Рената поправила черную шляпу-аэродром, сжала сладковатые от помады губы. Название следующей станции побежало по электронной строке над дверью вагона.
Катаясь в первом классе не так уж редко, она всякий раз, как ребенок, попавший в магазин сладостей, радовалась мягким креслам, маленьким фарфоровым чашечкам, печенью к кофе и светлым занавескам на окнах. Голова не гудела от усталости, покидать уютный вагон даже не хотелось. Образы пробегавших за окном сонных полей, выжженных солнцем пустошей и редких деревушек мгновенно переплавлялись в ее сознании в черно-белые строки метких описаний.
Остин встретил девушку сухой летней жарой, и, садясь на пахнущее кожей сиденье такси, Рената не раз успела мысленно возблагодарить изобретателей кондиционеров.
Адрес, торопливо записанный на вырванной из блокнота странице, обрел краски, вытянувшись в кирпичный колониальный домик, ныне практично приспособленный для съемщиков квартир. Там, на втором этаже, в двух отмеченных следами прежних хозяев комнатах с застекленной мансардой и обитал «герр доктор профессор» Хайден Кройц.
Дверь гостье он открыл сам – в простой рубашке и домашних брюках, в тусклом свете квартирных лампочек он мало напоминал блестящего гостя, которому с интересом внимали неотразимые пресыщенные дамы.
- У моей домработницы сегодня выходной. – каким-то извиняющимся тоном пояснил Хайден, лязгая засовом и помогая Ренате закрыть за собой дверь. – Но я мог бы сам сварить вам кофе. Ведь вы любите кофе? Я провожу вас в гостиную. Нет, это не туда – там моя спальня и кабинет… дальше по коридору…
Сидя в кресле возле журнального столика, Рената с интересом обводила глазами гостиную. Двери, ведущие на мансарду, были плотно заперты, и, судя по всему, использовалась она скорее для хранения «ненужных, но могущих пригодиться» вещей, чем для чаепитий теплыми летними вечерами. На журнальном столике высились плотной стопкой три тома, венчал их сложенный вчетверо выпуск вечерней газеты. На одной из полок книжного шкафа едва умещалась шахматная доска. Окна, помимо ситцевых занавесок – наследие предыдущих жильцов или хозяев – были украшены сложными гирляндами из цветов шиповника и чеснока.
С глухим звяканьем Хайден Кройц поставил блюдце с чашкой на журнальный столик, отодвинув от греха подальше книги. К тонкому запаху пыли и трав примешался жаркий и сладкий аромат кофе.
Из-за открытых створок прямо на его белые руки лился прозрачный полуденный солнечный свет. Профессор слегка кивнул, заметив взгляд Ренаты, задержавшийся на странных гирляндах.
- Я не чувствую себя в безопасности ни минуты с тех пор, как доподлинно узнал о существовании… - он на миг запнулся, точно боялся, что его слова может услышать кто-то, очнувшийся от ледяного сна в гробу за много миль отсюда – …этих существ. На самом деле эти травы могут защитить разве что от голодных одиночек – пожелай кто-то из них моей смерти по-настоящему, перед массированной атакой это скромное жилище не устоит. Более того, я могу и сам выйти к ним, не помня себя. Поэтому с тех пор, как я занялся их изучением вплотную, ни один торговец тяжелыми серебряными безделушками не избежал моих регулярных визитов…
Рената слушала внимательно, не выпуская нагретую белую чашку из цепких рук.
- Неужели для того, чтобы выдать себя за одного из них, вам было достаточно грима? Там, на балу?
- Разумеется, нет. Грим и несколько стаканов бычьей крови, выпитых непосредственно перед вечером. – спокойно сообщил Хайден. Девушка едва не поперхнулась – Кстати, вы зря вздрагиваете - еще в прошлом веке подобным «оздоровительным средством» не гнушались и благородные дамы…Все пять чувств, включая почти звериное обоняние, у… удивительных созданий необыкновенно обострены. Не слишком подозрительные наблюдатели могли принять меня за недавно отобедавшего собрата.
- Могли и не принять. – напомнила Рената, вспоминая блестящую, медленно раскачивающуюся, как грозная волна, толпу гостей.
- Верно. Но, как вы знаете, мне повезло… правда, с пресс-папье с серебряным основанием я на всякий случай теперь почти не расстаюсь. Мир казался мне гораздо лучше, пока я не начал его изучать…
- А как же ваша «легенда»? Я помню, вы ни разу не сбились… столько деталей…и никто ни в чем не усомнился. Во всяком случае, я такого не слышала.
- Верно, все верно. Чтобы в ложь поверили, она должна быть невероятной, и ее следует повторять как можно чаще... Еще кофе?
- Да, благодарю вас. Где вы такой раздобыли? Я ни за что не поверю, что его можно достать в местных супермаркетах.
- На одном из рынков Стамбула. Я был там прошлой осенью...по делам.
***
- ... Еще до войны я ездил вместе с дядей в археологическую экспедицию в Индию. Правда, теперь я понимаю, что скорее мешался у него под ногами, чем оказывал обещанную помощь. - Хайден с улыбкой взглянул на гостью, с аппетитом поедающую разогретую жареную курицу. Ужину в гостиничном ресторане - томительно долгое ожидание, маленькие порции деликатесов, хрустальный звон бокалов и тонкие белые свечи - она предпочла трапезу в бестолковой съемной квартире и курицу, поданную на чайном блюдце... и это странным образом радовало. - А под конец я ухитрился еще и свалиться с лихорадкой.
- Короче говоря, вы весело провели время. - подытожила Рената, с аппетитом отделяя куриную ножку от крылышка и примериваясь к последнему с ножом, как если бы это был хирургический скальпель.
- Более чем. На самом деле я довольно быстро потерял интерес к найденным черепкам - фантазия рисовала мне затерянные храмы, которые отчего-то никак не желали нам открываться - но с удовольствием выслушивал от местных проводников легенды о джиннах и духах, якобы дышавших и смотревших на нас из-за каждой листвы. Вернувшись домой, я загорелся интересом к восточным сказаниям, а потом и к восточным языкам, знать которые мне стало совершенно необходимо.
Рената немного смутилась - ее знакомство с чудесами Востока пока ограничивалось коротким отдыхом в японской провинции.
- А когда вы поняли, что легенды о сверхъестественных существах - это... ну... не только легенды?
- Всего несколько лет назад. И лишь благодаря случайности.
- Должно быть, вам было страшно.
- Нет, страшно мне стало потом - как только прошел шок, а потом и схлынула эйфория. Мне казалось, что передо мной открываются невероятные перспективы, а об опасности я сперва не думал вовсе. Такое легкомыслие чуть не погубило меня - причем не раз - прежде чем я начал скрупулезно учиться на ошибках. Я настолько не привык иметь дело с... иными существами! На самом деле теперь я даже жалею о том, что перевел свои исследования в иную плоскость. Конечно, ко всему можно привыкнуть... к гирляндам из шиповника и чесноку, высаженному перед входом, к серебряным цепочкам и необходимости возвращаться домой до ранней темноты. Единственное, к чему я привыкнуть не могу - это к страху. К страху перед путешествиями в большие города, которые кишат хищниками; к страху перед сумерками, перед тенями. К постоянному чувству уязвимости. Даже родная Вена стала для меня чужой и опасной. Вы понимаете меня, фройлейн... Рената?
Рената, не моргая, медленно кивнула. Она вспомнила восковые лица и скованные движения, выцветшие светлые глаза и сытые улыбки гостей на балу.
***
Старенький шкаф, практично примостившийся возле дивана в гостиной, буквально разбух от книг. Тонкие брошюры втискивали сбоку в и без того тесную, спаянную стопку, энциклопедии задвигали в темную глубину полок или использовали как подпорки для новых изданий. Недавно купленные книги чаще всего оказывались бездомными, сиротливо таясь по прикроватным тумбочкам и диванным спинкам. Поэтому предложение надстроить третий этаж и оборудовать просторную комнату под библиотеку было встречено всеобщим одобрением, несмотря на внушительные расходы и временные неудобства.
Сначала комната, отстроенная с размахом - широкие диваны, высокие шкафы со стремянками, красное дерево и зачем-то солидный антикварный глобус - казалась домочадцам неуютной, и Рената бормотала что-то под нос, проклиная необходимость тащиться на третий этаж. Однако со временем они привыкли к новой библиотеке.
Оставшиеся еще со времен прежних жильцов пособия по домоводству в ветхих обложках привлекли внимание Марии - каждодневная готовка на поверку оказалась невероятно скучной, а вот еженедельная замысловатая выпечка девушке необыкновенно нравилась и помогала каждый раз чувствовать себя радушной хозяйкой. Впрочем, от дегустации собственных творений Мицци никогда не отказывалась - вопреки романтическому образу и неизменным длинным платьям, аппетит у нее был здоровый... даже более чем.
Попытка встать в шесть утра к плите и поразить Курта своей самоотверженностью закончилась сгоревшей яичницей и головной болью, а вот к вечерним пирогам Мицци относилась замечательно. Согнать всю семью на такое веселое дело, как приготовление теста, у нее никогда не получалось, и Мария сердито думала, слушая отговорки свекра: "Вот когда у меня будут дети... девочка и мальчик, как на картинке... мы непременно будем готовить торт все вместе!"
Отношения в семье кошачьих были напряжены, как ток в переплетенных проводах. Бойкая Хельга то и дело скандалила с властной Магдалиной, и домочадцам порой казалось, что они слышат отчаянное мяуканье: «Мама, я уже взрослая! Я могу самостоятельно гулять в саду и ходить на танцы на крышу!».
***
Курт обладал весьма неудобным для всех окружающих качеством - он мог долго, упорно, с какой-то естественной детской скрытностью обдумывать некую единственную цель, а потом огорошить родных громкой новостью, с искренним удивлением отвечая недоуменным взглядам и вопросам "Но почему ты молчал?".
Так, к примеру, о своем намерении помочь стране в борьбе за свободу Южного Вьетнама он сообщил за ужином, аккурат между супом и горячим.
Салли глядел на сына, так, словно он внезапно повредился в уме. Рената, кажется, считала примерно так же, о чем и сообщала в крайне экспрессивных выражениях. Матильда тихим, спокойным голосом пыталась выяснить причины столь странного заявления. Обращенные к супругу глаза Мицци блестели растерянным, пламенным восторгом.
Курт быстро устал от объяснений. Все беспокойство родных, все их логические доводы разбивались о гранитную стену безаппеляционной уверенности. Как, как втолковать им, что это - не сам по себе Южный Вьетнам, конечно, к нему Курт был, по правде говоря, равнодушен - именно то, к чему он стремился с детства? Рената, конечно, может говорить, что логичнее и легче тогда было бы стремиться к мылу и веревке, но она просто не понимает, не поймет... никто из них не поймет. Блестящая, как черный обелиск, острая цель, которую он выбрал и путь к которой прокладывал с ранних лет - вот что имеет значение! Кем он может стать здесь? Чего сможет достичь? Водить пассажирские самолеты, набитые сонными туристами? Заниматься со старшеклассниками в аэроклубе? Очень заманчиво! Отъесться на ягодных пирогах Мицци, которые она прилежно пытается готовить по воскресеньям, облениться и зачахнуть в сонной болотной тоске зеленого пригорода! Нет, уж лучше выполнить свой долг и, если не повезет, погибнуть в железе и пламени... А если повезет - вернуться домой в сверкании и блеске заслуженной славы! Вот ради чего стоит жить!
И все доводы родителей, все вопросы Ренаты:
- Долг? Да кому ты задолжать-то успел? Мы с Георгом же говорили тебе - не садись за карты!
...растворились во влюбленном шепоте Мицци:
- Курт, ты просто герой...ты лучше их всех... у тебя все получится, я верю...
***
- Представляете?
Рената сидела на софе в гостиной Хайдена Кройца, закинув ногу на ногу, и, сняв дорожные перчатки, едва не грызла костяшки пальцев. Пресловутая шляпа-аэродром лежала рядом.
- Прекрасно представляю. - кивнул герр доктор, по привычке сцепив тонкие пальцы за спиной - Я знаю этот возраст и эти настроения. У меня самого голова когда-то была забита таким же...идеализмом. Я даже пытался сбежать на фронт, оставив матери прочувствованную записку.
- Ужасно.
- Согласен. К счастью, мои приключения закончились на призывном пункте. И это единственный раз в жизни, когда я благодарю свой недостаток.
- Хромоту?
- Вовсе не обязательно было называть его вслух. Но - да, хромоту.
- Кстати, почему вы не носите трости? Это же удобно.
- Потому что я не старик и не немощный инвалид. Кажется, мы говорили о вашем брате?
- Да! Что нам с ним делать? Вот что? Не запирать же его в комнате. Здоровый лоб...
- Вы говорили с ним? - он вопросительно взглянул на собеседницу.
- Не раз.
- А ваша мать? Насколько я понял, она может быть довольно... убедительной.
- Безрезультатно. - вздохнула Рената, сумрачно опустив голову - Единственное, чего она смогла добиться - Курт согласился принимать ее помощь...иногда. Так, конечно, меньше шансов, что он однажды загнется от местной лихорадки, но... И знаете, чего я никак не могу понять? Он ведь, кажется, и сам не верит всем блестящим глазкам всех этих...агитаторов. Но все равно упорно твердит, что должен поехать. Это какая-то одержимость...
Хайден немного помолчал, аккуратно отодвинул от нее столовый нож и тихо произнес:
- Я считаю, что вы должны его отпустить.
- Что?! - девушка рывком встала - И вы туда же!
- Рената, выслушайте меня. - он осторожно взял ее руки в свои. Его пальцы оказались нежны и прохладны - Я понимаю вас, но я понимаю и его. Я понимаю его, как вы говорите, одержимость. Я сам ею страдал. Она сжигала меня изнутри. Получив тот отказ, я рыдал, как ребенок. Проклинал все и вся. Перечитывал "Страдания юного Вертера" и мечтал о самоубийстве. Собственно, я его едва не совершил. Единственное, что мне помогло - это другая моя одержимость, которой я страдаю и по сей день.
- Сказки? - всхлипнула собеседница.
- Наука. - со значением поправил ее Хайден и продолжил - Ваш брат, кажется, недавно женился?
- А, понимаю, куда вы клоните. Нет, это не поможет. - безнадежно махнула рукой Рената - У нее самой голова забита романтическими бреднями. Она уже видит Курта в красивой форме и со сверкающими орденами на груди. Сам он видит себя примерно так же... короче говоря, тут у них полное взаимопонимание. Но ведь должен же быть какой-то способ!
- Послушайте, ваш брат - взрослый человек. Вы, конечно, можете сломать ему ногу или приковать наручниками к батарее...
- А это мысль! - оживилась Рената.
- ... но благодарен он вам за это точно не будет. Я повторяю - он взрослый человек. По вашим законам он уже имеет право пить, голосовать и совершать глупости. Вы не можете управлять им так же, как героями ваших рассказов... хоть это иногда и бывает прискорбно.
Рената сидела, опустив голову, и тяжело дышала. Мысли ее гудели, как растревоженные пчелы, ноги казались больными и ватными. В ее глазах плескалась растерянность человека, у которого выскользнула из-под ног размытая почва. Доктор филологии, профессор Хайден Кройц гладил ее пальцы, с вечным интересом и неожиданным беспокойством чувствуя, как в груди просыпается и разворачивается что-то теплое, терпкое, обжигающее горло, точно пряное вино.
Где-то за много миль от домика с мансардой Курт осматривал погруженный в пыльный мрак ангар летного клуба, думая, что делает это в последний раз. С горькой иронией и некоторым высокомерием он глядел на подержаные самолеты, считавшиеся, должно быть, гордостью своей нации... примерно во время Первой мировой. Как он восхищался ими, будучи еще старшеклассником с острыми коленками, как боялся к ним подойти! Имена людей, управлявших когда-то подобными агрегатами, теснились и сплетались цветным потоком в его голове. "Эрих Хартманн, Манфред фон Рихтгофен... и я буду не хуже!" - думал он тогда.
А детские мечты надо исполнять, не так ли?
За окном отцветала осень, суля людям бесконечность серых дождей.
***
Гулкие шаги Марии странно тихо прозвучали в опустевшей спальне. Прошелестев по мягкому ковру ("очень, очень мягкому!" - ехидно подсказала бесстыдная память) длинным подолом и домашними туфельками с беличьим мехом, девушка села за аккуратный письменный стол. Выдвинула ящик, в котором лежала стопка почтовой бумаги - Мицци закупила ее заранее - и бессильно уронила голову на руки.
Она ничего не говорила Курту, но, едва эйфория от неожиданной новости прошла, на ее сердце начала давить все сильнее жгучая тяжесть, к которой примешивалась смутная обида за то, что ее, словно несмышленую девочку, попросту поставили перед фактом. Потому день окончательных проводов Мария встретила совершенно изможденной и обескровленной, сонно поднявшись еще на туманном рассвете.
"Почему?" - слезно вопросила она, едва удержавшись от того, чтобы воздеть руки, как и полагалось трагической героине.
Еще со школы она не раз воображала себя верной и любимой молодой женой или невестой храброго солдата, а лучше - офицера. Смакуя тягостные детали, Мицци с болезненным удовольствем представляла, как преданно ждет его с неведомого фронта (даже не важно, с какого), как перечитывает его письма, лежащие в верхнем ящике и перевязанные фиолетовой ленточкой, как вздыхает над его фотокарточкой, как вышивает подвенечное платье, как родные сочувствуют и удивляются ее бледности, худобе и тому, как скромно и стойко она переносит лишения...
Теперь, когда фантазия стала внезапной реальностью, Марии не хотелось глядеть за окно задумчивым туманным взором или заниматься вышивкой. Ей хотелось выть, кататься по кровати и кусать подушку.
"Второе октября. Первый день без Курта." - с какой-то горестной механической точностью отметила она, мысленно пообещав себе купить толстый календарь.