Полгода я копаюсь в этих песках и за полгода нашёл только ржавый гвоздь эпохи Ахмеда Фуада I. Между прочим, интересная находка. Узнать бы, как он сюда попал, ведь эти места считаются гиблыми с древних времён. Здесь никто никогда не селился, и по сей день дороги и воздушные трассы старательно огибают этот клочок пустыни. Здесь не работают мобильные телефоны, не ловится вай-фай. Здесь даже не водятся обычные обитатели пустыни — змеи и скорпионы. Но хоть судьба загадочного гвоздя может оказаться занятной, ищу я совсем не его. Когда я собирался покончить с той давней историей, то и представить не мог, что застряну здесь на такое долгое время. Память не могла меня подвести. Память — это моя гордость и моё наказание. Я никогда ничего не забываю и до мельчайших деталей помню карту, которую показывал мне Фаррук. Он выбрал самое жуткое место, чтобы спрятать драгоценную статуэтку. Дурная слава об этих краях защитила бы его клад куда вернее, чем все запоры мира.
И вот полгода я рою песок, как какой-нибудь экскаватор, но так и не нашёл злополучную реликвию. Может, тот, кто обронил гвоздь, стал её новым обладателем? Но это маловероятно. Такую находку невозможно скрыть, как ни старайся. Если статуэтку кто-то нашёл, то он наверняка скончался где-то неподалёку и золотая голова покоится рядом с костями этого бедолаги. А это значит, что если в ближайшую неделю я так ничего и не откопаю, придётся значительно расширить круг поисков. Боюсь, что застряну здесь до морковкина заговенья. Хорошо, что на археологическом съезде я ни о чём не проговорился, а то бы уже сто раз пожалел о том, что распустил язык. Наверное, единственное, чему меня научило время, так это сдержанности.
Солнце достигло зенита и песок раскалился так, что в нём можно легко приготовить полноценный обед. Здесь никогда не бывает дождей, а ближайший водоносный горизонт находится в ста километрах севернее. Я нахожусь в центре самой безжизненной точки планеты. Окажись на моём месте обычный археолог, он бы давно отбросил коньки. К счастью или нет, но я не совсем обычный человек. А если точнее, совсем необычный и совсем не человек. Я — ходячий покойник. Вампир. Всё это враки, что вампиры боятся солнца и должны каждый день хлестать человеческую кровь. Скажите на милость, чего может бояться мертвец? Единственное, что мне требуется для поддержания себя в ходячем и мыслящем состоянии — кратковременный сон, но это не значит, что я пренебрегаю душем и ванной. Всё остальное оставьте живым. Нет, я могу поддержать застолье, соблюдая правила приличия живого мира, но потребности в этом не испытываю. Солнечные ожоги мне не страшны, даже знаменитые осиновый кол и серебряная пуля в сердце, и те опасны для вампиров только в легендах. Куда ни кинь, а убить меня можно только тремя способами. Два из них уже давно никто не применяет, а третий...
Но где же эта статуэтка? Я точно знаю, что Фаррук держал её в руках. Неужели он в последний момент понадеялся на чудо и потому указал мне неверное место? Да нет, Фар всегда отличался гипертрофированной честностью. Он мог убить, но соврать — никогда.
Мы познакомились с Фарруком, когда я в очередной раз путешествовал по Востоку в поисках неизвестных древних захоронений. В ту пору англичане и французы буквально оккупировали Египет и не оставили в Долине Царей живого места. Из-за этого египтяне насторожённо относились к чужеземцам и мне пришлось прибегнуть к маскировке. Правильный арабский язык, безукоризненное знание традиций и восточный наряд в старинном стиле отвлекали внимание от моих слишком светлых даже для европейца глаз и тусклой серой кожи.
Фаррук был страстным антикваром, стремящимся во что бы то ни стало сохранить наследие своих предков. Несмотря на то, что я был одним из «расхитителей», мы быстро нашли общий язык и подружились так, как умеют дружить только взрослые мужчины, немало повидавшие на своём веку. Фаррук знал все местные легенды и так живо их рассказывал, что мне иногда казалось, будто он сам был участником тех событий. Я был бы рад проводить каждый вечер вместе с ним за чашкой ароматного каркаде, но исследования не давали насладиться такой возможностью. Впрочем, и сам Фаррук частенько выезжал на длительные раскопки, привозя из экспедиций диковинные вещи, вызывавшие зависть у менее удачливых коллег.
Однажды я пробыл на раскопках два с лишним месяца и, соскучившись по общению, первым делом отправился к Фарруку. Я застал своего друга необычайно взволнованным, но он не спешил делиться своими переживаниями и только отводил глаза в ответ на мои расспросы.
Не желая показаться навязчивым, я быстро оставил эту тему и начал рассказывать о своих находках. Они не представляли собой ничего выдающегося: обычный стандартный набор, который встречается в каждом раскопе, но зато найдены были в тех местах, которые прежде считались совершенно бесперспективными. Фаррук по-восточному вежливо поддерживал беседу, но нервозность проявлялась в каждом его жесте и я видел, что его мысли витают где-то далеко. Выдержав время, приличное для визита, я собирался попрощаться, когда по лицу Фаррука увидел, что он принял какое-то решение, и не ошибся. Мой друг, обычно не позволявший себе фамильярностей, схватил меня за рукав и притянул к себе.
- Теренс-ага, вы непременно должны это увидеть. Пойдёмте со мной. Поверьте, то, что я покажу, стоит ночной прогулки.
Мы шли по тёмным извилистым улицам под неумолчный лай собак и вскоре добрались до окраины города. Я неплохо знал эту местность и понял, что Фаррук ведёт меня к заброшенной каменоломне. Так и оказалось. Фаррук привёл меня к старому карьеру, но не стал спускаться вниз, а, подойдя к огромному валуну, начал отсчитывать от него шаги, сверяясь со звёздами. В полумиле от карьера Фаррук остановился и наклонился к земле. Одно неуловимое движение, и перед нами открылся хорошо замаскированный подземный ход. На верхней площадке лежало несколько просмолённых факелов, Фаррук вытащил из связки два, зажёг и дал один из них мне. Я спустился по лестнице и, как оказалось, этим положил начало долгому пути к тому месту, в котором сейчас нахожусь.