ассоциация», в задачу которой входила личная охрана Елизаветы. И группа работала на совесть! Заговоры раскрывались десятками, виновные кончали жизнь на плахе. Однако Елизавета не могла вечно испытывать судьбу. Понимая, что война с Испанией неизбежна, и трижды публично объявляя о ее начале, королева, тем не менее, трижды передумывала и, наконец, и вовсе запретила обсуждать этот вопрос в Совете. По-своему обыкновению Елизавета уповала на то, что проблема как-нибудь сама собой «рассосется». Однако проблема не рассосалась.
Напряжение в отношениях двух стран достигло апогея к 1580-м годам. К урону от пиратских набегов на испанские торговые суда Филипп был вынужден присовокупить и вмешательство Англии в войну Испании с Нидерландами. Нидерланды боролись за национальную независимость, положение усугублялось непримиримой враждой между католиками-испанцами и протестантами-голландцами. В течение многих лет протестантская Англия финансово помогала Нидерландам; в 1585 году 50 английских судов вошли в бухту Флашинго, что означало прямое военное вмешательство Англии в этот двусторонний конфликт. Английский главнокомандующий граф Роберт Лестер принял от голландцев титул Верховного губернатора Объединенных Провинций Нидерландов. Это привело Филиппа Испанского в неописуемую ярость. Стало очевидно, что прямого военного столкновения между «сверхдержавами» не миновать. В Испании началось спешное строительство новых военных кораблей. К 1588 году все приготовления были закончены. 130 испанских судов, «Непобедимая Армада», были готовы начать победный поход против англичан (а в том, что поход будет «победный», никто не сомневался). Следует заметить, что, вопреки расхожему мнению, Филипп отнюдь не собирался «завоевывать» англичан: его конечной целью было добиться от Елизаветы актов терпимости для английских католиков и окончательного ухода Англии из Нидерландов.
Чем закончилась военная эскапада Филиппа Испанского в Англии, известно всем. Маленькая храбрая Англия (несмотря на полное военное превосходство испанцев — 35 кораблей против 130!) сокрушила Армаду — факт, известный всем еще из школьного курса истории. Но так ли все однозначно в этой победе?
Вот как развивались события.
Неудачи преследовали испанские корабли с момента отплытия из Лиссабона. Сначала сильный встречный ветер не позволял отдалиться от берега, затем суда, система навигации которых по нынешним меркам была слишком далека от совершенства, начало сносить к югу. Из-за дурных погодных условий Армада продвигалась к берегам Англии еле-еле, вдобавок в сырых бочках (сухие, заранее заготовленные для похода, сжег неистовый пират сэр Фрэнсис Дрейк, когда промышлял годом раньше у берегов Кадиса) начал гнить провиант и вода. В довершении всех бед, не дойдя до берегов Англии, Армада попала в страшнейшую бурю, и многие корабли оказались поврежденными.
Но в Англии об этом пока не знали. Там царила если не паника, то настроение, весьма к ней близкое. Было понятно, что если испанцы высадятся на берег, английской армии долго не продержаться; даже Лондон не удастся защитить, ибо силы были слишком неравными2.
Наконец, изрядно потрепанная стихией Армада показалась в заливе Ла-Манш. Состоялось несколько ничего не решивших сражений; испанцы не высаживались на берег, так как ждали подкрепления из Нидерландов. Однако подкрепление запаздывало, и это сыграло роковую для испанцев роль. Неожиданно поднялся небывалый ураган, море бушевало в августе так, как бывает только зимой. Тяжелые, неповоротливые испанские суда один за другим шли ко дну. Английская артиллерия добивала остатки вражеского флота с берега. Армада начала медленно отступать, чтобы зализать раны, а затем вернуться и нанести новый удар. Но — воистину, неотвратимый рок! — отступая, Армада снова попадает в бурю недалеко от Оркнейских островов. Возможность дальнейшего продолжения военных действий становится сомнительной. Вдобавок ко всему, среди матросов начинается паника. Суеверные католики, испанцы объясняли череду свалившихся на них неудач происками сатаны. Сэр Фрэнсис Дрейк, прославленный английский пират и впоследствии адмирал флота, внушал врагам самый настоящий ужас; его называли «El Draque», Дракон. Про него ходили легенды одна мрачнее другой; ни у кого не вызывало сомнений, что этот человек продал душу дьяволу взамен побед в морских сражениях; действительно, удача в военных делах никогда не отворачивалась от него. Говорили также, что злые силы наделили Фрэнсиса Дрейка умением вызывать бури: по тем временам это считалось особой колдовской наукой, которой можно овладеть в совершенстве — было бы желание и отвага. Так что после троекратно повторившейся непогоды у испанцев не осталось сомнений, кто именно виноват в произошедшем.
Испанцы были парализованы настоящим ужасом, когда их настигла третья буря. Никакие приказы не могли заставить рядовых матросов продолжать военную кампанию. Остатки Армады потянулись назад, к берегам Испании. Крестовый поход против еретиков провалился благодаря «козням дьявола».
А в Англии еще долго, чуть ли не два месяца, не знали об «одержанной победе». По-прежнему здесь царило смятение, пока, наконец, не стало понятным, что Филипп счел разумным не возобновлять военные действия в более подходящее время, когда дьявол отвлечется на какие-нибудь другие дела и выпустит из вида мерзкий остров.
Такова была подлинная история гибели испанской Армады. Англичане были обязаны своей победой островному положению, трем бурям и темной репутации Фрэнсиса Дрейка. На борьбу с Армадой короной была истрачена 161 000 фунтов — колоссальные по тем временам деньги. И победа оказалась Пирровой, потому что абсолютно ничего не решила. Война с Испанией отнюдь не закончилась (в 1596 и в 1599 году Филипп снарядил против Англии новые Армады).
Война Испании и Англии медленно, но верно изматывала оба государства. Островное положение Англии и крайне неудобные бухты сделали ее фактически недоступной для завоевания. Бесконечные военные стычки, никому не приносящие победы, постепенно снова перешли в «подковерную войну». Не уповая больше на прямую интервенцию в Англии, Филипп, тем не менее, оказывал влияние буквально на все английские внутренние дела, наступая по всем фронтам. Когда в Ирландии поднялось освободительное восстание против английского владычества, именно Испания снабжала главу мятежников Тайрона деньгами и военной силой.
Неизвестно, чем бы обернулось для Англии это изнуряющее противоборство, если бы в 1598 году неистовый католик Филипп II не успокоился навек. Его преемник, Филипп III, слабовольный и сентиментальный человек, мало походил на прежнего короля. Бразды правления были сосредоточены в алчных руках Лерма3, который был озабочен отнюдь не государственными делами, а исключительно личным обогащением.
