Единственное в доме зеркало, не завешенное сейчас траурным крепом, отражало молодую девушку с холодными светлыми волосами. Утянутая в старомодный китовый ус талия и пена бантов и рюшей, кремовыми волнами спускающаяся к полу, определенно не оставляли простора для маневров, однако девушка ни секунды не сидела спокойно – она хмурилась, улыбалась, поправляла витой локон, взмахивала затянутой в перчатку рукой, прислушиваясь к звону браслета – единственного украшения, позволенного ей, дебютантке.
Лицо ее было печально и обеспокоено. В памяти вспыхивали, один за другим, удивительно схожие эпизоды – споры, уговоры, новые и новые доводы. Разговоры в тусклых отсветах пламени домашнего камина. Удивительно неподвижное, красивое, как лик мраморной статуи, лицо Маргариты. С какой пламенной страстью Рената убеждала ее позволить ей посетить хотя бы один-единственный несчастный вечер! Неужели для нее так трудно добиться разрешения? Она же родственница, в конце концов. И довольно близкая. Ну, она может дать подписку о неразглашении, или что там нужно… может даже кровью расписаться, если это понадобится!
Маргарита долго допытывалась о цели странного и рискованного замысла девушки. Услышав ответ – Рената мечтала раздобыть материал для эксклюзивного, блестящего репортажа – сохранившая часть искристого живого веселья Гретхен хохотала до слез. Успокоившись, она улыбнулась нежной родственной улыбкой и в красках расписала внучатой племяннице участь всех недальновидных исследователей, за века пытавшихся открыть сородичам существование вампиров. К концу рассказа Ренату колотило.
Люди быстро жили, рано умирали. Азартно убивали друг друга, недолго и жадно любили. Подписывали Женевские конвенции и спорили о мораториях на смертную казнь. А где-то совсем рядом, за тонкой гранью – не плотнее тени – царила, подобно вечной мерзлоте, черная, обыденная и холодная жестокость средневековья. Строгие красавицы в елизаветинских платьях вели изящные беседы со снисходительными господами, а улицы шумных городов окрашивались в алый цвет «охотничьих угодий»…
Рената поклялась, что не расскажет о том, что увидит этим вечером, ни одной живой душе, однако Гретхен лишь покачала головой и сказала, что подумает.
В следующий раз она постучалась в парадную дверь особняка Эйберхартов почти год спустя, огорошив своим визитом семью и сбив с толку Ренату, уже начавшую подзабывать свою авантюрную мечту, увлекшись новыми замыслами. Сбросив черную газовую накидку, Маргарита со свойственной ей непосредственностью объявила, что фрау Мастер милостиво согласилась принять девушку на будущем балу в честь годовщины заключения Австро-Венгерского соглашения. Несмотря на видимую неромантичность повода, эту дату Мастер всегда чтила с особенной нежностью. «Все будет как обычно. Музыка, танцы, карточные игры и шахматы в разных комнатах» - Гретхен слегка раздраженно передернула плечами – «На самом деле это интересно только тем, кто знаком хотя бы с половиной приглашенных… или любит вальсовые котильоны».
Сама Маргарита изнывала без чарльстона или хотя бы танго. Весьма немногочисленные собратья, обращенные после Первой Мировой где-то на гранях перекраивающихся границ и низвергнутых империй, полностью ее в этом поддерживали.
Она предупредила Ренату, что исключительным приглашением та обязана своему статусу родственницы, репутации девушки неглупой, а также положением, которое занимала в обществе сама Маргарита. В последние годы она стала при меланхоличной госпоже вампиров Австрии кем-то вроде доверенной фрейлины, и тоскливыми осенними вечерами нередко читала той вслух ее любимого Гейне. Доверием патронессы Гретхен злоупотреблять не хотела, и потому напомнила внучатой племяннице, что исключение для нее сделали в первый и последний раз.
Однако теперь, сидя среди траурных зеркал и холодных стен, чувствуя, как тяжело дается каждый вздох закованной в корсет груди, Рената ощущала, как уверенность в успехе тает, позорно отступая, вытекая из ее беспокойной души, как уходит вода сквозь тонкие трещины. Но отступать теперь в любом случае было поздно…
… - Не отходи от меня ни на шаг. – с непривычной серьезностью шепнула Гретхен. Она прекрасно понимала, что провести рядом с родственницей весь вечер в любом случае не получится – беседы со старыми знакомыми, любимая ею игра в пикет, которая наверняка завяжется в одной из отдельных комнат, в конце концов, танцы не оставляли для этого ни малейшей возможности. Но она надеялась на благоразумие Ренаты.
- Своим знакомым я доверяю, - сообщила Маргарита, помогая девушке застегнуть пуговицы на перчатках – Но в последние годы на эти вечера стало возможным проникнуть практически любому, лишь бы был прилично одет. Поэтому… будь осторожна и постарайся не забредать одна в дальние комнаты. Даже если кто-то позовет.
Зал, освещенный и расцвеченный, украшенный и золотистый, напоминал французскую музыкальную шкатулку. Рената вертела головой, заставляя шелестеть завитые локоны, с любопытством разглядывая гостей.
Фрау Мастер оказалась хрупкой дамой с пышной темной прической, в которой блистала торжественная диадема. Ее белое платье - сверкающее, пышное – казалось одновременно невесомым, точно оно не было сотворено уставшей портнихой, а оказалось неким чудесным образом отлито из искристого морозного инея. Тонкий газовый шлейф, должно быть, создавал обладательнице немало неудобств во время танцев, потому двигалась она несколько скованно. Человеку, склонному к изящным фантазиям, могло на миг показаться, что дама плывет в сиянии белоснежного облака.
Хозяйка вечера любила стихи и музыку, с равной легкостью рассуждала о Гейне и Вагнере, была нежна и обаятельна. Свое окружение она когда-то устроила по образцу пышного императорского двора прошлого века. Некоторые не могли поверить рассказам о баталиях, развернувшихся за переговорным столом между ней и Мастером Германии, когда человеческие распри захлестнули даже мир немертвых, заставив перекраивать карты и пересматривать границы «охотничьих угодий». Хаос и растерянность, бессилие хрупкого свода законов, опьяневшие от безнаказанности «питомцы», почувствовавшие запах крови – в самом прямом смысле… Незаконные новообращенные, объявляющиеся то тут, то там, и все – претендующие на что-то. Несмелые предложения едва ли не впервые вмешаться в дела смертных – Европа пылает, мир катится в неведомую бездну! – встречены бурным негодованием – еще бы, кто же откажется от такой редкой возможности половить рыбку в мутной воде!
Можно было сказать, что хозяйка сегодняшнего бала вышла из той ситуации с наименьшими потерями и даже почти без ущерба репутации – собственной и своих подопечных. Несмотря на любовь к удовольствиям и некоторое легкомыслие, проявляемое в личных симпатиях, к своим обязанностям она относилась более чем серьезно.
Рената не обладала яркой внешностью, и вполне отдавала себе в том отчет. Но на фоне застывших восковых лиц дам, сохранивших в вечном холоде свою увядающую молодость, она сияла неизбывной румяной свежестью, огненным очарованием юности. Ее руки были возмутительно теплы, а щеки горели смущенным предвкушением.
Разлитое в воздухе благоухание срезанных пышных цветов и тяжелые вечерние ароматы из искусных золотых флаконов не могли заглушить тонкого, едва уловимого запаха тлена. Ренате пришло в голову, что, несмотря на блестящий покров, на шелест подолов и хруст напудренных париков, манерные поклоны и монументальные наряды, в нравах этого общества царит какая-то первобытная жестокость, изначальная монолитная тьма.
Девушка пожалела о том, что здесь нет Георга с его жаждой исследований – после окончания университета брат заявил, непривычно краснея, что собирается остаться в столице, так как ему предложили стажировку в фармацевтической компании некого мистера Венленда… под чутким руководством дочери последнего – Роксаны.
… Рената с неизбывным чувством безысходности листала страницы карне, подаренного сердобольной Маргаритой. Маленький грифельный карандаш и переплет из слоновой кости выглядели необыкновенно изящно, однако страницы пока пустовали. Половина танцев – таких, как, к примеру, качуча – были вовсе незнакомы девушке, о менуэте она знала только само название и тот факт, что его популярность сошла на нет еще при жизни Джейн Остин. Гости в большинстве своем не жаждали завязать с Ренатой беседу, и, решив взять дело в свои руки, она нарочито плавной, скучающей походкой направилась в один из уголков зала, где, кажется, кипел оживленный диспут.
Толпа (впрочем, на поверку оказалось, что она состоит лишь из четырех гостей) сосредоточилась вокруг мужчины лет сорока, ведущего некое захватывающее повествование. Окружающие смотрели на него с жадным интересом; особенно любопытные персоны едва дожидались конца фразы, чтобы задать свой вопрос.
- Герр доктор, профессор… герр профессор доктор… - неслось со всех сторон.
Герр Хайден Кройц, он же доктор и профессор, был человеком (впрочем, едва ли человеком) достаточно небольшого роста, с гладкими черными волосами, аккуратно зачесанными назад. На его бледном лице горели и жили темные глаза; узкие скулы и худощавость выглядели даже слегка гротескно, напоминая Франца Кафку, но мягкая, обаятельная улыбка доктора (интересно, каких наук?) возмещала все. Его речь была на удивление складной и плавно лилась, точно сотни раз повторенный приятный рассказ – ни одна из выверенных тирад с кафедры на памяти Ренаты не звучала так точно, ни одну настолько не хотелось… просто слушать.
Взмахивая тонкими руками, точно дирижируя самому себе, он говорил о любви к Кёльну и работе в Боннском университете, о великолепной библиотеке последнего и о том, как ухитряется ездить со студентами на практику, укрываясь от раздражающего, ослепляющего дневного света и смертельных отсветов рассвета и заката. Улыбнувшись Ренате так, словно весь вечер он ждал только ее, герр доктор рассказал о забавных случаях на склочной кафедре, об удивительных верованиях, до сих пор существующих в Уэльсе и северной Ирландии (изучению которых он и был, на самом деле, обязан своей степенью), об экспедициях к далеким землям… Рената и сама не заметила, как заиграло вступление к живой мазурке и они остались практически наедине.
Она боялась показаться назойливой и глупой такому образованному человеку; он, в свою очередь, страшился утомить молодую девушку такими, должно быть, неинтересными для нее вещами. Однако, несмотря на следующую за этим скованность в их словах и улыбках, они прекрасно провели друг с другом время. Увлекшись беседой с гостьей, начитанной и жарко интересующейся всем, Кройц предложил ей покинуть шумный зал и без помех продолжить беседу в тенистом саду. Рената желала согласиться, но, памятуя о предупреждении, отказалась под благовидным предлогом. На самом деле он даже не был полностью надуман – во втором отделении бала обещали несколько вальсов за авторством ее любимого Штрауса. Вернее, довольно много мелодий за авторством Штрауса. Практически бесконечного Штрауса, на самом деле – хозяйка вечера определенно питала к нему большое расположение. Учитывая, что вальс был едва ли не единственным танцем, который новоявленная дебютантка умела танцевать хорошо, Рената смертельно боялась его пропустить.
Едва слуха девушки коснулись звуки «Сказок Венского леса», она вопросительно взглянула на собеседника, улыбаясь одними уголками губ и ожидая приглашения. Чувствуя, как утекают драгоценные секунды искристой мелодии, она произнесла – кажется, несколько более выразительно, чем следовало:
- Знаете, это один из любимых моих вальсов.
Герр Кройц не отреагировал никак. Если, конечно, не считать реакцией убийственно вежливое пожелание приятного тура.
Без партнера Рената все же не осталась – флегматичный и долговязый граф, все так же не расстававшийся со своим кавалерийским орденом, не без намеков со стороны молодой жены согласился составить растерянной гостье компанию. Девушка едва улыбалась в ответ на его слова – в сердце засела занозой смутная обида.
Будучи немного уязвленной, а также не желая демонстрировать излишнюю навязчивость, встречи с профессором она больше не искала – тем более, что юная и живая Рената немало заинтересовала скучающих молодых гостей, и свободные строчки в ее карне заполнялись удивительно быстро – только успевай выходить на все обещанные танцы!
В следующий раз случай столкнул собеседников в одной из боковых комнат, где уставшая Рената пыталась приобщиться к карточному искусству пикета. Герр доктор оказался довольно терпеливым наставником – тасуя колоды, он с какой-то горькой иронией говорил о своей юношеской любви к Вагнеру и похороненными мечтами написать монументальное произведение в подражание «Лоэнгрину».
- Жаль, что вы не задержитесь в Вене надолго, - сообщил он, глядя в глаза Ренате – Я мог бы познакомить вас со всеми интересными постановками и музыкальными кафе, в которых бываю сам…
Девушка, видевшая издали исключительно Венскую оперу и знавшая о ней только то, что билеты туда лучше заказывать за месяц, застенчиво и нервно покачала ногой и перевела разговор на другую тему.
Ее собеседник был одет в современный, даже какой-то скучноватый серый костюм. Его тонкие, немного женственные длинные пальцы то и дело дергались, норовя по старой привычке нырнуть в карман за отсутствующими сигаретами. «Он совсем не похож на вампира» - думала Рената, не имея понятия о том, как же должны выглядеть «настоящие» вампиры. Она пожалела о том, что поблизости нет зеркала, чтобы проверить ее смутную догадку. Впрочем, вопреки известному поверью, зеркала не собирались нарушать законы физики ради детей ночи и отражали их… во всей красе. Мягкие сияющие чары, покров неодолимого обаяния, без которого любой из присутствующих здесь гостей попросту умер бы от голода пару столетий назад, оказывались бессильны перед холодным стеклом, высвечивающим резкие и безжалостные линии настоящего лица всякого немертвого.
К концу вечера в прохладную ладонь Хайдена Кройца перекочевала страничка с несколькими цифрами, безжалостно вырванная из кокетливого карне.
Не должен же он бояться международных звонков, верно?
Уже в гостинице, глядя заспанными красными глазами на занимающийся за окном мутный рассвет, Рената, одоленная усталостью, рассказала о неприятном инциденте родственнице.
- Разве ты не поняла? – Маргарита удивленно подняла голову, оторвавшись от растрепанной прически девушки.
- Что?
- Он же хром от рождения. Даже ходит медленно и печально. Но, как ты заметила, без трости. Скрывает этот недостаток по возможности, не желает чувствовать себя инвалидом… хотя я считаю, что существуют гораздо более достойные замалчивания пороки.
- Ты уверена? – похолодела Рената. – Ты… ты давно с ним знакома? – господи, а что, если Гретхен права? А она-то еще забрасывала его жгучими, обиженными намеками… винила в неучтивости… какие уж тут сказки венского леса!
- Нет, я, как и ты, впервые увидела его на сегодняшнем вечере. Но годы, проведенные в этом террариуме, научили меня внимательности. – сообщила Гретхен, вытаскивая из волос внучатой племянницы очередную коварную шпильку – А если бы это было приобретенным увечьем, то оно бы, скорее всего, изгладилось после обращения… впрочем, разумеется, бывают и исключения.
… Изможденная, немного голодная Гретхен удалилась вместе с супругом в предоставленную им комнату, и Рената не хотела думать о том, как они будут утолять свою жажду несколько позже и кто заплатит за гладкие розовые щеки и блеск в глазах Маргариты.
Сама девушка – босая, в старомодной нижней юбке и расшнурованном корсете – сидела перед зеркалом, закрыв лицо руками.
***
Мицци была счастлива. При этом она сидела, как на иголках; говорила, как лихорадочная; бегала, как ошпаренная; листала бесконечные журналы, каталоги и зачем-то тома по домоводству со скоростью, недоступной даже Ренате, с детства проводившей часы за книгами.
Мицци была счастлива, и, чем ближе становился «час икс» - день венчания – тем более обеспокоенной и взбудораженной она становилась, не зная, чем еще занять себя, мечась по дому в слепом страхе, что что-то может пойти не так, что долгожданное счастье может в последний момент выскользнуть у нее из рук. Когда Курт попытался настоять на скромной, тихой церемонии со свидетелями из числа семьи – и, может быть, парой его друзей из училища – с невестой чуть не случилась полномасштабная истерика. «Это самый главный день в жизни каждой девушки!» - слышала она с детства – на все лады, елейным, торжественным, благоговейным голосом. «Это же самый главный день в моей жизни!» - повторяла она, пугая будущую золовку фанатичным блеском светлых глаз.
Мария чувствовала себя неуверенно в новом доме – доме, хозяйкой которого она когда-нибудь станет! – несмотря на то, что будущая свекровь, не говоря уже о мягкосердечном свекре, не спешили изводить ее колкими замечаниями и жестокими придирками.
Вместо этого Матильда то и дело поила ее успокаивающим отваром из хрустального флакона – когда фантазия девушки особенно разыгрывалась, она могла поклясться, что замечает исходящее от раствора мягкое голубоватое свечение.
Мария поначалу выбирала платье из глянцевого каталога так, как разве что осужденный выбирает способ казни, а потом и вовсе решила заказать его у портнихи. Белый атлас стелился на пол кремовыми волнами, тугие пластины корсета плотно обхватывали грудь, стягивая и без того тонкую, полудетскую фигуру, кружево фаты тонкой дымкой плыло за невестой. Светлые перчатки скрывали руки. Наряд был чертовски неудобным, но Мицци восприняла это как неотделимую черту всякого успешного торжественного выхода. «И потом, кто сказал тебе, что быть женщиной – легко?» - с особым вкусом повторяла она перед зеркалом, опуская вуаль.
Пышностью церемонии она, кажется, решила превзойти свадьбу австрийской императрицы, сыгранную нежной Роми Шнайдер.
Курт не без удовольствия отверг все старомодные сюртуки и, сверкая начищенными сапогами, заявился на свадьбу в парадной униформе.
Улыбка на губах Мицци дрожала. Вот оно-вот оно-вот оно! Это же благостный, прекрасный союз, который, казалось, может быть только в романах. Белокурая девственница в кружевах и блестящий молодой офицер… да, пока еще только младший лейтенант, и то благодаря окончанию хорошего училища, но все же офицер! О, как они будут счастливы! Она все-все-все для него сделает!
Рената заявилась на свадьбу в весьма откровенном голубом платье, о чем сама немного пожалела – некоторые гости обнаружили дурную привычку разговаривать с ее декольте.
С гладкой прической в духе Грейс Келли, не расставаясь с хрустальным бокалом шампанского, который удивительно шел ее островатым тонким пальцам, Рената жалела только об одном – что ее сейчас не видит один ее знакомый. Она уже воображала, что бы он сказал по тому или иному поводу и какими именно словами поздравил бы жениха и невесту.
Отвергнув традиционные бледно-палевые наряды, предназначенные для отцветающих дам – матерей новобрачных – Матильда напоминала яркий цветок в своем пышном лиловом платье, расшитом узорами.
Ощущая адскую боль в ступнях, дурноту от шампанского и бесконечную усталость, Мицци улизнула наверх как можно раньше, надеясь, что в угаре разгульного праздника никто и не заметит ее отсутствия. С наслаждением скинув туфли, она вытянула горящие ноги и легла поперек пышной двуспальной кровати, не откидывая фаты. Прикрыв глаза, девушка раскинулась на постели в белых атласных, шелковых волнах наряда, в переплетении кружев и пене рюшей.
Она очень, очень устала.
… На следующее утро молодожены спустились к завтраку довольно поздно. Немного заспанный и взъерошенный Курт в привезенном с востока красном халате ничем не напоминал вчерашнего невозмутимого хозяина вечера, обладателя строгой униформы. Он не сводил глаз с молодой жены, норовя то пододвинуть ей стул, то передать вовсе не нужное ей в этот момент масло. Сама Мария была бледна и немного рассеянна.
Рената в это время нервно стучала каблуками, меряя шагами соседнюю комнату. К ее уху была прижата телефонная трубка, из которой раздавался знакомый голос.
- В ближайшие полгода я собираюсь читать лекции в Остинском университете. Насколько я знаю, это не так далеко от того городка у бухты, о котором вы мне так много рассказывали. Поэтому я хотел бы спросить, не будет ли для вас совершенно непосильной поездка в это воскресенье? Я был бы очень рад, если бы вы нанесли мне небольшой визит…
Форум
Блоги
Что нового?
Ответить с цитированием
Сообщение от Мэриан
